Ги де Мопассан

Пьер и Жан

пер. М. Соседовой

Изд. Худ. Лит., 1974 г.

OCR Палек, 1998 г.

О романе

Я вовсе не собираюсь выступать здесь в защиту небольшого романа, сле-
дующего за этим предисловием. Напротив, мысли, которые я попытаюсь выра-
зить, скорее повели бы к критике того опыта психологического жанра, ка-
ким является Пьер и Жан.

Мне хочется остановиться на романе как таковом.

Я не единственный из писателей, которому все те же критики обращают
все тот же упрек каждый раз, как выходит новая книга.

Среди хвалебных фраз мне неизменно попадается и такая фраза, - и пи-
шут ее все те же перья: "Главный недостаток этого произведения в том,
что оно, в сущности говоря, не роман".

Можно было бы ответить тем же самым доводом: "Главный недостаток пи-
сателя, удостоившего меня своей оценки, в том, что он, в сущности гово-
ря, не критик".

Каковы в самом деле основные признаки критика?

От критика требуется, чтобы он, без предвзятости, без заранее приня-
того решения, не поддаваясь влиянию той или иной школы и независимо от
связей с какой бы то ни было группой художников, умел понимать, разли-
чать и объяснять все самые противоречивые стремления, самые противопо-
ложные темпераменты и признавать закономерность самых разнообразных ху-
дожественных исканий.

Вот почему тот критик, который после Манон Леска, Поля и Виржини,
Дон-Кихота, Опасных связей, Вертера, Избирательного сродства, Клариссы
Гарло, Эмиля, Кандида, Сен-Мара, Рене, Трех мушкетеров, Мопра, Отца Го-
рио, Кузины Бетты, Коломбы, Красного и черного, Мадемуазель де Мопен,
Собора Парижской богоматери, Саламбо, Госпожи Бовари, Адольфа, Господина
де Камор, Западни, Сафо и т.д. еще позволяет себе писать: "То - роман, а
это - не роман", - кажется мне одаренным проницательностью, весьма похо-
жей на некомпетентность.

Обычно такой критик понимает под романом более или менее правдоподоб-
ное повествование по образцу театральной пьесы в трех действиях, из ко-
торых первое содержит завязку, второе - развитие действия и третье -
развязку.

Подобная форма композиции вполне приемлема при том условии, что оди-
наково допустимы и все остальные.

В самом деле, существуют ли правила, как писать роман, при несоблюде-
нии которых произведение должно называться по-другому?

Если Дон-Кихот - роман, то роман ли Западня? Можно ли провести срав-
нение между Избирательным сродством Гете, Тремя мушкетерами Дюма, Госпо-
жой Бовари Флобера, Господином де Камор г-на О. Фейе и Жерминалем г-на
Золя? Какое из этих произведений - роман? Каковы эти пресловутые прави-
ла? Откуда они взялись? Кто их установил? По какому принципу, по чьему
авторитету, по каким соображениям?

Однако критикам этим как будто самым доподлинным и неоспоримым обра-
зом известно, что именно составляет роман и чем он отличается от другого
произведения, которое не роман. Попросту же говоря, все дело в том, что,
не будучи сами художниками, они примкнули к определенной школе и, по
примеру ее представителей-романистов, отвергают все произведения, заду-
манные и выполненные вне их эстетических правил.

Проницательному критику, напротив, следовало бы выискивать именно то,
что менее всего напоминает уже написанные романы, и по возможности тол-
кать молодежь на поиски новых путей.

Все писатели, и Виктор Гюго, и г-н Золя, настойчиво требовали абсо-
лютного, неоспоримого права творить, то есть воображать или наблюдать,
следуя своему личному пониманию задач искусства. Талант порождается ори-
гинальностью, которая представляет собой особую манеру мыслить, видеть,
понимать и оценивать. И критик, пытающийся определить существо романа
соответственно представлению, составленному по романам, которые ему нра-
вятся, и установить некие незыблемые правила композиции, всегда обречен
бороться против темперамента художника, работающего в новой манере. Кри-
тику же, безусловно, достойному этого имени, следовало бы быть только
аналитиком, чуждым тенденций, предпочтений, страстей, и, подобно экспер-
ту в живописи, оценивать лишь художественную сторону рассматриваемого им
произведения искусства. Способность понимать решительно все должна нас-
только господствовать у него над личными вкусами, чтобы он мог отмечать
и хвалить даже те книги, которые ему как человеку не нравятся, но кото-
рым он отдает должное в качестве судьи.

Однако большинство критиков, в сущности, только читатели, а это зна-
чит, что они распекают нас почти всегда понапрасну; если же хвалят, то
не знают ни удержу, ни меры.

Тому читателю, который ищет в книге только удовлетворения природной
склонности своего ума, желательно, чтобы писатель угождал его излюблен-
ным вкусам, и поэтому он всегда признает выдающимся и хорошо написанным
то произведение или тот отрывок, которые отвечают его настроению, возвы-
шенному, или веселому, игривому или печальному, мечтательному или трез-
вому.

В сущности, читающая публика состоит из множества групп, которые кри-
чат нам:

- Утешьте меня.

- Позабавьте меня.

- Дайте мне погрустить.

- Растрогайте меня.

- Дайте мне помечтать.

- Рассмешите меня.

- Заставьте меня содрогнуться.

- Заставьте меня плакать.

- Заставьте меня размышлять.

И только немногие избранные умы просят художника:

- Создайте нам что-нибудь прекрасное, в той форме, которая всего бо-
лее присуща вашему темпераменту.

И художник берется за дело и достигает успеха или терпит неудачу.

Критик должен оценивать результат, исходя лишь из природы творческого
усилия, и не имеет права быть тенденциозным.

Об этом писали уже тысячу раз. Но постоянно приходится повторять то
же самое.

И вот вслед за литературными школами, стремившимися дать нам искажен-
ное, сверхчеловеческое, поэтическое, трогательное, очаровательное или
величественное представление о жизни, пришла школа реалистическая, или
натуралистическая, которая взялась показать нам правду, только правду,
всю правду до конца.

Надо с одинаковым интересом относиться ко всем этим столь различным
теориям искусства, а о создаваемых ими произведениях судить исключи-
тельно с точки зрения их художественной ценности, принимая a priori 1
породившие их философские идеи.

Оспаривать право писателя на создание произведения поэтического или
реалистического - значит требовать, чтобы он насиловал свой темперамент
и отказался от своей оригинальности, значит запрещать ему пользоваться
глазами и разумом, дарованными природой.

Упрекать его за то, что вещи кажутся ему прекрасными или уродливыми,
ничтожными или величественными, привлекательными или зловещими, - значит
упрекать его за то, что он создан на свой особый лад и что его представ-
ления не совпадают с нашими.

Предоставим же ему свободу понимать, наблюдать, создавать, как ему
вздумается, лишь бы он был художником. Но попытаемся подняться сами до
поэтической экзальтации, чтобы судить идеалиста; ведь только тогда мы и
сможем ему доказать, что мечта его убога, банальна, недостаточно безумна
или недостаточно великолепна. А если мы судим натуралистам - покажем
ему, в чем правда жизни отличается от правды в его книге.

Вполне очевидно, что столь различные школы должны пользоваться совер-
шенно противоположными приемами композиции.

1. Наперед, независимо от опыта (лат.).

Романисту, который переиначивает неопровержимую, грубую и неприятную
ему правду ради того, чтобы извлечь из нее необыкновенное и чарующее
приключение, незачем заботиться о правдоподобии; он распоряжается собы-
тиями по своему усмотрению, подготавливая и располагая их так, чтобы
понравиться читателю, чтобы взволновать или растрогать его. План его ро-
мана - только род искусных комбинаций, ловко ведущих к развязке. Все
эпизоды рассчитаны и постепенно доведены до кульминационного пункта, а
эффект конца, представляющий собой главное и решающее событие, удовлет-
воряет возбужденное в самом начале любопытство, ставит преграду дальней-
шему развитию интереса читателей и настолько исчерпывающе завершает
рассказанную историю, что больше" уж не хочется знать, что станется на
другой день с самыми увлекательными героями.

Но романист, имеющий в виду дать нам точное изображение жизни, дол-
жен, напротив, тщательно избегать всякого сцепления обстоятельств, кото-
рое могло бы показаться необычным. Цель его вовсе не в том, чтобы расс-
казать нам какую-нибудь историю, позабавить или растрогать нас, но в
том, чтобы заставить нас мыслить, постигнуть глубокий и скрытый смысл
событий. Он столько наблюдал и размышлял, что смотрит на вселенную, на