Иосиф Игнатий КРАШЕВСКИЙ

КОРОЛЬ ХОЛОПОВ

ПРОЛОГ

Вечерние сумерки окутали большую сводчатую залу нижнего этажа
краковского замка. Узкие окна, глубоко вдававшиеся в стену, были по
большей части прикрыты густыми занавесками, пропускавшими очень мало
света. В углу комнаты горел светильник, но его слабое пламя освещало лишь
небольшое пространство. Глубокая тишина царила в обширной комнате и в
коридорах, а на улицах не было почти никакого движения.

В костеле святого Вацлава, находившегося при замке, тихий жалобный
звон колоколов призывал к вечерней молитве.

В одном из углов комнаты стояло широкое ложе, выстланное мехами и
сукном, и на нем из-под тяжелого фона шелковых одеял выделялось бледное
лицо пожилого человека, который, казалось, спал.

По одну сторону постели стоял старик, одетый в черное платье
монашеского покроя, и угрюмо смотрел на лежавшего; по другую сторону
стоявший на коленях молодой, красивый, в цвете лет юноша с благородными
аристократическими чертами лица заботливо склонился над больным, не
спуская с него беспокойных глаз.

На некотором расстоянии какая-то женщина в длинном, сером платье,
плотно облегавшем ее фигуру, с вуалью на голове, молилась, перебирая
исхудавшими пальцами четки, которые она держала в руках.

В ногах лежавшего стоял монах в белой одежде, прикрытой черным
плащом, с руками, сложенными для молитвы, с глазами, поднятыми к небу, и
что-то тихо шептал.

На этой постели лежал умирающий король Владислав, прозванный Локтем,
этот великий муж маленького роста, но сильный духом, который больше
полустолетия боролся за соединения раздробленного наследства после Мешка и
Храброго [Болеслав Храбрый, король польский, сын Мешка I].

Он сам чувствовал, да и другие видели, что приближаются его последние
минуты. Не болезни и не раны истощили его организм и доконали его:
продолжительный труд и бесчисленные заботы отняли у него последние силы.

Он догорал медленно, потому что огонь, поддерживавший его жизнь,
потух до тла. Он умирал мужественно и спокойно, не боролся со смертью, а с
радостью расставался с земной жизнью.

Он не исполнил всех своих намерений, но ему мало осталось работы для
осуществления своей заветной мечты, взлелеянной с детства и созревшей в
борьбе за жизнь... Завершение дела он оставил в наследство своему сыну.

Монах Гелиаш, доминиканец, стоявший у ног умиравшего, уже причастил
его и приготовил к загробной жизни. Владислав в этот день объявил свою
последнюю волю государственным сановникам; он простился с женой,
благословил сына, которому отдал Польшу, и попросил дворян быть опорой
наследника.

Каноник Вацлав, он же и врач, предсказывал близкий конец. Королева
Ядвига с плачем читала молитву за умирающих, но смерть все еще не
наступала... Старый воин мужественно боролся с ней.

Казалось, что король лишь засыпает. Дыхание было переменчивое: то
учащенное, лихорадочное, то слабое, еле заметное. Минутами Локоть
возвращался к жизни: опущенные ресницы внезапно поднимались, глаза
блуждали по комнате, и засохшие губы открывались. Душа этого старого
воина, прикованная к истощенному годами телу, не могла с ним расстаться.

Наступил вечер, и по мнению врача, король должен был в эту ночь
скончаться. Доктор был удивлен и сконфужен, глядя на эту непредвиденно
упорную борьбу жизни со смертью, и смотрел на это, как на чудо.

Локоть начал дремать.

Его бескровное, желтое лицо уже давно покрылось землистым цветом,
являющимся предвестником наступающей смерти; но грудь его еще поднималась,
дыхание было заметно, и слышались глухие звуки и свист воздуха в легких.

Стоявший у ложа каноник-врач знаком указал, чтобы не мешали отдыху
больного, и сам начал на цыпочках ходить по комнате. Увидев это, монах
Гелиаш отодвинулся от ложа; королева тоже тихо и медленно направилась к
дверям.

Король заснул.

Все, утомленные пережитыми волнениями в течение целого дня, предпочли
удалиться в соседнюю комнату и ждать там пробуждения короля, на которое
еще не потеряли надежды. Один лишь сын, склонившись над отцом, остался
сидеть неподвижно. В ответ на знак, сделанный матерью, он отрицательно
покачал головой, давая этим понять, что он желал бы остаться при отце.

Вспоминая о том, что еще так недавно тут раздавались голоса созванных
советников, королевский наследник был очень взволнован.

Его связывали с умирающим любовь, благодарность и забота о
неизвестном будущем, бременем лежавшая на его душе. Глаза его наполнились
слезами...

Корона, которую ему предстояло надеть на свою юношескую голову, была
хоть и золотая, но тяжелая.

Все медленно удалились через боковые двери, которые королева велела
оставить открытыми для того, чтобы при малейшем шорохе она могла бы
поспешить к умирающему.

Неподвижно, как будто прикованный к сидению, в полуколенопреклоненной
позе королевич остался при ложе отца. Взоры его были устремлены на бледное
лицо умирающего.

Оно было желто, как восковый лист, и на нем была написана вся его
длинная жизнь. Возможно, что раньше, когда он был еще во цвете сил, на его
физиономии никогда так рельефно не выражались мужество, покой, покорность
и железная сила воли. Лишь теперь все эти характерные признаки проявились
во всей их силе.

Кто не видел на лице умирающих воинов-победителей, мощных духом,
этого выражения блаженства, испытываемого ими перед смертью? Все следы
земных страданий уничтожаются рукой ангела смерти.

Сгладились морщины на старом лице короля, и оно стало ясным и
красивым. Сын смотрел на него с умилением, потому что никогда его таким не
видел. Еще минуту тому назад, когда король страстно заговорил с
государственным сановником, выражение его лица было таким же, как во время
боев; теперь смерть ему придала ореол величия.

Королевич вздрогнул; ему показалось, что последний момент наступил.
Однако, король еще жил: движения груди были спокойны, лицо чуть-чуть
подергивалось - старик еще дышал.

Вспыхнувшее пламя светильника озарило лицо короля и позволило
рассмотреть незначительную гримасу на губах и усилие приподнять ресницы.
Умирающий с трудом раскрыл глаза и устремил их на сына, губы его
задрожали, как бы в бессильном порыве улыбнуться.

Казимир еще ближе склонился к отцу.

Свершилось чудо, и видно было, что жизнь поборола смерть. Король
повернул голову к сыну, дыхание окрепло, и из груди его раздался глухой
голос:

- Казимир!

- Я тут, - тихо ответил сын.

- Я вижу тебя, как сквозь туман, - шепнул король немного
выразительнее. - Воды! У меня во рту пересохло, - добавил он, тщетно
стараясь достать ослабевшую руку из-под одеяла.

Казимир моментально взял бокал с освежающим питьем, стоявший возле
ложа, и осторожно приложил его к запекшимся губам родителя, вливая
жидкость по капле.

Уста немного раскрылись, на лице появилась краска, глаза оживились.
Локоть улыбнулся.

- Теперь ночь? - тихо спросил он.

- Поздний вечер.

Король глазами обвел комнату, как бы желая убедиться, одни ли они
здесь.

Наступило минутное молчание, грудь короля усиленно работала, он
старался извлечь из нее последние звуки.

- Корону, - произнес он более сильным голосом, - корону, пускай, не
откладывая, возложат на твою голову и помажут тебя на царствование. Вместе
с короной Господь даст тебе и силы. Это необходимо для того, чтобы
удержать все в одной руке: всю Польшу, Куявы, Мазовье, Поморье... Поморья
никогда нельзя уступить немцам. Через него единственная свободная дорога в
свет, а кругом враги, и без него мы будем отрезаны...

Он говорил с перерывами, отдыхая; Казимир, наклонившись над ложем,
внимательно слушал. Слова эти не были к нему специально обращены; они были
выражением мыслей, тяготивших мозг умирающего, и были обращены наполовину
к самому себе, к Богу и сыну. Это было как будто выраженная вслух мечта,
молитва...

- Мазовье покорено и должно быть в ленной зависимости от тебя и
укрепляемо теми же законами, - продолжал он. - Силезия сгнила, онемечилась
и погибла... погибла!.. Ей уже не возродиться, немецкая ржавчина ее
съела...

Говоря это, он закрыл глаза, но моментально их открыл, и уста его
продолжали шептать голосом, слышным лишь сыну:

- С сестрою, с Венгрией ты постоянно должен быть в хороших
отношениях; вы должны идти рука от руку... Риму ты должен быть верен,
потому что в нем наша сила. Папа много лет тому назад меня спас, отпустив
мои грехи о подняв меня духом... Королевство наше всегда преклонялось
перед столицей Святого Петра...

Он неясно что-то пробормотал и сделал беспокойное движение.

- Ты найдешь, с кем посоветоваться. Ясько из Мельштина - человек