Дмитрий Михайлович БАЛАШОВ

ГОСПОДИН ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД

Повесть

Олекса Творимирич возвращался из немцев, куда ездил по торговым своим
делам, домой.

Под Саблей, обогнав обозы, - Радько довезет! - налегке, сам-двое со
Станятой (нетерпение одолело) пустились вперед, и вот уже пошли ближние
погосты да пожни, чаще и чаще заобгоняли возы с сеном, дровами, обилием, -
близился Новгород.

В воздухе пахло весной, ноздреватый снег оседал рыхлыми тяжелыми
кучами, проваливался под полозьями саней. Копыта взбрызгивали ледяную
подснежную воду. Взъерошенные, отощавшие в долгом пути кони то и дело
сбивались, вразнобой дергая упряжь. Солнце по-настоящему пекло, и купец,
радуясь близкому дому, здоровью, весеннему солнцу, распоясался и распахнул
шубу: любо!

- Эй, Станька! Любава-то без тебя не сблодила чего?

Тот не расслышал слов, оглянулся на голос хозяина - рожа веселая,
тоже рад, прокричал в ответ что-то.

- Чегой-то? - переспросил Олекса.

- Вона! София видна!

Над верхушками елей уже посвечивал золотой шлем, и, когда в ясном
воздухе, мерно отделяясь друг от друга поплыли знакомые звоны, Олекса
Творимирич широко, радостно, истово перекрестил себя: приехали! Дома!

Вот и Левонтьев крест, вот и часовня, а вот и конная сторожа
новгородская, княжеская.

Разом переглянулись Олекса со Станятой, озорниковато кинув глазом на
прикрытую рогожей тушу.

Кабана свалили за Мшагою: дуром сунулся к обозу, облаяла выжля*.
Олекса сгоряча кинулся наперехват с коротким мечом, да подкатнулась нога,
провалилась в снег, меч прошел скользом. Зверь рванулся, выгорбив
щетинистую серую спину, пошел на Олексу. Станята подхватил кабана на
рогатину, спас. Олекса вскочил, ударил снова - в бок и не промазал на этот
раз. Кабан дрогнул и стал валиться на задрожавших ногах, хрюкнув,
посунулся в сугроб, заливая вспаханный снег кровью.

_______________

* В ы ж л я - охотничья собака.

За охотой забыли все на свете, а тут вдруг холодом прошло по спине,
никак на княжьих угодьях наозоровали? <А свиньи бити князю за шестьдесят
верст от города>, - плохой купец не знает договорных уложений наизусть!
Посмотрели друг на друга. Станята хмыкнул, разлепил толстые губы:

- А, никто и видел!

Олекса воровато повел глазами, бросил хрипло:

- Ладно, не бросать же... (Ай взять да отдать?.. Да и отдавать жаль,
такой подарок!) Была не была! Заворачивай сани!

Свели упиравшихся, всхрапывающих от запаха крови лошадей в снег.
Завернули зверя в мешки, в сено, чтоб не капала кровь, завалили сверху.
Лишь бы довезти до Малых Пестов, там уж можно и открыть - поди проверь,
где били!

Ночью Олекса вставал, подходил к возам, отогнал зарычавшую собаку.
Под санями натекла теплая лужица. Крякнув, натужился, сдвинул воз,
затоптал, закидал снегом. Так и береглись до Шелони, но бог миловал.
Дальше уже везли закоченевшую тушу открыто, хвастались удачей - знай
наших! Мужики прищелкивали языком, тыкали зверя кнутовищами:

- Матерущий, беда!

Один только вредный старик прищурился:

- Далеко били? Цегой-то весь закоценел!

- Дивья, не мало и стояли, сани поломалися! - ответил Олекса, отводя
глаза.

- Не эти ли?

- Ну-ко, старче, отдай! - прикрикнул Станята. - Кажному тут ротись*
да божись!

_______________

* Р о т и т ь с я, х о д и т ь р о т е - клясться.

И снова обошлось.

Обошлось и с новгородской сторожей, те ничего не спросили, покосились
только.

И вот уже сани выбежали на простор, и весь Господин Великий Новгород
открылся вдруг, праздничный под весенним солнцем, от Антониева монастыря
на той стороне Волхова, от Зверинца и до далекого, теряющегося в весенней
дымке Юрьева. И пригородные церкви, и посады, и бревенчатая стена острога,
над которой главы и кресты, и грозные белокаменные стены Детинца, и
золотоглавая София, сердце Новгорода, в ней же Спас Вседержитель со сжатой
десницей. И пока не разогнется рука, дотоле стоять Великому Новгороду,
нерушимо.

Вот и башня въезжая. С нависших стрельниц волглой, почерневшей
городни* капала вода. От каменной стены башни отделился воротный сторож -
грелся на солнце, не торопясь, подошел второй. Поздоровались.

_______________

* Г о р о д н я - часть бревенчатой стены между двумя башнями.

- Ай издалека?

- Из немцев!

- Цегой-то там раковорци, воевать не собралися?

- Да к тому идет!

- Вона, все в одно бают!

Воткнув копье в снег, бегло осмотрел воз:

- Товара не везешь ле? Мотри, какого зверя у князя украл! Шуткую...
Проезжай, купечь!

Гулко протопотав в сводах ворот, выехали на Легощую. И пошли терема
новгородские, вырезные крыльца, висячие сени, крутые чешуйчатые кровли,
крытые дубовой дранью, серые и цветные: зеленые, голубые, красные, - на
иных сверкала даже позолота, - наполовину уже освобожденные от снега, с
бахромами сверкающих сосулек на мохнатых свесах крыш и потоках. Там и сям,
в коричнево-сером море бревенчатых строений, розовели каменные стены
церквей и боярских палат. Улица была по-весеннему полна народу; овчинные
шубы нараспашь, круглые шапки с ярким верхом лихо сдвинуты на ухо, цветные
платы широко открывают румяные лица. Ремесленники и купцы, жонки
посадские, боярышни, в крытых алым сукном епанечках, в цветных, мягких
тимовых* сапожках, мальчишки, со свистом стайками шныряющие под ногами,
пока кто-нибудь из старших не шуганет расшалившихся озорников. Кто за
делом, кто и без дела, гуляючи, ради ясного дня и солнца приветного.
Ревниво сравнивал Олекса наметанным глазом наряды своих горожан с
иноземными, немецкими. Родные были ярче, цветистей, богаче головные уборы
женщин, больше багреца и черлени, восточного пестрого тканья.

_______________

* Т и м - род сафьяна (старин.).

Полозья саней, перескакивая через кучи оледенелого тающего снега,
стучали по плахам тесовой мостовой, уже высыхающей кое-где на солнцепеке.
Кони, ободрясь, тоже чуя конец пути, дружнее взяли.

- Гони! - прикрикнул купец, и расписные сани понеслись, виляя из
стороны в сторону, скользя по снегу и колотясь по мостовой. - Гони!

Мужики и бабы, сторонясь от разбежавшихся лошадей, смеялись,
бранились вслед:

- Ишь понесло купця!

- К цорту в пекло торописсе?

Какой-то широкоплечий плотник с толстым бревном на плече сделал
движение, будто бросает бревно под ноги коням, те шарахнули вбок, почти
вывернув купца из саней, хрястнув резным задком о бревенчатый уличный тын
- огорожу. Едва удержался Олекса, ругнулся, но и озорной мужик не испортил
радостного настроения, уж больно хороши были день, весна, Новгород!

Перед Детинцем придержали. Шагом въехали в каменную арку ворот,
увенчанных старинной чудотворной иконой, прикрытой свинцовой кровелькой от
дождя и снега; шагом проехали Пискуплю - мимо Владычного двора,
посадничьих палат, складов, охраняемых владычной сторожей. Налево
поднялась величавая стена Софии, перед которой оба обнажили головы,
направо - соперничающий с нею собор Бориса и Глеба, имя строителя
которого, Сотка Сытинича, за сто лет уже успело обрасти легендами.

- Правда бают, Сотко гусляр был? - спросил Станята, задирая голову.

- Не, - отозвался Олекса, тоже любуясь собором, - кажись, боярин. Это
поют-то про которого, так тот другой!

Богородицкими воротами с вознесенной над ними легкой, устремленной в
голубое небо надвратной церковью спустились к реке.

Ослепительно синей от неба и снега на Волхове показалась родная
Торговая сторона, <Торговый пол>. Вот проехали Великий мост, вот
заворотили к себе, на Славну. Мимо Ярославова дворища, мимо святого
Николы, мимо Параскевы Пятницы, мимо торга, мимо вечевых гриден, соборов,
лавок, мимо Варяжского двора, мимо хором Нежилы, Страшка, Иванки -
Иванко-то новые ворота поставил, гляди-ко! - мимо терема Якуна Сбыславича,
мимо Хотеновой поварни... А вот уже там, за тем поворотом, и Олексин дом,
отчий кров, родимое пепелище, свое, отцово, дедино.

Дедино!