Роберт Мак-Каммон
ОНИ ЖАЖДУТ
в очаге демонов. Они изрыгыли пучки искр прямо в глаза мальчику, сидевшему
у самого огня со скрещенными ногами. Мальчик спокойно наблюдал за
хаотической игрой пламени. Что-то загадочное таилось в этих завихрениях
огня. Несмотря на свои 9 лет и отсутствие Папы, он чувствовал себя
по-взрослому уверенно, наблюдая за дьявольской пляской огненных демонов.
веревки в аккуратные витки, - ты будешь главой дома. Ясно?" - "Да, Папа." -
"Не забывай вовремя приносить Маме дрова. Складывай их у стены, тогда они
будут суше. В общем делай все, что она попросит, ясно?" - "Да, Папа, я все
сделаю."
обветренное лицо и тяжелая ладонь на плече. Его ладонь как бы предупреждала
мальчика: сынок, я ухожу на серьезное дело. Не забывай о Маме и будь
осторожен.
серую и белую - в семейный фургон. Родители мальчика находились возле
запертой на засов тяжелой кованной двери. Папа, в шерстяной шапке и тяжелом
тулупе из овчины, держал на плече огромный моток веревки. Тулуп ему
подарила Мама на Рождество в прошлом году.
родителей. Но все было тщетно, так как они специально понизили голоса до
шепота, чтобы никто ничего не слышал. Мальчик понимал, что если бы даже он
и услышал что-либо, то он все равно ничего не понял, о чем это они там
шепчутся. Все эти взрослые секреты давно раздражали его.
оттуда кусочек мяса. - Если меня оставляют за главу дома, то разве не
должен я быть в курсе всех секретов?"
возясь с упряжью.
вышел из-под контроля:
в серые глаза Мамы.
запас слез прошедшей ночью когда лежала в соседней комнате на кровати с
пуховой периной. Всю ночь мальчик слышал ее сдерживаемые всхлипывания. Эти
тяжелые ночные часы разрывали ее сердце и даже утренний рассвет не смог
залечить душевные раны.
заключалась какая-то магическая сила, которая могла помешать Папе шагнуть
за порог в снежный свет дня. Вероятно Мама надеялась, что это слово может
запереть дверь на некоторое время и удержать Папу внутри, оставив секрет
снаружи.
глядя на расстроенную Маму.
остановишь.
дверью двухстволку. Он с хрустом открыл затвор и вогнал в обе камеры
патроны и вновь аккуратно щелкнул затвором. Затем он обнял Маму, поцеловал
ее и пробурчал: "Я люблю тебя". Мама плотно прижалась к нему, как осенний
листок несомый ветром. Тут в дверь постучал Джозеф и крикнул : "Эмиль,
можно выезжать!"
приобрел в Будапеште, и отворил дверь, сбросив с дужки засов. Он на миг
застыл на пороге, окружаемый снежинками, влетевшими в помещение со двора.
Этот миг показался всем веком.
заботиться о Маме и о том, чтобы эта дверь оставалась на засове. Ты
понимаешь?
красных зубцов гор. Он посмотрел на жену и тихо произнес три слова.
Разобрать их было трудно, но мальчик уловил смысл, и сердце его вдруг
забилось.
ноябрьский ветер. Мама стояла на пороге, на том месте, где он только что
стоял, снег путался в ее темных волосах, и с каждым мгновением она казалась
все более и более старой. Глаза ее не отрывались от фургона, который
тронулся с места, увлекаемый парой лошадей, и по мощеной дороге направился
к месту встречи с остальными. Она долго еще стояла в дверях, и лицо ее
казалось высохшим и постаревшим на фоне ложной чистоты снега, покрывшего
мир за пределами дома. Когда фургон скрылся из виду, она отвернулась,
затворила дверь и протолкнула тяжелый засов. Потом взглянула на сына и
сказала с улыбкой, больше похожей на гримасу:
демоны, а в доме царило леденящее душу молчание, которое обволакивало
занятых ужином мальчика и женщину.
комнат дома становилось холоднее. Мальчик видел, как из ноздрей Мамы, когда
она выдыхала, вырывается туманом пар.
стула.
встретились на несколько секунд. - Нам хватит до утра и того, что у нас
есть. Уже слишком темно. Нужно подождать до рассвета.
свете очага, петля за петлей связывая свитер для мальчика. Опускаясь на
стул, он увидел в дальнем углу комнаты ружье. Ствол в отблесках пламени
светился тускло-красным, как неусыпный зоркий глаз. Вот пламя вспыхнуло,
затанцевало, закрутилось, дым и зола взвились облачком и умчались в
дымоход. Мальчик повернулся к огню, жар которого так приятно согревал лицо
и открытую кожу рук, а его мать, покачиваясь в своем кресле, время от
времени бросала взгляд на четкий профиль сына.
следовали друг за другом и превращались в живую фреску. Он видел черный
фургон, который тащила пара белых лошадей с траурными плюмажами, и в
морозном воздухе их дыхание вырывалось из ноздрей клубами белого пара. В
фургоне лежал простой маленький гроб. За фургоном - бредущие мужчины и
женщины, плачущие, вздрагивающие. Снег хрустел под подошвами сапог.
Бормотание. Из-под капюшонов глаза бросают испуганные взгляды на гору Ягер.
В гробу лежит мальчик Гриска, вернее, что от него осталось. И эти останки
процессия уносит сейчас к кладбищу, где ждет ее священник.
принадлежащей к совершенно иному миру, не к миру Папы и Мамы, а скорее, к
миру бабушки Эльзы, которая неожиданно тяжело заболела. Папа тогда сказал
это слово: "Умирает. Веди себя очень тихо, бабушка больше не может тебе
петь, она хочет только спать".
становиться хорошо и ты крепко закрываешь глаза. И теперь он смотрел на
черный катафалк, двигавшийся в картине его памяти, пока в очаге не треснуло
прогоревшее полено и с новой вспышкой пламени огненные демоны не
возобновили танец. Он вспомнил слухи, которые шепотом передавали друг другу
одетые в траурные черные одежды жители села Крайек:
Ивона Гриски сейчас у него.
квадрат выкопанной могилы, пока священник стоял рядом, монотонно повторяя
слова молитвы и покачивая рукой с распятием. Крышка гроба была крепко
приколочена гвоздями и вдобавок окручена колючей проволокой. Прежде, чем в
яму полетела первая лопата земли, священник торопливо перекрестился и
бросил в могилу распятие. Это было неделю назад, до того, как исчезла вдова
Янош, и до того, как в снежную воскресную ночь исчезла вся семья Шандеров,
оставив в пустом доме все вещи. И еще до того, как отшельник Йохан сообщил
о виденных им обнаженных людях, танцевавших на снежном ветренном склоне
Ягера, бегавших наперегонки с огромными лесными волками, которые
встречались в той гиблой округе. Вскоре после этого исчез сам Йохан и его
пес Вида. Мальчик вспомнил странную твердость во взгляде и чертах лица
отца, какую-то секретную искру, мелькнувшую в самой глубине его глаз.
Однажды он слышал, как отец сказал маме: "Они снова зашевелились".