Аркадий Фидлер

БЕЛЫЙ ЯГУАР - ВОЖДЬ АРАВАКОВ

ОРИНОКО

ГОРА ГРИФОВ

В течение двух суток после того, как мы покинули остров, корабль наш
держал курс строго на восток. Океан был пуст - нигде ни одного корабля, и
это немало нас радовало. Ветер дул с северо-востока, и, хотя парусами
управляли руки неопытные, а встречные морские течения затрудняли плавание,
шхуна легко скользила по волнам и заметно продвигалась вперед.

Все два дня мы не теряли из виду материка, простиравшегося на юге
волнистой линией; побережье этой части Южной Америки, а говоря точнее -
Венесуэлы, было гористым.

Вождь Манаури и его воины старались рассмотреть на далекой земле
знакомую вершину, у подножия которой, как они уверяли, лежали их селения.
Вершина эта именовалась горой Грифов.

- Разве можно узнать ее на таком расстоянии? - выразил я сомнение. -
От Большой земли нас отделяет много миль. Все горы там кажутся
одинаковыми.

- Мы узнаем, Ян, нашу гору, мы сразу узнаем! - ответил Манаури
по-аравакски, а мои юные друзья, Арнак и Вагура, как обычно, перевели мне
слова вождя на английский.

- Не подойти ли нам ближе к берегу? - предложил я.

- Не надо! Ближе могут быть подводные скалы. Вершину Грифов мы узнаем
и отсюда.

Надо ли говорить, с каким усердием высматривали мы эту вершину -
предвестницу лучших дней, рассчитывая, что там, в селениях араваков,
придет конец нашим бедам. Там мои друзья-индейцы окажутся среди своих, а
шестеро негров найдут у дружественного племени защиту и гостеприимство. А
я? Я уповал на то, что, оказавшись на Южноамериканском материке, смогу
легко с помощью индейцев добраться до английских островов Карибского моря.
Я надеялся, что индейцы не обманут моих надежд и помогут мне охотно, от
чистого сердца; тяжкие испытания последней недели связали нас верной, до
гробовой доски, дружбой.

Солнце клонилось к западу, когда на шхуне поднялся вдруг радостный
переполох. Все бросились на нос корабля и оттуда всматривались вперед,
указывая руками куда-то вдаль. В синей дымке далеко впереди на берегу
вырисовывались очертания горной вершины причудливой формы. Крутой склон с
одной стороны и пологий - с противоположной делали ее похожей на огромный,
устремленный ввысь клюв какой-то хищной птицы.

- Гора Грифов! - раздавались возбужденные голоса.

Ко мне, стоявшему на руле, подошел вождь Манаури, а вслед за ним
толпой и все остальные: Арнак, Вагура, Ласана, индейцы, негры. Лица их
выражали столько радости, столько счастья, что и мне невольно передалось
всеобщее возбуждение.

- Правь к ней! - только и смог вымолвить Манаури. - Ян! -
торжественным тоном произнес он. - Ты наш брат, и мы любим тебя! Тебе мы
обязаны своим спасением на острове. Твой разум и твои ружья победили наших
преследователей-испанцев. Дружба твоя вернула нас к жизни. Ты, великий
воин своего народа, не можешь пока вернуться к своим, и мы просим тебя от
чистого сердца: останься у нас! Останься навсегда!

Среди всеобщего радостного оживления все присутствующие встретили его
слова горячим одобрением.

- Сердечно благодарю вас за даруемое мне гостеприимство, но, к
сожалению, я не могу им воспользоваться, - ответил я твердо. - Я пробуду у
вас не дольше, чем потребуется для подготовки моего отъезда на английские
острова. Могу ли я рассчитывать па вашу помощь, Манаури?

- Ты - наш брат! - ответил вождь. - Мы сделаем все, о чем ты
попросишь...

Вершину Грифов мы увидели, когда до нее оставалось еще немало миль, и
лишь после многих часов плавания приблизились наконец к ее подножию. К
этому времени солнце уже заходило и близился вечер. До ближайшего селения
араваков, лежавшего на берегу лагуны в устье реки по той стороне горы,
оставалось плыть еще добрых два часа при попутном ветре и хорошей
видимости, а тут, как назло, и ветер под вечер стих, и стали быстро
сгущаться сумерки. Не оставалось иного выхода, как подплыть поближе к горе
и бросить вблизи от берега на ночь якорь. Индейцы знали здесь каждую пядь
морского дна, но предпочитали дождаться рассвета я лишь при свете дня
ввести шхуну в залив.

Совсем стемнело, и лишь звезды светили нам, когда мы покончили
наконец со всеми делами и встали на якорь. Никто, кроме детей, и не
подумал отправляться на отдых - предстоящий день будоражил всех одинаково:
и негров, и индейцев, и меня.

Еще до наступления темноты индейцы надеялись обнаружить в море или на
берегу хоть какие-нибудь признаки человеческой жизни - хотя бы лодки
рыбаков, вышедших на ловлю, - но зрение они напрягали напрасно.

- Это непонятно, - поделился со мной недоуменном Манаури. - Я хорошо
помню, как было прежде, - под вечер рыбаки всегда выходили в море.

- Вероятнее всего, они выходили и сегодня, - высказал я
предположение.

- Мы их не видим.

- Просто они, наверно, заметили нас раньше, чем мы их, и, опасаясь
чужих людей на шхуне, укрыли свои лодки в бухте.

- Может ли так быть? - задумался вождь.

И тут я вдруг заметил, что в волнении говорю с Манаури по-аравакски.
Наверно, я безбожно коверкал слова, по, как бы там ни было, говорил и
совсем неплохо понимал все, что говорит Манаури. Как же так, я,
англичанин, точнее говоря, вирджинский англичанин польского происхождения,
- и вдруг по-аравакски! Как это? Откуда? Ни разу до этой минуты мне не
приходило в голову, что я знаю аравакский язык. Впрочем, никакого
колдовства тут, вероятно, не было, и все объяснялось очень просто: живя
вместе с Арнаком и Вагурой на необитаемом острове более года, я постоянно
изъяснялся с ними на английском языке, которым достаточно хорошо владели
оба юноши. Но между собой молодые индейцы говорили исключительно на своем
родном языке, притом ничуть не смущаясь моим присутствием. Бессознательно
я улавливал чужую речь, и притом так успешно, что постепенно, не отдавая
себе даже в этом отчета, стал понимать отдельные слова, а потом и целые
фразы. Я мало придавал всему этому значения и потому знания обретал
незаметно, исподволь, как бы скрытым путем, но вот, когда возникла
потребность, знания эти пробились наружу и полностью проявились. В
обстановке всеобщего возбуждения никто этого не заметил, кроме меня
самого.

Люди на палубе, привольно расположившись группами, вполголоса
переговаривались, впадая порой в долгое молчание. И тогда чуткое ухо легко
выхватывало звуки, доносившиеся с материка. До берега было не больше
пятидесяти-шестидесяти саженей, и до слуха долетали голоса ночных
джунглей, а чуть ближе - шум ленивой морской волны, ласково бившей изредка
о прибрежный песок. Еще при свете дня я убедился, что растительность здесь
была очень похожа на ту, среди которой мне довелось жить на острове: не
сплошной непроходимый лес, а высокий кустарник, сухой и колючий,
перемежающийся зарослями знакомых мне кактусов и агав, среди которых лишь
изредка кое-где возносились стройные пальмы и другие высокоствольные
деревья. Отзвуки ночной жизни природы, доносившиеся оттуда, были почти
такими же, как и в дебрях моего острова, но насколько же глубже проникали
они в душу! Непередаваемым волнением теснили они сердце, будоражили
воображение. И я понимал отчего - звуки эти исходили от таинственной
огромной земли, покрытой где-то в глубине непроходимыми джунглями,
изрезанной руслами громадных рек, от земли, по которой бродили неведомые
племена диких туземцев, где жестокие испанцы и португальцы основывали
города и беспощадным мечом утверждали свои законы и свою религию. Одним
словом, это были звуки земли, сулившей грозное будущее, полное неведомых
приключений и опасностей.

Вождь Манаури, Арнак и Вагура сидели рядом со мной. Сгорая от
любопытства поскорее узнать, что ждет меня завтра, я стал расспрашивать
вождя о селениях араваков. С удивлением я узнал, что деревень здесь было
немного, всего пять.

- Только пять селений? И больше нет?

- Здесь нет.

- Зато, наверное, это очень большие селения?

- Есть и большие, есть и маленькие. В моей деревне, одной из самых
больших, при мне жили почти три раза по сто человек.

- Триста воинов?

- Нет, триста всего. И воинов, и стариков, и детей, и женщин.

- Сколько же примерно человек во всех пяти деревнях?

- Почти десять раз по сто.

- Вместе с женщинами и детьми?

- Да, вместе с женщинами и детьми.

Я едва верил собственным ушам.

- Значит, вас так мало?! Ты не шутишь, Манаури?

- Нет, Ян, я не шучу.

- И это все племя араваков? Я думал, вас больше.

- Ты не ошибался. Араваков намного больше - это великое племя, но
живет оно не здесь, а далеко на юге, в краю, который зовется Гвиана, в
месяце пути от нас.

- Месяц пути - это примерно пятьсот миль?

- Возможно, пятьсот, возможно, больше. Чтобы попасть туда, нужно