Мамардашвили Мераб

КАК Я ПОНИМАЮ ФИЛОСОФИЮ.

Доклады, статьи, философские заметки. / Составление и предисловие
Ю.П.Сенокосова. - Москва: "Прогресс", 1990.

ПРИЗВАНИЕ ФИЛОСОФА (вместо предисловия)

Насколько я понимаю этого уникального философа, его всегда волновал (в
качестве именно философа) единственный вопрос: как можно помыслить то, чем
мыслишь? Или подумать то, чем думаешь?..

Разумеется, это невозможно, хотя из этой невозможности и рождается
философия как некое профессиональное занятие.

В одной из лекций по истории философии, обсуждая фактически эту проблему,
М.К.Мамардашвили замечает: "Существуют предметы и существует еще бытие
существующего. На первый взгляд, очень странная вещь, указывающая на то, что
есть, видимо, еще нечто в мире, что требует своего особого языка для того,
чтобы это "нечто" выразить. И этот особый язык... есть метафизика. Или
философия, что в данном случае одно и то же". И дальше он продолжает.

Допустим, мы видим дом. Но если мы вдумаемся, видим ли мы его в
действительности, то окажется, что не видим. То есть мы можем видеть всякий
раз лишь какую-то часть дома, в зависимости от выбора точки наблюдения. Это
может быть его крыша, та или иная стена, двери и т.д. И тем не менее мы
говорим, что видим дом. По смыслу самого термина, по законам существования
нашего языка и его мысленных предметов, которые в языке выражаются, где все
существует только целиком. И вот то, что мы видим, не видя, и есть бытие.
Или, как сказал бы Платон, форма или идея. Бытийствуют только идеи. Не в том
смысле, что существуют какие-то бесплотные призраки, называемые идеями, а
именно в смысле их существования как бытия существующего. В смысле горизонта
возможностей нашего рассуждения о такого рода мысленных образованиях, когда
принимается во внимание, что видение стены или угла дома, на основании чего
мы заключаем, что видим дом, живет по законам восприятия и его научного
изучения, а утверждение, что мы видим дом, хотя видим только стены и никогда
целиком его не увидим, живет по законам философского понимания.

Философский акт, по мнению М.К.Мамардашвили, изначально, в принципе
разворачивается на уровне рефлексии. Поскольку мысль или, точнее, то
состояние, когда она случается, как единственное событие, помыслить самому
мыслящему невозможно, а говорить об этом приходится, философы прежде всего
попытались выявить и описать именно это состояние. По сложившейся традиции
его называют обычно трансцендированием. То есть устремлением человека к
чему-то поверх и помимо его ситуации, которую он воспринимает и которая на
него воздействует. Человек трансцендирует себя - здесь и возникла проблема,
ибо если есть трансцендирование, то, казалось бы, должно быть и
трансцендентное, то есть где-то вне человека, в некоей высшей реальности
существующее что-то в виде чистых предметов или сущностей (платоновских
идей). Но дело в том, говорит философ, что к этим идеальным сущностям еще
нужно прийти. А пока слово "трансцендентное" мы не имеем права употреблять,
так как трансцендирование означает лишь, что человек превосходит (или
выходит из) себя. А как можно это описать? Как можно вообще выйти из себя?
На какую точку для этого нужно встать? И М.К.Мамардашвили вслед за Платоном
(вопреки распространенному мнению, что якобы у Платона была теория идей в
прямом, натуралистическом смысле этого слова) отвечает: да, человек не может
выйти из себя. То есть нет такой точки, на которую можно было бы встать и
как бы со стороны, с этой точки, на себя посмотреть. Есть трансцендирование,
но нет трансцендентного. Есть действие в человеке какой-то силы (в виде
мысли), но приписывать ей цель и направление в виде предмета мы не имеем
права. Как не имеем права и представить себе ее зеркальное отражение. Можно
находиться в состоянии трансцендирования, но завоевать точку зрения и
рассмотреть, увидеть трансцендентное - невозможно. Как же быть? Вот здесь и
появляется знаменитая проблема рефлексии, по поводу которой философ говорит
следующее. Мы имеем субъекта и имеем какую-то деятельность
трансцендирования. И эта деятельность (в которую трансцендентное как бы
включено) может быть ухвачена только актом со-знания, на уровне
рефлексивного высказывания о том, что содержится в трансцендировании. Или,
точнее, на уровне рефлексивного дублирования проявления этой силы. (У
Платона это рассуждение проводится, как известно, в форме теории
"воспоминания".) Трансцендирование можно только дублировать: оно происходит
спонтанно и появляется его рефлексивный дубль, который воспроизводится
механически, не иначе. Нельзя описать трансцендирование со стороны, можно
лишь задать его сознание. И это сознание - тот материал, из которого
строятся философом действительные или истинные понятия о вещах внешнего
мира. Анализ сознания, таким образом, и есть орудие философствования и то, с
чем оно работает.

Разумеется, подобный подход, или акт понимания, из которого исходит
М.К.Мамардашвили, развивая свою философию, заметно отличается от других форм
и способов постижения "невидимого". Например, от религиозной формы,
основывающейся на откровении и вере в Бога. В религии, с тех пор как
существует Библия, вера, как правило, не предполагает рефлексии. Об этом
свидетельствует хотя бы судьба одной из первых формулировок известной в
богословии проблемы так называемого герменевтического круга, принадлежащей
Августину: "Надо верить, чтобы понимать, и понимать, чтобы верить". Спустя
примерно семь столетий у Ансельма Кентерберийского (XI в.) эта формула
приняла уже такой вид: "Я не стремлюсь понять, чтобы уверовать, но верую,
чтобы понять" (курс. мой. - Ю.С.). То есть рефлексии здесь может и не быть,
хотя мистический опыт, питающий и поддерживающий религиозное сознание, может
сохраняться. Точно так же как не обязательна рефлексивно-экзистенциальная
процедура и для ученого, имеющего дело с конструированием теории. Акт
самосознания или понимания и в данном случае носит обычно догматический
характер.

Философствование же в принципе, по мнению М.К.Мамардашвили, исключает
подобную ситуацию. В философии нужно мыслить, чтобы существовать, быть. Лишь
это является гарантией удержания себя в структуре рефлексии. Но что значит
быть? Или, как уже сказано, обладать неким горизонтом возможностей, чтобы
рассуждать философски?

Допустим, что бытие выражается в терминах оккультного знания, то есть
неких тайных природных сил, во взаимоотношение с которыми человек вступает.
С точки зрения философа, в этом нет ничего предосудительного, если личность
действительно обладает уникальными способностями. Но он вправе спросить: а
не связывает ли это ее свободу воли и не лишает ли ума ее поклонников? Ведь
они начинают в таком случае вести себя в зависимости от бытия
"потусторонних" сил, которым приписываются некие особые качества. Между тем
для философа "бытие-в-мысли" исключает возможность наделения последнего
какими-либо качествами. Об этом важно помнить, поскольку и в христианской
религии (в форме допущения откровения) проблема рефлексии также нашла,
естественно, если и не сходное с философией, то яркое разрешение, на что
указывает и что подтверждает культурная устойчивость и своего рода
демократическая доступность структуры христианского божества и связанного с
ним религиозного акта самосознания человека. Ведь что такое личностное
ощущение и познание в христианстве бытия Божьего? Согласно богословию, это
обоюдно заинтересованная встреча Бога и человека во имя спасения
человечества, запечатленная в символе креста. Подобная выразительность и,
если угодно, метафизическая ясность символа веры, основой которой является
искупленное страдание, для философа очевидна. Однако и в данном случае он
вправе (теперь уже себе) сказать следующее. Но ведь вера, вырастающая из
откровения, легко догматизируется, становится фактом культуры. А философ не
мистик, хотя порой он может, видимо, сожалеть об этом, и не богослов. Мир
"невидимого", трансцендентного, видится ему иначе, и верить в это "иначе",
как гражданин, он считает абсурдным. (Кстати говоря, это последнее
обстоятельство станет для М.К.Мамардашвили в какой-то момент, на что
читатель, несомненно, обратит внимание, тем не менее и своего рода истоком
понимания равнозначности, эквифинальности духовного усилия философа
религиозной свободе мистика, в бытийно-личностном акте раскрывающего
предельные возможности "обожения" человека.)

Итак, философская рефлексия всегда начинается с тайны невидимого и
кончается невидимым. Философ, по определению, - "Фома неверующий". И его
удел - продолжать спрашивать либо молчать.

Всякое серьезное философствование подобно попыткам барона Мюнхгаузена
вытащить себя из болота за волосы. Но философия возможна! Философ неизбежно
приходит и решает свою жизненную задачу в той мере, в какой он выталкивается
своим предназначением на границу культуры и открывает сквозное, большое
время, "тайну времени". Он один переживает в этот момент всю муку с трудом
выговариваемого слова, ибо только ему известна вся мера его неведения.

Свою конкретную жизненную задачу, реализуемую средствами философии,
М.К.Мамардашвили определяет как поиск "гражданства неизвестной родины" (см.
"Проблема сознания и философское призвание". - "ВФ.", 1988, № 8). После
сказанного выше, мне думается, направленность и путь такого поиска очевидны.
Но интересно и важно другое - каким образом он осуществляет этот поиск в
историческом контексте развития философского знания. Попытаемся, хотя бы в
общих чертах, реконструировать этот путь.

По мере знакомства с работами М.К.Мамардашвили невольно поражаешься не
столько легко просматриваемому в них замыслу раскрыть существование
преемственности в европейской философии, сколько мастерству, с которым это
делается. Философ убежден, что традиция - это не просто подражание прошлому,
когда-либо случившемуся, что связь, если она существует, между "старым"
знанием и новым, создающая видимость непрерывности в его развитии, в
действительности случается как бы поверх или, точнее, вне знания, на основе
рефлексивной процедуры. Он исходит из того, что в истоках европейской
культуры лежат два исторических начала: античное и христианское. Если
античность оставила в наследство Европе веру в завоевания человеческого ума,
то христианство внесло в западное сознание не менее динамичный элемент -
идею нравственного восхождения человека. Именно эти два начала определяют