Константин СИТНИКОВ

ОСЕННИЕ ЖИЛИЩА ЛЕШИХ

- Эй, берегись! - проводник круто осадил лошадь.

Послышался резкий, протяжный скрип, сверху посыпались куски сухой
коры, мелкие ветки, и Алеша увидел, как желто-серый ствол высоченной
сосны, стоявшей у обочины, накренился и с шумом повалился поперек лесной
дороги, осыпав ее сухими брызгами древесного мусора. Его каурая испуганно
прянула назад, и он едва не полетел в кусты, с трудом удержавшись в седле.
Позади негромко заржали запряженные в повозки лошади. Движение
остановилось, дальше для телег ходу не было.

Проводник, мужчина лет тридцати, с короткой каштановой бородкой, в
серой фетровой шляпе с перышком, мягко спрыгнул на землю и бесшумно, как
кошка, подошел к высокому пню. Пень этот выглядел страшненько: был он не
пиленый или рубленый, - нет, древесина была разорвана, как мокрая
промокашка, так что с обоих концов теперь торчали высокие, острые занозы.
Ствол не полностью отделился от комля, но еще держался на широкой
расщепине, наклонно нависая над тропой. Сучья переплелись с ветвями сосен
по другую сторону тропы, уцепившись за них. Однако это была ненадежная
опора, и, хотя под наклонный ствол можно было попробовать протиснуться
вместе с повозками, вряд ли кто отважился бы на это. Время от времени
наверху потрескивало, и на тропу сыпалась коряная пыль: сосна, судя по
всему, не собиралась провисеть в таком положении долго.

Но кто мог повалить ее таким чудовищным образом? Очевидно, это не
было делом рук человеческих. Неужели здесь прошел волот? Сломал сосну, как
прутик, а потом снова поставил ее на место - да так ловко, что она упала
опять, прямо перед их носом? Это предположение не укладывалась в голове.
Даже Алеша, знакомый с повадками лесных жителей лишь понаслышке, мог
сообразить, насколько оно нелепо. К тому же, продолжал размышлять он, если
это был волот, вокруг было бы полно следов: вывороченные деревья,
сломанный молодняк, вытоптанные кусты. Здесь же все, кроме этой
злополучной сосны, выглядело обычно, первобытно, совершенно нетронуто.
Нет, тут действовала не грубая сила, на которую только и способны волоты,
а волшебство, тонкое лесное волшебство. Может быть, лешие?

Алеша огляделся с опаской и любопытством, но вокруг не было ни души.
Он уже готов был облегченно и разочарованно вздохнуть, как вдруг увидел
такое, что тут же позабыл обо всем на свете. В двух шагах от лесной тропы,
в густых зарослях папоротника, торчало странное существо, буравившее его
своими маленькими блестящими глазками. Это был древний старик, присевший
на корточки и упиравшийся в коленки руками; лицо у него было темное, как
сопревшая в земле деревяшка, посередине, близко к глазам, торчал длинный
нос, похожий на сучок. Все тело поросло мхом и бледными поганками. Сроду
Алеше не доводилось видеть ничего более нелепого и причудливого.

- Ты кто? - спросил он.

Старик сморгнул, но ничего не ответил.

Алеша не знал, как ему следует поступить. Кроме него никто старика не
замечал. И не мудрено: тот сидел на корточках среди высоких кустов
папоротника между двумя соснами, заслонявшими его с боков, и почти
сливался с окружавшей его растительностью. Алеша беспомощно глянул на
проводника, а затем снова перевел взгляд к кустам - и вскрикнул от досады.
Никого там уже не было, кусты папоротника были пусты, и хоть бы одна
веточка шелохнулась в знак того, что мгновение назад в них кто-то
скрывался.

И неожиданно все вокруг пришло в движение. Послышались громкие
выкрики, мужчины, сопровождавшие обоз, подались вперед. Недоумевая, что
могло вызвать такой переполох, Алеша поднял глаза и снова увидел странного
старика. Только теперь он был доступен для всеобщего обозрения. Он
восседал высоко на стволе поваленной сосны, свесив ноги и весело болтая
ими в воздухе. Ступни у него были широченные, повернутые внутрь, с
торчащими большими пальцами, на которых коробились грязные ногти. Но как
же он переместился туда столь быстро и незаметно?

Старик с удовольствием оглядел поднятую его внезапным появлением
суматоху, затем, громко шмыркнув носом, ловко спрыгнул на тропу, и в то же
мгновение - Алеша даже головой помотал, думая, не мерещится ли ему это, -
по бокам от него словно из-под земли выросли еще двое: здоровенные парни,
настоящие дуболомы, заросшие свежей листвой и молодыми побегами. Тонкие
ветки торчали у них прямо из ручищ и даже из лиц. Дуболомы тупо уставились
на тележный поезд, а потом один из них принялся равнодушно ковырять
пальцами во рту, а другой, не сходя с места, пригнулся и наделал большую
кучу. Алешу едва не стошнило, когда, отряхнувшись, этот громила отломил от
собственной руки длинный прут и принялся ковыряться им в своем толстом
дерьме, выискивая непереваренные ягоды.

- Это лешие, - с облегчением сказал проводник, поворачиваясь к обозу.
- Все в порядке.

Мужчины с любопытством воззрились на лесных жителей. Все они были
язычники, но язычники-горожане, впервые выбравшиеся в заповедный лес, и
мало кому из них доводилось встречаться с лешими вот так, лицом к лицу.

- Что вам нужно? - громко спросил проводник, обращаясь к старику. -
Почему вы остановили нас, как разбойники на большой дороге? Мы мирные
путешественники, направляемся на Ярилину Плешь за травами и не хотим
причинить зла вашему народу.

Старик внимательно выслушал его, склонив голову на бок, но ничего не
ответил. Алеше показалось, что он не понимает. И вдруг леший совершил
неуловимое движение - осел всем телом на бок, как собака, которую куснула
блоха, быстро повернулся волчком на месте и пропал. А затем появился снова
- возле самого проводника.

- А вот мы сейчас проверим, что вы за путешественники и какие такие
травы собираете, - проговорил он надтреснутым, скрипучим голосом и, ловко
обогнув проводника, засеменил к головной повозке.

- Я не понимаю, - раздраженно заговорил проводник, направляясь за ним
следом, - я не понимаю, почему вы учиняете этот досмотр.

- Потому что здесь проходит граница между двумя лесными волостями, -
ответил старик, останавливаясь и поворачиваясь к нему.

- Я езжу этой дорогой много лет, и никогда раньше здесь не было
границы.

- Никогда раньше здесь не было войны, - возразил старик. - А теперь
лешаки из северных владений снова напали на нас.

Казалось, это была свежая новость для проводника. Помолчав, он решил
подступиться к лешему с другой стороны.

- Постой-ка, - сказал он, - сдается, ты мне знаком. Уж не сам ли ты
Скрипун?

- Я тоже тебя знаю, Данила Ловчанин, - сказал Скрипун. - Твой отец
был лесничий и добрый малый, пусть легко икнется ему на том свете. Да и
сам ты, я думаю, не худший из тех, кто пришел из-за гор.

- Так почему же ты меня проверяешь? Не думаешь ли ты, что я везу
оружье для лешаков?

- Нет, не думаю, - сказал старик. - Я объясню тебе, почему мы
остановили вас. По правде сказать, дело здесь совсем в другом. Нам нужен
мужчина.

- Какой мужчина?

- Человек. Человеческий мужчина.

- Зачем он вам? - удивился проводник.

Леший замялся.

- Я не могу сказать тебе зачем, - сказал он. - Но без мужчины мне
лучше в селенье не возвращаться. Поверь, ему будет хорошо у нас. А осенью
он сможет отправляться восвояси.

- Так ты для этого нас остановил? - спросил проводник с
неудовольствием. - Боюсь, я не смогу ничем тебе пособить. Я не в праве
заставить никого из этих людей пойти с тобой. Более того, если ты
отказываешься сообщить мне причину такой странной нужды, я склоняюсь к
мысли, что вы хотите причинить вред одному из моих подопечных. И мне это
не нравится. Ты меня понимаешь?

Старик долго молчал, обдумывая его слова.

- Хорошо, - сказал он наконец уныло, - я скажу, зачем нам
человеческий мужчина. - И, почесав за ухом, он выложил: - Ты знаешь, что
мы берем себе женок из деревень. Некоторых уводим хитростью, а некоторые
идут к нам по своей воле. Житье им у нас хорошее, одна беда - хочется им
пожить с мужиком. Хоть самого плохонького мужичонку, а вынь да положь им
настоящего человеческого мужчину. До того бабы сдурели, что даже нас к
себе не подпускают. Не дадимся, говорят, пока не приведете к нам мужика.
Хотя бы, говорят, по одному разку побыл с каждой, нам бы и того еще на год
хватило. Ну, что тебе стоит, Данила Ловчанин? Отряди одного мужчину к нам
до осени, а? А когда вы будете возвращаться обратно, он уже будет
поджидать вас здесь.

По мере того, как он говорил, напряжение в обозе сменялось изумлением
и неудержимым весельем. Мужики запереглядывались весело, заскалили зубы,
принялись шумно подначивать друг друга подрядиться на сладкую работенку к
лешим.

Один Алеша смущенно потупился. Ему и смотреть не хотелось на этого
старого греховодника. Алеша был единственный в обозе, кто воспитывался в
христианстве, в православии, этой новой на Руси религии, к которой
относились настороженно, а зачастую и враждебно. Перед трапезой он не
бросал первых крошек в огонь, как это делали другие, но молился и целовал
образок Богородицы, который всегда носил на груди. Никто не заговаривал с
ним, и сам он не пытался сблизиться со своими спутниками. Только проводник
не выделял его среди прочих, для него все были одинаковы: что христианин,
что язычник.