Сергей СНЕГОВ

РОЖДЕННЫЙ ПОД НЕСЧАСТНОЙ ЗВЕЗДОЙ

Школьный товарищ Роя Шура Панов говорил о себе, что родился под
звездой Великих Провалов в созвездии Скорбных Путаников, и его друзья
соглашались не только из вежливости.

В школе Рой вел подробный мартиролог Шуриных неудач. В длинном списке
значились и приборы, вдруг сами собой распадавшиеся на составные части,
когда к лабораторному стенду подходил Панов; и электронные схемы, упорно
не желавшие работать, если к ним прикасались Шурины руки; и невинные
химические вещества, годами мирно покоившиеся в банках, но внезапно
воспламенявшиеся, едва он их брал. А завершало тот список драматическое
происшествие на экзамене: машина-математик на все ответы Шуры сперва
бесстрастно выдавала одну и ту же оценку: "Неверно!", а когда Шура,
доведенный до отчаяния, воскликнул: "Но ведь дважды два четыре",
электронный экзаменатор громовым голосом рявкнул: "Никогда не слыхал
подобной чепухи!" - и перегорел.

В университете, где Шура и Рой учились на разных факультетах, Панова
с прежним усердием преследовали неудачи. Курсовая работа "Математические
основы телепатии" два раза возвращалась обратно, а диссертация "Физический
смысл категории небывалости и элементарные приемы расчета невозможного и
неисполнимого" расколола надвое ученый совет. Кандидатскую степень Шура
все же получил, но Боячек, председательствовавший на защите, так
сформулировал отношение к его открытиям: "Кандидатом сумасшествия
соискатель Александр Панов будет не один, а на доктора безумия, осмелюсь
утверждать, его труды пока не вытягивают".

В последние годы Панов изучал воздействие стереокино на зрителя.
Когда до Роя дошел слух, будто Шура увлекся доказательством того, что в
восприятии и нереальности реальны, Рой с усмешкой внес в свой список
очередную скорбную запись: "Неудача расчета степени вещественности
привидений и градуса призрачности материальных предметов".

Роя, сохранявшего чувство реальности даже в ситуациях, которые иначе
как фантастическими и назвать было трудно, всегда раздражало, что Панов в
любой обыденности выискивал парадоксы. Даже надоевшие всем трюизмы
становились загадочными или экстравагантными, когда о них начинал
рассуждать Шура. Насмешки Роя меньше всего свидетельствовали о
злонамеренном нападении на друга, они скорей являлись своеобразной формой
защиты от его необычных умозаключений.

Встреча Роя с Пановым в Музейном городке произошла случайно. Друзья
не виделись уже два года, и Рой очень обрадовался.

Шура сидел на скамейке у фонтана в Садике поэтов. Он пристально
глядел на мраморного Пушкина, шагавшего между Байроном и Гете. Не было
заметно, что дела Панова идут хорошо.

Он похудел и почернел за те два года, что они не виделись, и смотрел
так, словно не узнал друга. Рой присел рядом.

- Здравствуй, Шура! Добрался наконец и до древних поэтов? Что тебя не
устраивает в их творениях? Уж не задумал ли ты поупражняться в уничтожении
поэзии? Очередная тщетная попытка восстановить несбывшееся и ввести в
разговорный обиход несказанное? Могу предложить любопытную тему,
касающуюся как раз этого человека, на которого ты так загадочно взираешь.
Сформулируем ее в твоей манере: о пронзительном красноречии и высокой
интеллектуальности любовных признаний Пушкина в связи с его утверждением о
себе: "Но я, любя, был глуп и нем".

Панов улыбнулся. В его улыбке было много печали. Он никогда не
сердился, когда его высмеивали, только огорчался. Впрочем, он быстро
отходил и, захваченный новой идеей, забывал о насмешках. Сдачи он не давал
и зла не помнил, что облегчало иронизирование над его увлечениями. К тому
же он только высказывал, но не навязывал никому свои парадоксальные идеи.
Он сказал задумчиво:

- Ты попал в точку, Рой. Я думал как раз о Пушкине, но только в связи
с другими его стихами. Меня волнует загадка памяти. Нет, не химические
реакции, протекающие в мозгу, а сущность воспоминания, его огромное
психическое воздействие, его способность могущественно влиять на все наши
поступки. Я бы назвал эту тему так: энергетическая мощность воспоминания.

Рой не мог пропустить такой удачный случай поиронизировать:

- Великолепно! Память, измеряемая в киловаттах! Два миллиона
килограммометров воспоминаний повесы о совершенных им изменах! Ты это
имеешь в виду?

Панов тихо засмеялся. Рой умел поиздеваться, зато слушал хорошо. Шура
ценил в друге вдумчивого слушателя и мирился с его иронией. Иногда Рой
давал дельные советы, это тоже было немаловажно. И он по натуре был добр -
шутил, не оскорбляя.

- Как ни странно, именно это. Ты вдумайся: откуда такая власть у
воспоминаний? И время прошло невозвратно, и людей тех нет, и события не
повторяются, а ты все переживаешь заново былую радость и былую горечь. И
порой переживаешь острей, чем в реальности, а главное - многократно.
Событие - одноактно, воспоминание о нем воспроизводится бесконечно.

Рой не мог не признаться, что некоторая здравая идея в рассуждении
Шуры имеется. Он с удивлением отметил про себя, что Панов подошел к
воспоминанию не как к тривиальному факту, а как к довольно запутанной
проблеме. Скорей для уточнения, чем для иронизирования, Рой сказал:

- Воспоминание как консервант и усилитель быстротекущей реальности! Я
правильно формулирую твою мысль?

Шуре показалось, что друг продолжает насмехаться, и он ответил сухо:

- Довольно поверхностно, как всегда, когда остришь. Ты просто не
хочешь понять парадокса: мир воспоминаний благодаря своей бесконечной
воспроизводимости несравненно обширней мира реального. И от этого вся наша
жизнь - диковинная равнодействующая давления бездны воспоминаний о прошлых
событиях и крохотного импульса, исходящего от сиюминутности. А что до силы
памяти - вспомни, как говорил тот же Пушкин о свитке воспоминаний в мозгу:

И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю.

- Не хочешь ли предложить какое-нибудь снадобье, ограничивающее
власть воспоминаний?

- Во всяком случае, хотел бы серьезно разобраться в природе парадокса
памяти. Я намерен поработать над этой проблемой. Я поищу нетривиальное
решение...

Рой возразил, пожимая плечами:

- Все твои решения нетривиальны. О любом объекте можно сказать только
одну правду - и она тривиальна, ибо одна у всех, кто ищет правды. А
ошибиться можно бесконечным количеством способов. Ложь безмерно
многообразней правды. К тому же ты не только одарен артистической
способностью ошибаться, но также изумительно отыскиваешь самые далекие,
самые неожиданные отклонения от истины!..

На этот раз Панов обиделся всерьез, что у него бывало редко. Он
отвернулся, хмуро глядя на статуи трех великих поэтов. С деревьев падали
листья. Шел третий месяц осени, пора дождей и ветра. Рой с наслаждением
глубоко втянул в себя воздух.

Пахло горечью увядания. Рой любил этот терпкий запах. Липы,
обступившие статуи, медленно шумели широкими ветвями. Рой понял, что
перегнул палку. Он сказал мягче:

- Ты, кажется, совершенствовал стереокино? Ну, и как?..

Панов странно посмотрел на Роя. Казалось, он раздумывал, стоит ли
продолжать разговор.

- Да нет, ничего особенного... И не стереокино, а стереотеатр.
Впрочем, ты на зрелищные представления не ходишь, тебе разницу не
объяснить. Кое-какие открытия совершены, из ряда тех же... неожиданных! -
Он опять тихо засмеялся.

Когда он смеялся вот так, шепотком, лицо у него становилось таким
грустным, что Рою немедленно хотелось утешить друга. Панов, улыбаясь,
продолжал, не ожидая реплики Роя:

- Как ты знаешь, я родился под магическим многоугольником созвездия
Скорбных Путаников, это сказалось и тут.

- Ты родился под звездой Великих Провалов, - педантично напомнил Рой
и засмеялся.

- Нет, провалов не было, - задумчиво отозвался Панов. - Я уже сказал:
неожиданности... Как бы это назвать?.. - Он подбирал слова так осторожно,
будто каждое было приговором.

- Несуразности, - охотно подсказал Рой.

- Надо бы раньше условиться, что называть несуразностью, а что
"суразностью", но вот значения этого последнего словца никто не знает. И
вообще - с какой стороны подойти...

- Подойди с той стороны, с которой ты не мекаешь, а говоришь
нормально.

Панов вскочил и потянул Роя за руку:

- Пойдем быстренько.

- Куда? Я сейчас отдыхаю. Вечером у меня трудный опыт в лаборатории.

- До вечера мы управимся. В экспериментальном зале я покажу тебе
стереозапись событий на Саргоне. Запись сделана по моей системе. В широкое
обозрение ленту пока не пустили, да и вряд ли пустят.

- Догадываюсь почему. Очередная неудача?.. Постой, ты имеешь в виду
тот жуткий случай, когда Северцов попал в руки туземцев и его чуть не