Андрей СТОЛЯРОВ
ВОРОН
Пробежал легкий шорох.
выхватил - пол, изогнутый плинтус, желтые обои.
размерам. Хоть на велосипеде езди. Как это Антиох сумел отхватить. Комнат
семь или восемь. Зачем столько? Живут они в двух. А другие стоят
заброшенные - шалея от старости и безлюдья. Щелкают пыльные стекла, громко
рассыхаются подоконники, с тоской заглядывают в эту сонную пустоту быстрые
времена года.
споткнувшись.
вечно действующий субъект, или Я. Вечно действуя, безусловное Я порождает
из себя, как собственную противоположность, не-Я, или внешний мир. Внешний
мир хотя и противопоставлен Я, но не существует в качестве безусловно
независимого от Я; в свою очередь, то Я, которому противостоит природа,
или не-Я, не есть уже безусловное Я. Таким образом, безусловное Я в самом
себе разделяется и переходит в ограничивающие друг друга, противоположные
друг другу и уже не безусловные Я и не-Я.
волосы. Он зарос больше, чем полагается людям. Вдруг отшвырнул книгу -
бах! - ручейком под обоями потекла рыхлая штукатурка.
Бардак был жуткий. Валялась подушка. Торчал перевернутый стул.
Выпотрошенным нутром зияли книжные полки. Пианино скалило из угла желтые,
крепкие зубы. На скомканной постели, свесив деревянные ноги, уныло сидел
Буратино. Полосатый колпачок его съехал на бок, а острый нос выдавался
далеко вперед. Я даже отодвинулся. Очень натуральный был Буратино.
Большой, раскрашенный, совсем как настоящий.
книги. Ужасные груды. Десятки и сотни, старые и новые, с закладками и без,
открытые и исчерканные меж строк густыми чернилами. Потрясающее
количество. Горы мыслей, океан мудрости, бездна человеческих страстей.
не есть, не спать и не ходить на работу.
самостоятельное отношение. Она обладает моментом явления, или наличного
бытия, которое есть отношение к самому себе, и моментом в-себе-бытия, или
сущности своего наличного бытия. Началом знания является непосредственное,
лишенное определений понятие бытия; по своей бессодержательности это
понятие представляет собой то же самое, как и ничто. Как мышление такой
пустоты ничто в свою очередь есть бытие и благодаря своей чистоте - такое
же бытие, как и первое; следовательно, между бытием и ничто нет различия.
не сомневайся - я слегка умею.
равнодушно к нему, так как в своем инобытии оно вместе с тем есть в себе.
Различие одного нечто от другого сначала заключается в границе как в
середине между ними, в которой они и суть, и не суть.
жалобно:
которая... это... суть и не суть.
развалилась на две половины.
тайну. - И Кант, и Фихте, и Гегель, и Спиноза, и Бюхнер, и Шопенгауэр, и
Кроче, и Бергсон... Между бытием и ничто нет различия... Граница между
ними...
кренился. Я поднялся, неловко ступая по расползающимся обложкам,
перебрался на окно. Было не по себе. Я никогда не ходил по книгам. Антиох
поворачивался за мной, как локатор.
роли. Только ритм отделяет вымышленный мир от существующего. Лепит
фактуру. Ничто - есть просто неоформленное бытие...
подоконнике. - У нас появилось место лаборанта. Ты не интересуешься?
Непроницаемый внешне. Видишь только свое отражение. Бледное лицо в черной
воде. А под ним, оказывается, странная жизнь - кишение водорослей,
паническая суета мальков, утомительный ход багровых, тихих улиток...
же зарплата - какая ни есть. Тебе, вроде, не помешает?
содержание - тогда получится...
станет. Когда и отпустит пораньше. На редкость приличный человек. Сейчас
таких поискать. Я - начальник. Меня повысили.
реальный, как и существующий. Они - знали. Они подошли вплотную, к
последней черте. Нужно было сделать еще один шаг. Всего один. Не хватило
смелости. Или воображения...
Или выше. Я, например, не ставлю. Мне и в голову не приходит. Гегель - это
Гегель, а я - это я. Разные мы люди. Но Антиох был, как глухой. Вещал,
прикрыв веки, сплетя костяные пальцы. Я не видел его месяца три, и он
здорово изменился. Высох как-то, потемнел. Движения стали резкие. В глазах
появился влажный блеск.
неисчислимом множестве выползали из ветвей. Лопались. Печальный шелест
наполнял город. Мириады белых хлопьев текли в воздухе - крутясь,
взметывались над мостовой. Медленно и светло в стоячей тишине лился по
оторопелым улицам густой летний буран. Пух лежал на карнизах, собирался
вдоль тротуаров, сугробами пены плыл по зеленой воде. Началось это
неистовство неделю назад и с каждым днем усиливалось - накаляясь, доходя
до безумия, выбрасывая ежечасно новые и новые облака горячего тополиного
снега.
бродили по площадям. Небо сразу выцвело. Камень обжигал. Ртуть ушла за
тридцать, и светлый блеск ее тонул в болотном мареве города. Плавился
асфальт - приклеивая подошвы. Солнце до крыш затопило беспомощные дома.
Трещали стекла. Фиолетовый воздух дрожал. Очарованной белизной сияли
широкие проспекты. По дну их, как слепые, судорожно метались машины,
нарушая все запреты, раздирали небо отчаянными криками.
хрупким пеплом.
улицах. Путали адреса, не узнавали знакомых. В учреждениях мертвели
брошенные столы, в магазинах исчезли очереди. Духота пропитывала влажные
стены квартир. Телевизоры глохли. Вода из кранов шла теплая, больная,
вызывала тоску и отвращение к жизни.