В.Соловьев

СМЫСЛ ЛЮБВИ

Обыкновенно смысл половой любви полагается в размножении рода, которому она служит средством. Я считаю этот взгляд неверным - не на основании только
каких-нибудь идеальных соображений, а прежде всего на основании
естественноисторических фактов. Что размножение живых существ может
обходиться без половой любви, это ясно уже из того, что оно обходится без
самого разделения на полы. Значительная часть организмов как растительного,
так и животного царства размножается бесполым образом: делением,
почкованием, спорами, прививкой. Правда, высшие формы обоих органических
царств размножаются половым способом. Но во-первых, размножающиеся таким
образом организмы, как растительные, так отчасти и животные, могут также
размножаться и бесполым образом (прививка у растений, партеногенезис у
высших насекомых), а во-вторых, оставляя это в стороне и принимая как общее
правило, что высшие организмы размножаются при посредстве полового
соединения, мы должны заключить, что этот половой фактор связан не с
размножением вообще (которое может происходить и помимо этого), а с
размножением высших организмов. Следовательно, смысла половой
дифференциации (и половой любви) следует искать никак не в идее родовой
жизни и ее размножении, а лишь в идее высшего организма.

Разительное этому подтверждение мы находим в следующем великом факте. В
пределах живых, размножающихся исключительно половым образом (отдел
позвоночных), чем выше поднимаемся мы по лестнице организмов, тем сила
размножения становится меньше, а сила полового влечения, напротив, больше.
В низшем классе этого отдела - у рыб - размножение происходит в огромных
размерах: зародыши, порождаемые ежегодно каждою самкою, считаются
миллионами; эти зародыши оплодотворяются самцом вне тела самки, и способ,
каким это делается, не позволяет предполагать сильного полового влечения.
Изо всех позвоночных животных этот хладнокровный класс несомненно более
всех размножается и менее всех обнаруживает любовную страсть. На следующей
ступени - у земноводных и гадов - размножение гораздо менее значительно,
чем у рыб, хотя по некоторым своим видам этот класс не без основания
относится Библией к числу существ, кишмя кишащих; но при меньшем
размножении мы уже находим у этих животных более тесные половые
отношения... У птиц сила размножения гораздо меньше не только сравнительно
с рыбами, но и сравнительно, например, с лягушками, а половое влечение и
взаимная привязанность между самцом и самкою достигают небывалого в двух
низших классах развития. У млекопитающих - они же живородящие - размножение
значительно слабее, чем у птиц, а половое влечение хотя у большинства менее
постоянно, но зато гораздо интенсивнее. Наконец, у человека сравнительно со
всем животным царством размножение совершается в наименьших размерах, а
половая любовь достигает наибольшего значения и высочайшей силы, соединяя в
превосходной степени постоянство отношения (как у птиц) и напряженность
страсти (как у млекопитающих). Итак, половая любовь и размножение рода
находятся между собою в обратном отношении: чем сильнее одно, тем слабее
другая.

Вообще все животное царство рассматриваемой стороны развивается в следующем
порядке. Внизу огромная сила размножения при полном отсутствии чего-нибудь
похожего на половую любовь (за отсутствием самого деления на полы); далее,
у более совершенных организмов, появляется половая дифференциация и
соответственно ей некоторое половое влечение - сначала крайне слабое, затем
оно постепенно увеличивается на дальнейших степенях органического развития,
по мере того как убывает сила размножения (т. е. в прямом отношении к
совершенству организации и в обратном отношении к силе размножения), пока
наконец на самом верху - у человека - является возможною сильнейшая половая
любовь, даже с полным исключением размножения. Но если таким образом на
двух концах животной жизни мы находим, с одной стороны, размножение без
всякой половой любви, а с другой стороны, половую любовь без всякого
размножения, то совершенно ясно, что эти два явления не могут быть
поставлены в неразрывную связь друг с другом,- ясно, что каждое из них
имеет свое самостоятельное значение и что смысл одного не может состоять в
том, чтобы быть средством другого.

То же самое выходит, если рассматривать половую любовь исключительно в мире
человеческом, где она несравненно более, чем в мире животном, принимает тот
индивидуальный характер, в силу которого именно это лицо другого пола имеет
для любящего безусловное значение как единственное и незаменимое, как цель
сама в себе.

Тут мы встречаемся с популярною теорией , которая, признавая вообще половую
любовь за средство родового инстинкта, или за орудие размножения, пытается,
в частности, объяснить индивидуализацию любовного чувства у человека как
некоторую хитрость или обольщение, употребляемое природою или мировою волей
для достижения ее особых целей. В мире человеческом, где индивидуальные
особенности получают гораздо больше значения, нежели в животном и
растительном царстве, природа (иначе - мировая воля, воля в жизни, иначе -
бессознательный или сверхсознательный мировой дух) имеет в виду не только
сохранение рода, но и осуществление в его пределах множества возможных
частных или видовых типов и индивидуальных характеров. Но кроме этой общей
цели - проявления возможно полного разнообразия форм - жизнь человечества,
понимаемая как исторический процесс, имеет задачей возвышение и
усовершенствование человеческой природы. Для этого требуется не только
чтобы было как можно больше различных образчиков человечества, но чтобы
являлись на свет лучшие его образчики, которые ценны не только сами по
себе, как индивидуальные типы, но и по своему возвышающему и улучшающему
действию на прочих. Итак, при размножении человеческого рода та сила - как
бы мы ее ни называли, - которая двигает мировым и историческим процессом,
заинтересована не в том только, чтобы непрерывно нарождались человеческие
особи по роду своему, но и в том, чтобы нарождались эти определенные и по
возможности значительные индивидуальности. А для этого уже недостаточно
простого размножения путем случайного и безразличного соединения особей
разного пола: для индивидуально-определенного произведения необходимо
сочетание индивидуально-определенного производителей, а следовательно,
недостаточным является и общее половое влечение, служащее воспроизведению
рода у животных. Так как в человечестве дело идет не только о произведении
потомства вообще, но и о произведении этого наиболее пригодного для мировых
целей потомства и так как данное лицо может произвести это требуемое
потомство не со всяким лицом другого пола, а лишь с одним определенным, то
это одно и должно иметь для него особую притягательную силу, казаться ему
чем-то исключительным, незаменимым, единственным и способным дать высшее
блаженство. Вот это-то и есть та индивидуализация и экзальтация полового
инстинкта, которою человеческая любовь отличается от животной, но которая,
как и та, возбуждается в нас чуждою, хоть, может быть, и высшею силою для
ее собственных, посторонних нашему личному сознанию целей,- возбуждается
как иррациональная роковая страсть, овладевающая нами и исчезающая как
мираж по миновании в ней надобности.

Если б эта теория была верна, если б индивидуализация и экзальтация
любовного чувства имели весь свой смысл, свою единственную причину и цель
вне этого чувства, именно в требуемых (для мировых целей) свойствах
потомства, то отсюда логически следовало бы, что степень этой любовной
индивидуализации и экзальтации или сила любви находится в прямом отношении
со степенью типичности и значительности происходящего от нее потомства: чем
важнее потомство, тем сильнее должна была бы быть любовь родителей, и,
обратно, чем сильнее любовь, связывающая двух данных лиц, тем более
замечательного потомства должны бы мы были ожидать от них по этой теории.
Если вообще любовное чувство возбуждается мировою волею ради требуемого
потомства и есть только средство для его произведения, то понятно, что в
каждом данном случае сила средства, употребляемого космическим двигателем,
должна быть соразмерна с важностью для него достигаемой цели. Чем более
мировая воля заинтересована в имеющем явиться на свет произведении, тем
сильнее должна она притянуть друг к другу и связать между собою двух
необходимых производителей. Положим, дело идет о рождении мирового гения,
имеющего огромное значение в историческом процессе. Управляющая этим
процессом высшая сила, очевидно, во столько раз более заинтересована этим
рождением сравнительно с прочими, во сколько этот мировой гений есть
явление более редкое сравнительно с обыкновенными смертными, и,
следовательно, на столько же должно быть сильнее обыкновенного то половое
влечение, которым мировая воля (по этой теории) обеспечивает себе в этом
случае достижение столь важной для нее цели. Конечно, защитники теории
могут отвергать мысль о точном количественном отношении между важностью
данного лица и силою страсти у его родителей, так как эти предметы точного
измерения не допускают; но совершенно бесспорно (с точки зрения этой
теории), что, если мировая воля чрезвычайно заинтересована в рождении
какого-нибудь человека, она должна принять чрезвычайные меры для
обеспечения желанного результата, т. е. по смыслу теории должна возбудить в
родителях чрезвычайно сильную страсть, способную сокрушить все препятствия
к их соединению.

В действительности, однако, мы не находим ничего подобного - никакого
соотношения между силою любовной страсти и значением потомства. Прежде
всего мы встречаем совершенно необъяснимый для этой теории факт, что самая
сильная любовь весьма часто бывает не разделенною и не только великого, но
и вовсе никакого потомства не производит. Если вследствие такой любви люди
постригаются в монахи или кончают самоубийством, то из-за чего же тут
хлопотала заинтересованная в потомстве мировая воля? Но если бы даже
пламенный Вертер и не убил себя, то все-таки его несчастная страсть
остается необъяснимою загадкой для теории квалифицированного потомства.
Чрезвычайно индивидуализованная и экзальтированная любовь Вертера к
Шарлотте показывала (с точки зрения этой теории), что именно с Шарлоттою он
должен был произвести особенно важное и нужное для человечества потомство,
ради которого мировая воля и возбудила в нем эту необыкновенную страсть. Но