Джон Стейнбек.

Путешествие с Чарли в поисках Америки

Перевод Н.Волжиной

OCR: Максим Бычков

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

Когда я был еще совсем молодой и мне не давала покоя тяга закатиться
куда-нибудь туда, где нас нет, люди зрелые уверяли меня, будто в зрелости от
этого зуда излечиваются. Когда мой возраст подошел под эту мерку, в качестве
целебного средства мне пообещали пожилые годы. В пожилые годы я услышал
заверения, что со временем моя лихорадка все-таки пройдет, а теперь, когда
мне стукнуло пятьдесят восемь, остается, видимо, уповать на глубокую
старость. До сих пор ничего не помогало. От четырех хриплых пароходных
гудков шерсть у меня на загривке встает дыбом, ноги сами собой начинают
притоптывать. Услышу рев реактивного самолета, прогревание мотора, даже
цоканье копыт по мостовой, и сразу - извечная дрожь во всем теле, сухость во
рту, блуждающий взор, жар в ладонях и желудок подкатывает куда-то под самые
ребра. Иначе говоря, выздоровления не наблюдается; проще говоря - бродягу
могила исправит. Боюсь, что болезнь моя неизлечима. Я толкую об этом не в
назидание другим, а себе самому для сведения.

Когда вирус непоседливости проникает в беспокойную человеческую душу и
дорога Прочь Отсюда кажется такой прямой, широкой и заманчивой, жертве этого
вируса надлежит прежде всего найти у самой себя веские основания для
отъезда. Бродягу-практика это не затруднит. Таких оснований у него целый
вагон - выбирай любое. Далее ему надо спланировать свою поездку во времени и
в пространстве, наметить ее маршрут и конечную цель. И наконец - внести
полную ясность в вопрос: как ехать, на какой срок, что с собой брать. Эта
часть процесса неизменна и пребудет во веки веков. Упоминаю о ней только для
того, чтобы новобранцы в бродяжьем войске не вообразили, подобно
молокососам, впервые ступившим на стезю греха, будто они сами тут все
изобрели.

Как только маршрут обдуман, снаряжение готово и вы двинулись в путь,
обретает силу некий новый фактор. Всякая поездка, экспедиция, вылазка на
охоту существует сама по себе, отличная от всех прочих. У каждой свое лицо,
свой нрав, темперамент, они неповторимы. Путешествие - Это индивидуальность,
двух одинаковых не бывает. И все наши расчеты, меры предосторожности,
ухищрения, уловки ни к чему не приводят. После долголетней борьбы каждому
становится ясно, что не мы командуем путешествиями, а они - нами.
Специалисты по составлению маршрутов, предварительные заказы билетов и
гостиничных номеров, график, железный, нерушимый... все и вся разбивается
вдребезги, столкнувшись с индивидуальностью вашей поездки. И чистокровный
бродяга только тогда сможет поладить с ней и вздохнуть свободно, когда
твердо это усвоит. И только тогда ему не будет угрожать крушение надежд. В
этом смысле путешествие похоже на семейную жизнь. Вы непременно попадете
впросак, если будете думать, что тут все зависит от вас.

Ну вот, я высказался до конца, и мне сразу полегчало, хотя поймут меня
только те, кто испытал все это на собственной шкуре.

Мой план был как будто ясен, четок и вполне разумен. За долгие годы
жизни я побывал во многих странах. В Америке я живу в Нью-Йорке, бываю
наездами в Чикаго и Сан-Франциско. Но Нью-Йорк не Америка, так же как Париж
не Франция и Лондон не Англия. И вот я вдруг обнаружил, что не знаю своей
собственной страны. Я - американский писатель, пишущий об Америке, -
работаю, полагаясь только на память, а память и в лучшем-то случае источник
ненадежный, того и гляди получится перекос. Я давно не слышал говора
Америки, не вдыхал запаха ее трав, деревьев, ее сточных вод, не видел ее
холмов, рек и озер, ее красок, ее теней и света. О переменах, которые
произошли в ней, мне известно только из книг и газет. Но мало того, за
последние двадцать пять лет у меня исчезло ощущение, какая она, эта страна.
Короче говоря, я писал о том, о чем не имел понятия, а, по-моему, для так
называемых писателей в подобной практике есть нечто преступное. Разрыв в
двадцать пять лет сделал свое дело - воспоминания мои порядком оскудели.

Когда-то я путешествовал в хлебном фургоне - допотопном рыдване с
двустворчатой дверью, с матрасом на полу. Я останавливался там, где
останавливались или собирались люди, слушал, смотрел, старался все
почувствовать, и в результате у меня возникла картина нашей страны -
картина, точности которой могли помешать только мои собственные
несовершенства.

И я задумал снова все увидеть своими глазами и попытаться открыть
заново эту огромную страну. Только так, казалось мне, можно нащупать истину
в каждом отдельном случае и поставить диагнозы, которые лягут в основу
истины большего охвата. Но тут возникало одно серьезное затруднение. За
последние двадцать пять лет мое имя приобрело более или менее широкую
известность. А я на собственном опыте убедился, что, если люди знают вас с
хорошей ли, с дурной ли стороны, их словно подменяют. Робея или испытывая
иные ощущения в присутствии известной личности, они становятся сами на себя
не похожи. А поскольку это так, мое имя и мою известность лучше было забыть
дома. Я решил превратиться в странствующие глаза и уши, стать чем-то вроде
чувствительной фотопластинки. Мне нельзя было оставлять свою подпись та
гостиничных регистрационных книгах, встречаться со знакомыми, брать интервью
у кого бы то ни было и даже о чем-нибудь дотошно расспрашивать. Мало того,
когда вас двое-трое, нарушаются ваши личные взаимоотношения с окружающей
средой. Ехать мне надо было одному и только на самого себя и полагаться.
Словом, я превращался в черепаху, которая слоняется с места на место и несет
на спине собственный дом.

Уяснив себе все это, я написал письмо в дирекцию одной крупной фирмы,
выпускающей грузовики. В письме

были подробно изложены мои намерения и надобности. Мне требовался пикап
грузоподъемностью в три четверти тонны, повышенной проходимости в расчете на
плохие дороги, и на этом грузовичке я просил сделать домик - нечто вроде
кабины моторного катера. Прицеп затрудняет маневренность в горах, на стоянке
его не оставишь, тем более что это в большинстве случаев противозаконно, и
вообще на прицепы распространяется слишком много всяких запретов. В свой
срок пришел проект машины со спецификацией оборудования. Мне предлагали
выносливый, удобный, быстроходный грузовик с высоким крытым кузовом - с
домиком, где было все: широкая кровать, плита на четыре конфорки,
отопительный прибор, холодильник и освещение на бутане, химизированная
уборная, чуланчик, помещение для продуктов и сетка на окнах от насекомых -
словом, то, что мне и требовалось. К концу лета машину пригнали в Сэг-Харбор
на самой оконечности острова Лонг-Айленд, где стоит мой рыбачий коттедж. Я
думал выехать только после Дня труда <День труда празднуется в США в первый
понедельник сентября.>, когда жизнь в нашей стране входит в обычную колею, а
пока что к моему черепашьему панцирю надо было привыкать, его надо было
снарядить и изучить как следует. Пикап прибыл в августе - красавица машина,
мощная и в то же время приемистая. Управлять ею было почти так же просто,
как легковой. И поскольку затеянное мною путешествие вызвало ряд
саркастических замечаний со стороны моих друзей, я назвал ее Росинантом, а
вы, разумеется, помните, что так звали лошадь Дон Кихота.

Я не считал нужным держать свой замысел в тайне, и между моими друзьями
и советчиками разгорелись споры. (Советчики в таких случаях плодятся
косяками.) Меня предупреждали, что, поскольку издательства постарались как
можно шире распространить мою фотографию, я и шагу не смогу стушить, не
будучи узнанным. Скажу наперед, что я проехал десять тысяч миль, побывал в
тридцати четырех штатах, и меня ни разу никто не узнал. По всей вероятности,
вещи воспринимаются только в определенном контексте. Люди, которые могли бы
догадаться, кто я такой, в моем обычном, по их понятиям, окружении, за рулем
Росинанта меня не узнавали.

Мне указывали, что слово "Росинант", выведенное на борту моего пикапа
испанским шрифтом шестнадцатого века, привлечет к себе внимание в некоторых
местах и вызовет расспросы. Не знаю, многим ли имя Росинант что-то говорило,
но меня об этом никто не спрашивал.

Далее, мне было сказано, что разъезды по стране какой-то неизвестной
личности да еще с неизвестными целями могут показаться подозрительными и,
чего доброго, приведут к расследованию. Тогда я развесил по стенам моего
пикапа две винтовки, охотничье ружье и несколько удочек, зная по опыту, что,
если человек едет на охоту или рыбную ловлю, такие поездки ни у кого не
вызывают сомнений и даже всячески приветствуются. На самом же деле моим
охотничьим подвигам давно пришел конец. Если я теперь кого-нибудь убиваю или
ловлю, то лишь затем, чтобы положить свою добычу на сковородку. Годы мои не
те, чтобы превращать убийство в спорт. Вся эта бутафория оказалась
совершенно излишней.

Говорили мне, что нью-йоркский номерной знак на машине вызовет интерес,
а может, и вопросы, за неимением у меня других опознавательных примет. И так
оно и было раз двадцать - тридцать за всю поездку. Но эти беседы протекал-и
все на один лад. Примерно в таком роде:

Местный житель. Из Нью-Йорка, хм?

Я. Точно.

Местный житель. Я там был в тысяча девятьсот тридцать восьмом году...
Или в тридцать девятом? Элис, когда мы ездили в Нью-Йорк - в тридцать
восьмом или тридцать девятом?

Элис. В тридцать шестом. Я прекрасно помню, потому что в том году
Альфред умер.

Местный житель. Ну, все равно - мерзостный город. Приплати мне - не
согласился бы там жить.

Немало всех беспокоило и то обстоятельство, что еду я один - нападут,
ограбят, изобьют. На дорогах у нас, как все знают, небезопасно. Должен