АЛЕКСАНДР ДЮМА
ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
с позолоченными углами, заваленным бумагами и книгами, сидел мужчина,
подперев обеими руками голову.
треском обваливались на вызолоченную решетку. Свет очага падал сзади на
великолепное одеяние задумавшегося человека, а лицо его освещало пламя
свечей, зажженных в канделябрах.
раченный тяжелой думой, и уединенный кабинет, и тишина пустых соседних
зал, и мерные шаги часовых на площадке лестницы - все наводило на мысль,
что это тень кардинала Ришелье оставалась еще в своем прежнем жилище.
Франция, пошатнувшаяся власть короля, вновь собравшееся с силами буйное
дворянство и неприятель, переступивший границу, свидетельствовали о том,
что Ришелье здесь больше нет.
вовсе не старому кардиналу, одиночество, в котором пребывала эта фигура,
тоже более подобавшее призраку, чем живому человеку: в пустых коридорах
не толпились придворные, зато дворы были полны стражи; с улицы к окнам
кардинала летели насмешки всего города, объединившегося в бурной нена-
висти к нему; наконец, издали то и дело доносилась ружейная пальба, ко-
торая, правда, пока велась впустую, с единственной целью показать карау-
лу, швейцарским наемникам, мушкетерам и солдатам, окружавшим Пале-Рояль
(теперь и самый кардинальский дворец сменил имя), что у народа тоже есть
оружие.
этими словами они убили, повесили, истребили Кончини. Если бы я дал им
волю, они бы и меня убили, повесили, истребили. А какое я им сделал зло?
Только прижал их немного налогами. Дурачье! Они не понимают, что враг их
совсем не итальянец, плохо говорящий по-французски, а разные краснобаи,
с чистейшим парижским выговором разглагольствующие перед ними.
местной на его бледных губах, - да, ваш ропот напоминает мне, как неп-
рочна судьба временщика; но если вы это знаете, то знайте же, что я-то
не простой временщик! У графа Эссекса был великолепный перстень с алма-
зами, который подарила ему царственная любовница; а у меня простое
кольцо с вензелем и числом, но это кольцо освящено в церкви Пале-Рояля.
Им не сломить меня, сколько они ни грозятся. Они не замечают - что, хоть
они и кричат вечно "Долой Мазарини!", я заставляю их кричать также: "Да
здравствует герцог Бофор!", "Да здравствует принц Конде!" или "Да
здравствует парламент!". И вот герцог Бофор в Венсене, принц не сегод-
ня-завтра угодит туда же, а парламент... (Тут улыбка кардинала преврати-
лась в гримасу такой ненависти, какой никогда не видали на его ласковом
лице.) Парламент... Посмотрим еще, что сделать с парламентом; за нас Ор-
леан и Монтаржи. О, я спешить не стану; но те, кто начал криком: "Долой
Мазарини!", в конце концов будут кричать "долой" всем этим людям, каждо-
му по очереди.
тором только и говорят с тех пор, как он умер, приходилось хуже меня -
ведь его несколько раз прогоняли, и очень часто он боялся быть выгнан-
ным. Меня же королева никогда не прогонит, и если я буду вынужден усту-
пить народу, то она уступит вместе со мной; если мне придется бежать,
она убежит вместе со мной, и тогда посмотрим, как бунтовщики обойдутся
без своей королевы и короля. Ах, не будь я иностранец, будь я француз,
будь я дворянин!..
еще более. Мазарини, вечно подстрекаемый своей гнусной жадностью, давил
народ налогами, И народ, у которого, как говорил прокурор Талон, остава-
лась одна душа в теле, и то потому, что ее не продашь с публичных тор-
гов, - этот народ, которому громом военных побед хотели заткнуть глотку
и который убедился, что лаврами он сыт не будет, - давно уже роптал.
ный от него буржуазией и дворянством, не слышит его ропота; но Мазарини
имел неосторожность затронуть судебное ведомство: он продал двенадцать
патентов на должность парламентских докладчиков! Между тем чиновники
платили за свои места очень дорого; а так как появление двенадцати новых
собратьев должно было снизить цену, то прежние чины соединились и покля-
лись на Евангелии ни под каким видом не допускать новых докладчиков и
сопротивляться всем притеснениям двора; они обязались, в случае если бы
один из них за неповиновение потерял свою должность, сложиться и возвра-
тить ему стоимость патента.
ные новыми налогами на домовладельцев, и, избрав десять депутатов, отп-
равили их к герцогу Орлеанскому, который, по своему старому обычаю, за-
игрывал с народом. Герцог Орлеанский принял их, и они заявили ему, что
решили не платить нового налога, хотя бы им пришлось защищаться против
королевских сборщиков с оружием в руках. Герцог Орлеанский выслушал их
очень благосклонно, обнадежил, посулил поговорить об уменьшении налога с
королевой и напутствовал их, как и полагается принцу, обещанием: "Посмо-
трим".
кардиналу, и один из них от лица всех остальных говорил так решительно и
смело, что кардинал был изумлен; он отпустил их, сказав, как и герцог
Орлеанский: "Посмотрим"
нансами д'Эмери.
нансами, а управляющего финансами всегда ненавидят, во-вторых, надо
признаться, он этого в самом деле заслуживал.
переменил фамилию и стал называться д'Эмери. Кардинал Ришелье, заметив в
нем большие финансовые способности, представил его Людовику XIII под
именем д'Эмери и, желая назначить его управляющим финансами, расхвалил
его.
ри на это место, где нужен человек честный. Мне говорили, что вы покро-
вительствуете мошеннику Партичелли, и я боялся, что вы заставите меня
взять его.
ром угодно было вспомнить вашему величеству, уже повешен.
меня Людовиком Справедливым.
рассказал, что его сына чуть не убили сегодня на дворцовой площади: его
узнали, окружили и стали поносить за роскошь, в которой жила его жена, -
ее покои были обиты красным бархатом с золотой бахромой. Она была до-
черью Николя Ле-Камю, секретаря с 1617 года, который пришел в Париж с
двадцатью ливрами в кармане, а недавно, оставив для себя сорок тысяч
ливров ренты, разделил между своими детьми девять миллионов.
до тех пор, пока из него не выжмут награбленного золота.
чтобы рассуждать спокойно, и совет ничего не решил в этот день.
которого в подобных обстоятельствах, по словам кардинала де Реца, равня-
лась храбрости герцога Бофора и принца Конде, иначе говоря, двух лиц,
считавшихся самыми отважными во всей Франции, - этот первый президент на
другой день тоже подвергся нападению: народ угрожал разделаться с ним за
все учиненное зло. Однако первый президент ответил со своим обычным спо-
койствием, не волнуясь и не выказывая удивления, что если смутьяны не
подчинятся воле короля, то он велит поставить на площадях виселицы и
тотчас же вздернет на них самых буйных. На это ему сказали, что виселицы
давно пора поставить: они пригодятся, чтобы вздернуть на них судей-лихо-
имцев, покупающих себе милость двора ценой народной нищеты.
лялась к обедне в собор Парижской богоматери, что она делала неизменно
каждую субботу, за пей двинулось больше двухсот женщин, крича и требуя
справедливости. Впрочем, у них не было дурных намерений: они хотели
только стать на колени перед королевой и пробудить в ней сострадание. Но
конвой не допустил их, а королева прошла надменно и гордо, не слушая жа-
лоб.
авторитет короля; для этой цели на следующий день, двенадцатого числа,
было назначено заседание парламента.