Фридрих Ницше

Казус Вагнер ("Der fall Wagner")

Туринское письмо "Казус Вагнер" написано весной и вышло в свет в сентябре
1888 г. в издательстве К. Г. Наумана. Произведение публикуется по изданию:
Фридрих Ницше, сочинения в 2-х томах, том 2, издательство "Мысль", Москва
1990. Перевод Н. Полилова.
ПРЕДИСЛОВИЕ

Я делаю себе маленькое облегчение. Это не просто чистая злоба, если в этом
сочинении я хвалю Бизе за счет Вагнера. Под прикрытием многих шуток я
говорю о деле, которым шутить нельзя. Повернуться спиной к Вагнеру было для
меня чем-то роковым; снова полюбить что-нибудь после этого - победой.
Никто, быть может, не сросся в более опасной степени с вагнерианством,
никто упорнее не защищался от него, никто не радовался больше, что
освободился от него. Длинная история! - Угодно, чтобы я сформулировал ее
одним словом? - Если бы я был моралистом, кто знает, как назвал бы я ее!
Быть может, самопреодолением. - Но философ не любит моралистов... он не
любит также красивых слов...

Чего требует философ от себя прежде всего и в конце концов? Победить в себе
свое время, стать "безвременным". С чем, стало быть, приходится ему вести
самую упорную борьбу? С тем, в чем именно он является сыном своего времени.
Ладно! Я так же, как и Вагнер, сын этого времени, хочу сказать decadent:
только я понял это, только я защищался от этого. Философ во мне защищался
от этого.

Во что я глубже всего погрузился, так это действительно в проблему
decadence, - у меня были основания для этого. "Добро и зло" - только
вариант этой проблемы. Если присмотришься к признакам упадка, то поймешь
также и мораль - поймешь, что скрывается за ее священнейшими именами и
оценками: оскудевшая жизнь, воля к концу, великая усталость. Мораль
отрицает жизнь... Для такой задачи мне была необходима самодисциплина:
восстать против всего больного во мне, включая сюда Вагнера, включая сюда
Шопенгауэра, включая сюда всю современную "человечность". - Глубокое
отчуждение, охлаждение, отрезвление от всего временного, сообразного с
духом времени: и, как высшее желание, око Заратустры, око, озирающее из
страшной дали весь факт "человек" - видящее его под собою... Для такой цели
- какая жертва была бы несоответственной? какое "самопреодоление"! какое
"самоотречение"!

Высшее, что я изведал в жизни, было выздоровление. Вагнер принадлежит лишь
к числу моих болезней.

Не то чтобы я хотел быть неблагодарным по отношению к этой болезни. Если
этим сочинением я поддерживаю положение, что Вагнер вреден, то я хочу
ничуть не менее поддержать и другое, - кому он, несмотря на это, необходим
- философу. В других случаях, пожалуй, и можно обойтись без Вагнера: но
философ не волен не нуждаться в нем. Он должен быть нечистой совестью
своего времени, - для этого он должен наилучшим образом знать его. Но где
же найдет он для лабиринта современной души более посвященного проводника,
более красноречивого знатока душ, чем Вагнер? В лице Вагнера современность
говорит своим интимнейшим языком: она не скрывает ни своего добра, ни
своего зла, она потеряла всякий стыд перед собою. И обратно: мы почти
подведем итог ценности современного, если ясно поймем добро и зло у
Вагнера. - Я вполне понимаю, если нынче музыкант говорит: "я ненавижу
Вагнера, но не выношу более никакой другой музыки". Но я понял бы также и
философа, который объявил бы: "Вагнер резюмирует современность. Ничего не
поделаешь, надо сначала быть вагнерианцем..."

----------------------------------------------------------------------------

КАЗУС ВАГНЕР

ТУРИНСКОЕ ПИСЬМО В МАЕ 1888

Ridendo dicere severum...

Я слышал вчера - поверите ли - в двадцатый раз шедевр Бизе. Я снова
вытерпел до конца с кротким благоговением, я снова не убежал. Эта победа
над моим нетерпением поражает меня. Как совершенствует такое творение!
Становишься сам при этом "шедевром". - И действительно, каждый раз, когда я
слушал Кармен, я казался себе более философом, лучшим философом, чем кажусь
себе в другое время: ставшим таким долготерпеливым, таким счастливым, таким
индусом, таким оседлым... Пять часов сидения: первый этап к святости! -
Смею ли я сказать, что оркестровка Бизе почти единственная, которую я еще
выношу? Та другая оркестровка, которая теперь в чести, вагнеровская, -
зверская, искусственная и "невинная" в одно и то же время и говорящая этим
сразу трем чувствам современной души, - как вредна для меня она! Я называю
ее сирокко. Неприятный пот прошибает меня. Моей хорошей погоде настает
конец.

Эта музыка кажется мне совершенной. Она приближается легко, гибко, с
учтивостью. Она любезна, она не вгоняет в пот. "Хорошее легко, все
божественное ходит нежными стопами" - первое положение моей эстетики. Эта
музыка зла, утонченна, фаталистична: она остается при этом популярной, -
она обладает утонченностью расы, а не отдельной личности. Она богата. Она
точна. Она строит, организует, заканчивает: этим она представляет собою
контраст полипу в музыке, "бесконечной мелодии". Слышали ли когда-нибудь
более скорбный трагический тон на сцене? А как он достигается! Без гримас!
Без фабрикации фальшивых монет! Без лжи высокого стиля! - Наконец: эта
музыка считает слушателя интеллигентным, даже музыкантом, - она и в этом
является контрастом Вагнеру, который, как бы то ни было, во всяком случае
был невежливейшим гением в мире (Вагнер относится к нам как если бы - -, он
говорит нам одно и то же до тех пор, пока не придешь в отчаяние, - пока не
поверишь этому).

Повторяю: я становлюсь лучшим человеком, когда со мной говорит этот Бизе.
Также и лучшим музыкантом, лучшим слушателем. Можно ли вообще слушать еще
лучше? - Я зарываюсь моими ушами еще и под эту музыку, я слышу ее причину.
Мне чудится, что я переживаю ее возникновение - я дрожу от опасностей,
сопровождающих какой-нибудь смелый шаг, я восхищаюсь счастливыми местами, в
которых Бизе неповинен. - И странно! в сущности я не думаю об этом или не
знаю, как усиленно думаю об этом. Ибо совсем иные мысли проносятся в это
время в моей голове... Заметили ли, что музыка делает свободным ум? дает
крылья мысли? что становишься тем более философом, чем более становишься
музыкантом? - Серое небо абстракции как бы бороздят молнии; свет достаточно
силен для всего филигранного в вещах; великие проблемы близки к постижению;
мир, озираемый как бы с горы. - Я определил только что философский пафос. -
И неожиданно ко мне на колени падают ответы, маленький град из льда и
мудрости, из решенных проблем... Где я? - Бизе делает меня плодовитым. Все
хорошее делает меня плодовитым. У меня нет другой благодарности, у меня нет
также другого доказательства для того, что хороню. -

Также и это творение спасает; не один Вагнер является "спасителем". Тут
прощаешься с сырым Севером, со всеми испарениями вагнеровского идеала. Уже
действие освобождает от этого. Оно получило от Мериме логику в страсти,
кратчайшую линию, суровую необходимость; у него есть прежде всего то, что
принадлежит к жаркому поясу, - сухость воздуха, limpidezza в воздухе. Тут
во всех отношениях изменен климат. Тут говорит другая чувственность, другая
чувствительность, другая веселость. Эта музыка весела; но не французской
или немецкой веселостью. Ее веселость африканская; над нею тяготеет рок, ее
счастье коротко, внезапно, беспощадно. Я завидую Бизе в том, что у него
было мужество на эту чувствительность, которая не нашла еще до сих пор
своего языка в культурной музыке Европы, - на эту более южную, более
смуглую, более загорелую чувствительность... Как благодетельно действуют на
нас желтые закаты ее счастья! Мы выглядываем при этом наружу: видели ли мы
гладь моря когда-либо более спокойной? - И как успокоительно действует на
нас мавританский танец! Как насыщается наконец в его сладострастной
меланхолии даже наша ненасытность! - Наконец любовь, переведенная обратно
на язык природы любовь! Не любовь "высшей девы"! Не
сента-сентиментальность! А любовь как фатум, как фатальность, циничная,
невинная, жестокая - и именно в этом природа! Любовь, по своим средствам
являющаяся войною, по своей сущности смертельной ненавистью полов! - Я не
знаю другого случая, где трагическая соль, составляющая сущность любви,
выразилась бы так строго, отлилась бы в такую страшную формулу, как в
последнем крике дона Хосе, которым оканчивается пьеса:
Да! я убил ее, я - мою обожаемую Кармен!
- Такое понимание любви (единственное достойное философа - ) редко: оно
выдвигает художественное произведение из тысячи других. Ибо в среднем
художники поступают как все, даже хуже - они превратно понимают любовь. Не
понял ее также и Вагнер. Они считают себя бескорыстными в любви, потому что
хотят выгод для другого существа, часто наперекор собственным выгодам. Но
взамен они хотят владеть этим другим существом... Даже Бог не является тут
исключением. Он далек от того, чтобы думать: "что тебе до того, что я люблю
тебя?" - он становится ужасен, если ему не платят взаимностью. L'amour -
это изречение справедливо и для богов, и для людей - est de tous les
sentiments le plus egoiste, et par consequent, lorsqu'il est blesse, le
moins genereux (Б. Констан).

Вы видите уже, как значительно исправляет меня эта музыка? Il faut
mediterraniser la musique - я имею основания для этой формулы (По ту
сторону добра и зла). Возвращение к природе, здоровье, веселость, юность,
добродетель! - И все же я был одним из испорченнейших вагнерианцев... Я был
в состоянии относиться к Вагнеру серьезно... Ах, этот старый чародей! чего
только он не проделывал перед нами! Первое, что предлагает нам его
искусство, - это увеличительное стекло: смотришь в него и не веришь глазам
своим - все становится большим, даже Вагнер становится большим... Что за