Владимир ЮГОВ

ТРИЖДЫ ПРИГОВОРЕННЫЙ К "ВЫШКЕ"

Два года тому назад в одном большом рабочем городе была убита
студентка техникума связи Светлана Иваненко. В деле об этом убийстве шло
поначалу признание трех молодых инженеров - Захвата, Улесского и
Добрыжного "в совершенном ими злодеянии". Расписывалось, как они, только
недавно получив назначения на работу в этот город, в тот вечер шли на
подпитьи и повстречали Светлану, которая возвращалась из бани. Что-то им
захотелось от этой молодой семнадцатилетней девушки, и они потащили ее в
парк, где изнасиловали, а потом, заметая следы, убили. Захват, Улесский и
Добрыжный были задержаны спустя месяц после убийства. На следствии они
признались в злодеянии. Приговорами областного суда, причем дважды, и
Захват, и Добрыжный, и Улесский были признаны виновными в предъявленном им
обвинении. Захвата и Добрыжного приговорили к смертной казни, а Улесского
первым приговором также к смертной казни, а вторым - к тринадцати годам
лишения свободы.

Оба приговора были отменены в кассационном порядке судебными
коллегиями Верховного суда республики, в последний раз с прекращением дела
за недоказанностью обвинения и вынесением частного определения о
допущенных при расследовании дела грубейших нарушений законности.

И вот новый суд. На скамье подсудимых некто Дмитриевский.

- Признаете ли вы себя виновным?

- Да.

- Вы поначалу изнасиловали Светлану, а потом убили?

- Да.

- Вы ее до этого знали?

- Естественно.

- Что заставило вас убить ее?

- Это не сразу объяснишь... Видимо, что-то заставило, раз я ее
убил...

Ах, тюрьмы, тюрьмы! Исправительная система!.. Горько сетуешь, побывав
в уголках отверженных... Сколько бы не ездил Гордий сюда, всякий раз
сердце сжималось от боли. Всегда он про себя повторял: в нормальном
обществе карают изоляцией, а не наказаниями в условиях изоляции.

Обогнув стены заводика, Гордий уже видел тюрьму - грязных в этот
предвечерний час заключенных, с матерком разгружающих вагоны с досками,
свору собак, кучу отбросов вдоль шпал, куда всегда пригоняют вагоны и
пригоняются заключенные... Пахло свежими сосновыми досками, толем, мужским
потом и уже поздними осенними грибами. Рукой подать - лесок, воняющий
залежалыми фекалиями. Здесь у конвойных не принято отказывать в просьбе
сходить в лесок, ибо под вагонами, в которых привозят сюда, к тюрьме,
доски, лес и которые обычно разгружают заключенные, гадить запрещено -
можно через какое-то время задохнуться: пригоняют сюда, на разгрузку сотни
людей.

В пятидесяти - семидесяти метрах от леска лежат рельсы. По ним и на
запад и с запада шуруют всякие поезда. Никогда еще из леска, пользуясь
обстановкой, никто не убегал. Да и конвойные бдят. Пытался один чокнутый,
выскочив из леска, добежать к перекинутому через рельсы пешеходному
мостику, да - царство ему небесное.

Подопечный Гордия как раз и шел из леска. Он уже научился на ходу
подтягивать штаны и, не стесняясь своей братвы, застегивать пуговицы.

По профессии Гордий - адвокат. Он и был защитником этого мужика,
трусцой уже бегущего к своей бригаде, которая не любит пахать за того
парня. Этому мужику 27 лет отроду. Тутошние его прозвища - Музыкант,
Скрипач, Пианист. Не такие и плохие прозвища. Идут они от его бывшей
профессии. Он действительно музыкант, у него даже высшее образование.
Играет - дае-ет! - на гитаре, баяне, аккордеоне, мандолине и тому
подобное. А лучше всего, как признает эта его новая аудитория, бацает на
пианино. Виртуоз, гад! Пребывание этого Музыканта тут, в тюряге, что и
говорить - беда, даже трагедия: такой талант, а бревна и доски - грузи и
не пикай!

Один ли он теперь на белом свете? Перед самой посадкой на скамью
подсудимых он женился. А матери с отцом - нет. Умерли. По этому поводу -
то есть умерших родителей, дядя этого нынешнего заключенного кратко
высказался:

- И хорошо, что умерли. Каково услыхать - приговорен к расстрелу, а?
Это ведь не то, что представлен к награде, звезду героя дарят!

...В третий раз Гордий собирался подать жалобу в прокуратуру (в
порядке надзора) на приговор судебной коллегии по уголовным делам
Верховного суда республики. Перед этим приездом сюда побывал с новыми
документами в Москве. Ходил по инстанциям, выпрашивал аудиенций, клянчил,
унижался, играл в простачка с единственной целью - помочь этому человеку,
который получил поначалу вышку, а затем, после пересмотра дела,
одиннадцать лет тюрьмы.

О пересмотре дела позаботился Гордий.

Он буквально вытянул парня от расстрельной стены.

Сейчас Гордий стоял у ворот и ждал, пока пригонят партию заключенных,
в которой работал Дмитриевский. Вот партии пошли волна за волной, в каждой
партии "шестерки" тарабанили бачки, в которых приносили пищу. В партии,
где вышагивал Пианист, бачок тащил, конечно, он, второй бачок был за худым
кадыкастым мужиком лет тридцати.

- Стой-й-й! - заорал бугор-бригадир у ворот.

Заключенные как раз поравнялись с Гордием. Кадыкастый, как только
остановились, нагнулся перед адвокатом в шутливом поклоне, помахал кепкой,
которую снял с узкой, как бы заостренной к верху головки и вежливо,
уважительно сказал:

- Здравия желаю, гражданин защитничек.

Гордий поздоровался с ним, а затем поздоровался и со своим подопечным
Музыкантом. Это был враз порыхлевший, среднего роста человек, широколобый
и лицом серый, будто обсыпан дорожной пылью.

Загремели ворота, партия шагнула в тюремный двор. Гордий показал
пропуск и тоже вошел во двор. Он стоял теперь рядом с теми, кто считал
количество вошедших заключенных.

Партия потом шагнула к кладовой, и Гордий, терпеливо всегда
дожидавшийся, пока Дмитриевского к нему отпустят, сегодня тоже стоял
терпеливо: он уважал тюремные порядки: раз надо - так надо. Вскоре Гордий
услышал голос бугра:

- Пианист!

- Я! - хрипловато ответил Дмитриевский.

- Почистить шанцевый инструмент!.. А тебе, Сыч...

- Опять мне! - заблеял кадыкастый - Гордий узнал его по голосу.

- Сыч, а тебе...

- Опять мне! Чего - мне? Чуть чего - Сыч, Сыч!

- А тебе, Сыч... Тебе этот шанцевый инструмент поставить на место!

- Ну так сразу бы и сказали!

- В прошлый раз, Сыч, ты поставил шанцевый инструмент не по номерам.
Все перепутал. А каждый к своему шанцевому инструменту привык, ты понял?

- А чё я? Я старался...

- Вот еще раз так постараешься - поглядим! Мы из-за тебя потеряли
времячко. А теперь, Сыч, время терять нельзя.

Гордий подошел к партии, бугор его знал давно. Он ухмыльнулся,
увидев, как Сыч снял зачем-то кепочку, подкинул ее в воздух, ловко на лету
поймал на колган и тут же скомандовал:

- Ну, Музыкант! Чё стоим-то? Вкалывай! А то будем до потьмы чухаться.

У Сыча заходил кадык, нахальные жестковатые зеленые глаза потемнели.

- Справишься, вижу, Сыч! - сказал, еще более ухмыляясь, бугор.

- Справлюсь, чё там! - крикнул Сыч.

- А ты, Пианист? - приостановился бугор.

- Постараюсь.

- Справиться надо, Пианист, - погрозил пальцем бугор, - работал ты
сегодня отвратительно. Работать шанцевым инструментом ты, Пианист, не
умеешь. Мы все умеем. Умеет даже Сыч. Он, правда, волынить тоже умеет.

- Ну чево? Сегодни я волынил, что ли? - Сыч осклабился.

- Сегодня меньше, но волынил.

- Так грыжа у меня!..

...Ночью, когда Гордий возвращался из Москвы, ему стало плохо.
Схватило сердце, он задыхался, отыскивая в кармане пижамы валидол. Ему
помогал молодой парень, похожий на этого Дмитриевского, парень упрашивал:

- Ну дедуля, поднатужся! Не давай ей... Это же, сколько хлопот будет!

Потом, когда Гордию полегчало, он раза три подходил ночью,
заглядывал, как врач, в лицо Гордия и шептал:

- Слава Богу, кажется уж - хорошо дышит!

Отвратительное чувство... А вдруг бы и этого забрали и - к вышке?

- Парень, - тихо спросил Гордий, когда перед утром он опять подошел к
нему, - у тебя отец с матерью есть?

- Есть, - как-то поспешно ответил парень.

- Ты от них едешь или к ним?