Анатолий Алексин

Необычайные похождения Севы Котлова

Часть первая ПОД ЧУЖИМ ИМЕНЕМ

С ЧЕГО ВСи НАЧАЛОСЬ...

Это началось на уроке немецкого языка. Я поднял руку и сказал:

- Анна Рудольфовна, можно закрыть окно? А то прямо мурашки бегают...

Анна Рудольфовна сняла пенсне, не спеша оглядела окно, потом всю нашу парту и, наконец, меня в отдельности.

- Свою просьбу вы, Котлов, вполне могли бы изложить по-немецки. Кроме, разумеется, слова "мурашки", которого мы ещ¬ не проходили.

Анна Рудольфовна была единственной учительницей в нашем классе, да, пожалуй, и во всей школе, которая называла учеников на "вы". С этим "вы" у нас случалось много разных историй. Вот, например, скажет Анна Рудольфовна ученику, стоящему у доски: "Вы свободны", - и мы все дружно вскакиваем со своих мест.

Получив разрешение, я стал коленями на подоконник, ещ¬ шире раскрыл окно и высунулся на улицу.

- Котлов, зачем столько лишних движений? - сказала Анна Рудольфовна. - Чтобы сделать простой перевод с немецкого, вы зачем-то наваливаетесь на парту, сопите и даже высовываете язык. А чтобы закрыть окно, вылезаете на улицу.

Я ничего не ответил Анне Рудольфовне, а только ещ¬ больше свесился вниз. Наконец я вс¬ разглядел, спрыгнул на пол и, тяжело вздохнув, направился к своей парте.

- Котлов, вы же забыли закрыть окно, - сказала Анна Рудольфовна.

И в самом деле, как же я забыл? Надо было выкручиваться.

- А я, Анна Рудольфовна, вижу: люди внизу без пальто ходят. Ну, значит, думаю, потеплело уже!

- Потеплело? - Анна Рудольфовна развела в стороны свои полные руки. - А как же ваши мурашки?

- Вс¬ нормально! - бодро ответил я и сел на сво¬ место.

- Ничего но понимаю! - по-немецки воскликнула Анна Рудольфовна. И с размаху, даже не примеряясь, насадила пенсне себе на нос. - Ничего не понимаю!..

Мой сосед Витька Бородкин, по прозвищу Витик-Нытик, прошептал так, словно великое открытие сделал:

- У тебя, Котелок, башмаки только что в починке были, да?

- Откуда ты знаешь?

- А бумажки к подошвам приклеены. - Витька хитро подмигнул: вот, мол, какой я сообразительный. - Ты на коленях стоял, а я твои подм¬тки разглядывал.

И любил этот Витька всякими пустяками заниматься! Я взял ручку, как всегда навалился на парту и написал на белом клочке: "В "Авангарде" ид¬т "Под чужим именем". Заграничная! Во всю стену - человек в ч¬рной маске, со шпагой и в сапогах с отворотами".

Витька ответил мне на том же белом клочке: "Значит, опять завтракать не прид¬тся? Очень есть хочу".

Я с презрением посмотрел на голодного Нытика, для которого какие-то несчастные пончики в масле были важной ч¬рной маски, шпаги и сапог с отворотами. "Можешь проедать свои деньги! - со злостью написал я. - В кино нас вс¬ равно не пустят".

- Почему-у? - сразу забыв про пончики, разочарованно прошептал Витька.

На белом клочке больше не было места, и я тоже ответил ш¬потом:

- Потому что ч¬ртову бумажку уже повесили.

"Ч¬ртовой бумажкой" мы называли зловредное объявление у дверей кинотеатра: "Дети до 16 лет не допускаются". А как мы в тот день мечтали быть в "Авангарде"!

"И неужели это правда, что взрослые люди, в особенности женщины, хотят выглядеть помоложе? - думал я. - Не верю! Только сумасшедший может убавлять себе года. Ведь для взрослых - все на свете удовольствия. Вот мой старший брат, Дима. Он может смотреть в кино любую картину, и во взрослую читальню записаться, и вечером на симфонические концерты ходить. Ну, я, положим, не особенно рвусь на симфонические концерты. Но почему вс¬-таки ему можно, а мне нельзя?.."

В общем-то, мои рассуждения ни к чему не привели. Так что можно считать, что вс¬ началось не на уроке немецкого языка, а после этого урока, когда Анна Рудольфовна, прощально помахав пенсне, сказала нам: "Ауфвидерзеен!" - и мы вырвались на большую перемену.

Я сразу побежал на четв¬ртый этаж, к своему старшему брату Диме.

С каждым этажом ребята вс¬ взрослели, а большая перемена становилась вс¬ тише. На втором этаже носились, кричали, свистели и толкались самые лихие, самые буйные - пятые и шестые классы. На третьем этаже тоже шумели и бегали, по уже не дрались и не свистели. А уж на четв¬ртом были тишина, спокойствие и даже свои правила уличного, или, верней сказать, коридорного, движения: старшеклассницы под руку и в обнимку ходили по самому центру коридора, а старшеклассники с умным видом жались у стен и подоконников.

К Диме я бежал за деньгами на завтрак. Мама уверяла, что если дать мне эти деньги утром, дома, так я их до школы не донесу.

На большой перемене, солидно порывшись в сво¬м кошельке, Дима всегда говорил:

- Сейчас же прямым ходом - в столовую. И бери не сел¬дку, а что-нибудь существенное. Ведь обедать будем только вечером. Я проверю! Смотри, Котелок!..

Проверять-то он, конечно, никогда не проверял, а говорил вс¬ это просто так, чтобы унизить меня в глазах своих товарищей. Но и на этом Дима не успокаивался: он напяливал на нос свои очки в толстой оправе, как у Ботвинника, разглядывал меня и обязательно делал какие-нибудь замечания.

- Эх, Севка, уже всю рубашку помял! Если бы сам гладил, так не мял бы, наверное!..

- Эх, Севка, всю куртку в чернилах вымазал! Если бы сам покупал, так, наверно, не мазал бы!..

Честное слово, мне казалось, что Дима никогда в жизни не был в пятом классе, а так прямо и родился на свет важным девятиклассником в роговых очках! Да, хорошо быть взрослым человеком: всегда можешь поизмываться над младшим братом да ещ¬ со всех сторон похвалы за это получать: "Ах, какой ты заботливый брат! Ах, какой ты внимательный!"

В тот день Дима, как обычно, выдал мне деньги, приказал по дороге в буфет никуда не сворачивать и уже приготовился сделать замечание, но не успел. Мимо какой-то подпрыгивающей, воробьиной походкой проходила Димина классная руководительница - маленькая седая старушка. Она, между прочим, учила ребят математике ещ¬ тогда, когда не то что я, а даже мои папа на свет не родился. Старушка остановилась, заглянула снизу мне в лицо и сказала Диме:

- Котлов, это твой младший братишка? Я так и подумала: вы похожи как две капли воды.

И, взяв меня за пуговицу, она спросила:

- В каком ты классе?

- В пятом "В".

- В пятом? Ишь какой рослый! Меня обогнал и тебя, Котлов, скоро перераст¬т.

- Да, в смысле роста он не подкачал, - ответил Дима таким тоном, будто во вс¬м, кроме роста, я очень даже подкачал.

- Похож. Удивительно похож! - повторила старушка. - Только вот зрение он себе ещ¬ не успел испортить. А так, если

не считать очков, одно лицо. Тебя как зовут?

Я, помню, не сразу ответил старушке, потому что в ту самую минуту меня осенила одна очень важная идея. Просто потрясающая! Вот с этого вс¬ и началось...

МНЕ-ШЕСТНАДЦАТЬ ЛЕТ!

На последнем уроке все рисовали цветочные лепестки, тычинки и пестики. И Витик-Нытик тоже рисовал, деловито посасывая кончик чернильного карандаша. Губы у него сделались синие, словно он целый день в реке сидел. Я толкнул Витьку в бок, и один пестик в его тетрадке сразу стал длиннее других.

- Ну-у, во-от ещ¬!.. - заныл Витька. - Вс¬ испо-ортил!.. Зарывшись в учебник и будто разглядывая рисунки, я прошептал:

- Вопрос есть. Очень важный!

Витькины уши зашевелились от любопытства.

- Как ты думаешь, наш Димка фотографируется в очках или без очков? А?

Витька жалобно вздохнул:

- Насмехаешься, да? Издеваешься?.. Это была Витькина болезнь: ему всегда казалось, что кто-то над ним издевается, что кто-то его обижает или одурачивает.

- Бородкин, тебя удивляет структура цветка? - спросила ботаничка. - У тебя есть вопрос?

- Да не-ет... - протянул Нытик. И снова взялся за рисование.

"В очках или без очков? В очках или без очков?" - вс¬ время думал я и, сам того не замечая, строил из лепестков и тычинок короткие слова: "Под чужим именем... Под чужим именем..."

Домой мы с Витькой бежали, толкая прохожих и бормоча себе под нос какие-то извинения, которые, кроме нас самих, никто не слышал. Витька еле поспевал за мной, но, и задыхаясь от бега, он умудрялся вс¬ же потихоньку скулить:

- Ну, скажи-и, в ч¬м дело? Ну, скажи-и... Сам вс¬ знаешь, а мне не говори-ишь...

Я только отмахивался от него:

- Вот дома вс¬ проверю - тогда скажу. Подожди меня у парадного. Я мигом!

Мама считала меня растяпой номер один. Но были ещ¬ растяпы номер два и номер три - Дима и папа. Им было категорически запрещено таскать с собой документы: "Обязательно потеряете! Или в троллейбусе вытащат".

- А если я вдруг нарушу правила уличного движения, - восклицал папа, - и у меня потребуют паспорт?

- Не делай этого! - преспокойно отвечала мама. - Человек без паспорта не должен нарушать никаких правил.

И дома паспорта лежали не где-нибудь в открытом ящике, а прятались в книжном шкафу, прямо в книжках. Папин паспорт - в третьем томе Мамина-Сибиряка, а Димин - в восьмом томе Малой советской энциклопедии.

Я стал поспешно листать страницы: перед глазами мелькали портреты, диковинные машины, скелеты рыб и древних животных. Но паспорта не было... В спешке я и не заметил, как тонкая т¬мно-зел¬ная книжечка выскользнула из пухлого синего тома. Паспорт валялся на полу, у моих ног, - тот самый паспорт, который мама всегда брала только двумя пальцами, как драгоценность какую-нибудь.

Я поднял паспорт, раскрыл его - ну, ясно, так я и знал!

Дима нарочно сфотографировался в очках, чтобы испортить вс¬ дело. Вставил свои глаза в противные ч¬рные рамочки и ещ¬ ехидно улыбается сквозь них: вот, мол, ничего у тебя и не выйдет!

На самом деле Дима вовсе не улыбался, а очень даже напряж¬нно смотрел куда-то вдаль. Но это я после разглядел.

Я подош¬л к зеркалу, посмотрел на Димину фотографию, а потом на себя: на фотографию - и на себя. Лица, конечно, похожи. Но вот очки...

Дима часто называл меня "великим комбинатором". Я ещ¬ тогда не читал книжки про "великого комбинатора" и думал, что это какой-нибудь очень симпатичный, умный и находчивый человек. Дима называл меня так недаром: ведь я никогда не унывал больше пяти минут, а на шестой минуте уже находил выход из любого положения. Так было и на этот раз.

Я вспомнил, что в левом ящике письменного стола лежат мамины очки. На работу мама ходила без очков и надевала их только по вечерам, когда читала, да ещ¬ в кино захватывала.

"А есть ли какая-нибудь разница между мужскими и женскими очками? - подумал я. - Вот сейчас узнаю".

Я достал из письменного ящика гладенький пластмассовый футляр, вынул из него очки. Они были не в толстой роговой оправе, как Димины, а с тоненьким ч¬рным ободком. Но ведь каждый человек может, например, разбить свои очки и потом купить другие. Или даже иметь две пары очков: одни домашние, а другие, так сказать, парадные, выходные. Конечно, может!

Я надел очки на нос, подош¬л к зеркалу - и увидел какую-то расплывчатую, бесформенную физиономию. Казалось, что я переглядываюсь сам с собой сквозь мутное стекло. Как же я буду ходить в этих очках по улице? Но тут я вспомнил, что мама, отрываясь от книги и желая сделать мне какое-нибудь замечание, всегда глядела поверх очков. Я сдвинул металлическую дужку на кончик носа и взглянул на себя поверх тоненьких ч¬рных ободков. А потом - на Димину карточку; на карточку - и на себя. Права была старушка учительница: одно лицо!

Не снимая очков, я помчался вниз. Витька чуть сумку не выронил:

- Ты-ы?..

- Нет, не я. Вовсе не я! Перед тобой девятиклассник, круглый отличник уч¬бы и дисциплины Дмитрий Котлов. Не веришь? Проверь, пожалуйста!

С этими словами я протянул Витьке паспорт.

- Опять издеваешься? Опя-ять?..

- А что, разве не похож?

- Похож-то похож, но...

- Раз похож - значит, дело в шляпе, - перебил я Нытика. - Пойду в кино под чужим именем. Понял?

- А я-я?..

- Что ты?

- А я домой, да?..

- Так ведь паспорт у меня один. Был бы у тебя похожий старший брат - и ты бы пош¬л в кино. Сам виноват!

- А ты на Димкин паспорт сразу два билета возьми.

- Возьми!.. Билеты не берут, а покупают. Понял? За деньги! А ты свои деньги в буфете проел. Ведь проел, да? Витька грустно кивнул головой и снова затянул:

- Возьми-и меня... Я только издали посмотрю, как у тебя с билетом получится... И сразу уйду. Только посмотрю. Возьми-и, Котелок! Котело-очек!..

Мне стало жалко Нытика: ну разве он виноват, что у него нет старшего брата, а есть только одна маленькая сестра, да и та на него ни капельки не похожа? И аппетит у него какой-то ненормальный: вот взял и потратил все деньги на пончики. Таких людей жалеть надо.

"ПРИГОТОВЬТЕ ПЯТЬДЕСЯТ КОПЕЕЧЕК!"

Смотреть вс¬ время поверх очков оказалось не так-то легко: глаза очень уставали. Да и кончику моего носа было как-то но по себе: сперва он только чесался от металлической дужки, а потом вовсе онемел под тяжестью маминых очков. Тогда я подтянул дужку к переносице и стал смотреть сквозь ст¬кла. Вс¬ кругом сразу расплылось.

И тут я подумал: "Зачем же так истязать свои глаза и свой собственный нос? Зачем? Буду надевать очки только, как говорится, при предъявлении документа. Не мог раньше додуматься!"

Я спрятал очки в боковой карман куртки, и вс¬ вокруг опять стало нормальным: люди как люди, деревья как деревья и солнце в небе как солнце: круглое, золотистое, с ровными, а вовсе не расплывчатыми краями.

Ноги мои задвигались легче, веселее. И даже так весело, что мы с Витькой перебежали улицу в неположенном месте. И сразу спину мне защекотал свисток милиционера.

Обычно в таких случаях мы с Витькой ныряли в первый попавшийся магазин. Витька и сейчас так сделал. А на меня вдруг напала какая-то необычайная храбрость. Я быстро посадил очки на кончик носа и вразвалочку, не торопясь, зашагал к милиционеру.

- Куда ты? Куда-а? - кричал мне из дверей магазина Витька.

Но я уже был на середине улицы.

- В ч¬м дело? - спросил я у милиционера.

- Был бы постарше, мы бы тебе показали, в ч¬м депо!..

- А что именно вы бы мне показали?

- А то именно, что документики бы твои проверили?

- Ах, документы? Пожалуйста!..

Я вытащил паспорт и протянул его милиционеру. Тот козырнул мне и сразу перешел на "вы". Но от этого "вы" мне легче не стало.

- Так у вас, оказывается, паспорточек имеется?! - почему-то очень обрадовался милиционер. - Порядок! Вот мы вашу прописочку проверим. Так... Вс¬ нормально. Тогда, будьте любезны, приготовьте пятьдесят копеечек.

Милиционер попался очень обходительный: он так и сыпал уменьшительными словечками, а себя почему-то величал во множественном числе.

- Что вы просили приготовить? - словно не понял я.

- Пятьдесят копеечек, молодой человек! Бывшую пят¬рочку, так сказать! Штрафик вам уплатить прид¬тся. Если бы вы каким-нибудь мальчишкой несознательным были, тогда, понимаете, другой разговор. А то паспорточек имеете! Взрослый, можно сказать, гражданин. Понимать должны. Так что, будьте любезны.

Я вспомнил нашего учителя математики. После хорошего ответа у доски он всегда с удовольствием потирал руки и говорил:

"Получите-ка свою пят¬рочку". Сейчас положение было совсем другое: пят¬рочку надо было не получать, а отдавать.

В кармане у меня лежало всего сорок копеек. Но и их я вовсе не собирался отдавать этому ласковому милиционеру. Для вида я немного пошарил в карманах и говорю:

- Вот несчастье: бумажник дома забыл!

- Ага, очень даже понятно, - усмехнулся милиционер. - Правила нарушать вы не забыли, а бумажник, значит, забыли.

- Значит, забыл...

И зачем меня понесло сюда, на середину улицы? Забыл про свои шестнадцать лет! Вот удрать бы сейчас. Но удирать было нельзя: паспорт был в руках у милиционера. Он разглядывал его так внимательно, словно хотел наизусть выучить вс¬, что было выведено на водяных знаках густой ч¬рной тушью.

А в это самое время пешеходы у него за спиной перебегали улицу, где хотели. "Хоть бы спасибо сказали! - со злостью думал я. - А то бегут - и никакого внимания!"

Вид у меня, наверно, был очень расстроенный, потому что милиционер поспешил меня успокоить:

- Не беспокойтесь, молодой человек. Мы вам повесточку домой подошл¬м. Тогда уж, правда, побольше заплатить прид¬тся. Но ничего не поделаешь, раз бумажник забыли. Вот и ваш адресочек сейчас перепишу.

И он переписал мой "адресочек" в какой-то растр¬панный блокнот, состоявший из отдельных листиков. Потом протянул мне паспорт, снова козырнул и зашагал себе как ни в ч¬м не бывало посредине улицы.

А я вернулся на тротуар.

- Ну что? О ч¬м ты с ним разговаривал? - набросился на меня Витька.

- "О ч¬м, о ч¬м"! - огрызнулся я в ответ. - Хорошо вам, молокососам, без паспорта!..

ПОПАЛСЯ!

В кассе остались только самые дорогие билеты. Значит, нужно было ждать, пока начн¬тся очередной сеанс и кассирша начн¬т продавать билеты на следующий. А ведь до этого она еще закроет сво¬ окошко и будет минут двадцать стучать деревянным штампиком по синей билетной книжке, словно азбуку Морзе выстукивать.

В нашем распоряжении было часа полтора. Что же делать?

Я сразу вспомнил про взрослую читальню. Она была совсем рядом, на углу, но попасть туда я раньше никак не мог: записывали только по паспорту. "Вот пойду сейчас и попрошу книжку про великого комбинатора. Надо же узнать в конце концов, с кем сравнивает меня Дима!" Я много раз слышал, как Димины приятели читали эту книжку вслух и хохотали так, что однажды даже дворничиха снизу пришла: "Надо, молодые люди, и совесть знать!"

А мне бывало не до смеха: меня каждый раз выставляли в другую комнату. Я, конечно, прилипал ухом к замочной скважине, но из-за их дурацкого хохота ничего толком не мог понять. Чаще всего Димины приятели читали главу про какой-то шахматный турнир. Дима е¬ прямо всю наизусть знал.

"Сейчас вот и про турнир почитаю и вообще посмотрю, что уж там такого смешного", - думал я, с трудом открывая тяж¬лую дверь читальни, всю увешанную объявлениями о разных читательских конференциях и обсуждениях.

- А я-я?.. - заныл Витька. - Ты будешь смеяться, а я буду здесь ходить как дурак. Да-а?..

- Если можешь, ходи как умный. Мне не жалко.

- Сам ты уж больно умный. Хи-итрый ты! Вот!.. - Витька опустил голову и обиженно заколесил по прохладному и т¬мному вестибюлю.

- Можешь объявления почитать! Тоже интересно! - крикнул я ему уже сверху.

И тут меня кто-то схватил за руку.

- Вы что, молодой человек, на бульвар пришли? Седая полная женщина в синем халате была очень возмущена, вся покраснела и даже руками размахивала, а говорила еле слышным ш¬потом.

Мне, между прочим, всегда казалось, что у библиотекарш какие-то особые голосовые связки. "Это у них чисто профессиональное, - объяснил мне как-то Дима. - Знаешь, от вечной темноты можно ослепнуть, а от вечной тишины - потерять половину своего голоса".

- И вообще мы детей не обслуживаем, - произнесла библиотекарша так тихо, словно рядом спал тяжелобольной человек и она очень боялась его разбудить. - Мы только по паспорту записываем.

- Вот и прекрасно! - ш¬потом воскликнул я. - Нечего здесь всяким несовершеннолетним слоняться. Пожалуйста!..

Я протянул паспорт - и вдруг мне показалось, что на библиотекарше не синий халат, а синяя милицейская форма и что в руке у не¬ не толстый гран¬ный карандаш, а полосатый орудовский жезл. Точь-в-точь как мой ласковый знакомый милиционер, только ш¬потом, она сказала:

- Так у вас, оказывается, паспорт есть? А вести себя в читальне не научились? Были бы вы каким-нибудь там шестиклассником, тогда другое дело. А то - взрослый человек!

Библиотекарша обвела меня сердитым взглядом, как говорится, с головы до ног, и вдруг какая-то жалость появилась у не¬ в глазах. Казалось, она хотела сказать: "И какой же ты маленький для своего возраста! И какой же ты щупленький!"

- Ладно уж, запишу вас, так и быть.

Она направилась к своему столику, по краям которого стояли длинные узкие ящики с карточками. И тут я с ужасом вспомнил, что ведь Дима давно уже записан в этой самой читальне.

- Не надо меня записывать, - схватил я библиотекаршу прямо за синий рукав. - Не надо... Я уже и так... давно к вам хожу...

- Где же ваш читательский билет?