Аркадий СТРУГАЦКИЙ, Борис СТРУГАЦКИЙ

ДАЛЕКАЯ РАДУГА

Танина ладонь, теплая и немного шершавая, лежала у него на глазах, и
больше ему ни до чего не было дела. Он чувствовал горько-соленый запах
пыли, скрипели спросонок степные птицы, и сухая трава колола и щекотала
затылок. Лежать было жестко и неудобно, шея чесалась нестерпимо, но он не
двигался, слушая тихое, ровное дыхание Тани. Он улыбался и радовался
темноте, потому что улыбка была, наверное, до неприличия глупой и
довольной.

Потом не к месту и не ко времени в лаборатории на вышке заверещал
сигнал вызова. Пусть! Не первый раз. В этот вечер все вызовы не к месту и
не ко времени.

- Робик, - шепотом сказала Таня. - Слышишь?

- Совершенно ничего не слышу, - пробормотал Роберт.

Он помигал, чтобы пощекотать Танину ладонь ресницами. Все было
далеко-далеко и совершенно не нужно. Патрик, вечно обалделый от
недосыпания, был далеко. Маляев со своими манерами ледяного сфинкса был
далеко. Весь их мир постоянной спешки, постоянных заумных разговоров,
вечного недовольства и озабоченности, весь этот внечувственный мир, где
презирают ясное, где радуются только непонятному, где люди забыли, что они
мужчины и женщины, - все это было далеко-далеко... Здесь была только
ночная степь, на сотни километров одна только пустая степь, поглотившая
жаркий день, теплая, полная темных, возбуждающих запахов.

Снова заверещал сигнал.

- Опять, - сказала Таня.

- Пускай. Меня нет. Я помер. Меня съели землеройки. Мне и так хорошо.
Я тебя люблю. Никуда не хочу идти. С какой стати? А ты бы пошла?

- Не знаю.

- Это потому, что ты любишь недостаточно. Человек, который любит
достаточно, никогда никуда не ходит.

- Теоретик, - сказала Таня.

- Я не теоретик. Я практик. И, как практик, я тебя спрашиваю: с какой
стати я вдруг куда-то пойду? Любить надо уметь. А вы не умеете. Вы только
рассуждаете о любви. Вы не любите любовь. Вы любите о ней рассуждать. Я
много болтаю?

- Да. Ужасно!

Он снял ее руку с глаз и положил себе на губы. Теперь он видел небо,
затянутое облаками, и красные опознавательные огоньки на фермах вышки на
двадцатиметровой высоте. Сигнал верещал непрерывно, и Роберт представил
себе сердитого Патрика, как он нажимает на клавишу вызова, обиженно
выпятив добрые толстые губы.

- А вот я тебя сейчас выключу, - сказал Роберт невнятно. - Танек,
хочешь, он у меня замолчит навеки? Пусть уж все будет навеки. У нас будет
любовь навеки, а он замолчит навеки.

В темноте он видел ее лицо - светлое, с огромными блестящими глазами.
Она отняла руку и сказала:

- Давай я с ним поговорю. Я скажу, что я галлюцинация. Ночью всегда
бывают галлюцинации.

- У него никогда не бывает галлюцинаций. Такой уж это человек,
Танечка. Он никогда себя не обманывает.

- Хочешь, я скажу тебе, какой он? Я очень люблю угадывать характеры
по видеофонным звонкам. Он человек упрямый, злой и бестактный. И он ни за
какие коврижки не станет сидеть с женщиной ночью в степи. Вот он какой -
как на ладони. И про ночь он знает только, что ночью темно.

- Нет, - сказал справедливый Роберт. - Насчет коврижек верно. Но зато
он добрый, мягкий и рохля.

- Не верю, - сказала Таня. - Ты только послушай. - Они послушали. -
Разве это рохля? Это явный "tenacem propositi virum" <"Муж, упорный в
своих намерениях" (Гораций)>.

- Правда? Я ему скажу.

- Скажи. Пойди и скажи.

- Сейчас?

- Немедленно.

Роберт встал, а она осталась сидеть, обхватив руками колени.

- Только поцелуй меня сначала, - попросила она.

В кабине лифта он прислонился лбом к холодной стене и некоторое время
стоял так, с закрытыми глазами, смеясь и трогая языком губы. В голове не
было ни единой мысли, только какой-то торжествующий голос бессвязно вопил:
"Любит!.. Меня!.. Меня любит!.. Вот вам, вы!.. Меня!.." Потом он
обнаружил, что кабина давно остановилась, и попытался открыть дверь. Дверь
нашлась не сразу, а в лаборатории оказалось множество лишней мебели: он
ронял стулья, сдвигал столы и ударялся о шкафы до тех пор, пока не
сообразил, что забыл включить свет. Заливаясь смехом, он нащупал
выключатель, поднял кресло и присел к видеофону.

Когда на экране появился сонный Патрик, Роберт приветствовал его
по-дружески:

- Добрый вечер, поросеночек! И чего это тебе не спится, синичка ты
моя, трясогузочка?

Патрик озадаченно глядел на него, часто помаргивая воспаленными
веками.

- Что же ты смотришь, песик? Верещал-верещал, оторвал меня от важных
занятий, а теперь молчишь!

Патрик, наконец, открыл рот.

- У тебя... ты... - он постучал себя по лбу, и на лице его появилось
вопросительное выражение. - А?..

- Еще как! - воскликнул Роберт. - Одиночество! Тоска! Предчувствия! И
мало того - галлюцинации! Чуть не забыл!

- Ты не шутишь? - серьезно спросил Патрик.

- Нет! На посту не шутят. Но ты не обращай внимания и приступай.

Патрик неуверенно моргал.

- Не понимаю, - признался он.

- Да где уж тебе, - злорадно сказал Роберт. - Это эмоции, Патрик!
Знаешь?.. Как бы это тебе попроще, попонятнее?.. Ну, не вполне
алгоритмируемые возмущения в сверхсложных логических комплексах.
Воспринял?

- Ага, - сказал Патрик. Он поскреб пальцами подбородок,
сосредотачиваясь. - Почему я тебе звоню, Роб? Вот в чем дело: опять где-то
утечка. Может быть, это и не утечка, но, может быть, утечка. На всякий
случай проверь ульмотроны. Какая-то странная сегодня Волна...

Роберт растерянно посмотрел в распахнутое окно. Он совсем забыл про
извержение. Оказывается, я сижу здесь ради извержений. Не потому, что
здесь Таня, а потому что где-то там - Волна.

- Что ты молчишь? - терпеливо спросил Патрик.

- Смотрю, как там Волна, - сердито сказал Роберт.

Патрик вытаращил глаза.

- Ты видишь Волну?

- Я? С чего ты взял?

- Ты только что сказал, что смотришь.

- Да, смотрю!

- Ну?

- И все. Что тебе от меня надо?

Глаза у Патрика опять посоловели.

- Я тебя не понял, - сказал он. - О чем это мы говорили? Да! Так ты
непременно проверь ульмотроны.

- Ты понимаешь, что говоришь? Как я могу проверить ульмотроны?

- Как-нибудь, - сказал Патрик. - Хотя бы подключения... Мы совсем
потерялись. Я тебе объясню сейчас. Сегодня в институте послали к Земле
массу... впрочем, это ты все знаешь. - Патрик помахал перед лицом
растопыренными пальцами. - Мы ждали Волну большой мощности, а
регистрируется какой-то жиденький фонтанчик. Понимаешь, в чем соль?
Жиденький такой фонтанчик... фонтанчик... - Он придвинулся к своему
видеофону вплотную, так что на экране остался только огромный, тусклый от
бессонницы глаз. Глаз часто мигал. - Понял? - оглушительно загремело в
репродукторе. - Аппаратура у нас регистрирует квази-нуль поле. Счетчик
Юнга дает минимум... можно пренебречь. Поля ульмотронов перекрываются так,
что резонирующая поверхность лежит в фокальной гиперплоскости,
представляешь? Квази-нуль поле двенадцатикомпонентное, и приемник
свертывает его по шести четным компонентам. Так что фокус
шестикомпонентный.

Роберт подумал о Тане, как она терпеливо сидит внизу и ждет. Патрик
все бубнил, придвигаясь и отодвигаясь, голос его то громыхал, то
становился еле слышен, и Роберт, как всегда, очень скоро потерял нить его
рассуждений. Он кивал, он картинно морщил лоб, подымал и опускал брови, но
он решительно ничего не понимал и с невыносимым стыдом думал, что Таня
сидит там, внизу, уткнув подбородок в колени, и ждет, пока он закончит
свой важный и непостижимый для непосвященных разговор с ведущими
нуль-физиками планеты, пока он не выскажет ведущим нуль-физикам свою,
совершенно оригинальную точку зрения по вопросу, из-за которого его
беспокоят так поздно ночью, и пока ведущие нуль-физики, удивляясь и
покачивая головами, не занесут эту точку зрения в свои блокноты.

Тут Патрик замолчал и поглядел на него со странным выражением. Роберт
хорошо знал это выражение, оно преследовало его всю жизнь. Разные люди - и
мужчины и женщины - смотрели на него так. Сначала смотрели равнодушно или
ласково, затем выжидающе, потом с любопытством, но рано или поздно
наступал момент, когда на него начинали смотреть вот _т_а_к. И каждый раз
он не знал, что ему делать, что говорить и как держать себя. И как жить
дальше.