Юрий Иосифович Коваль.

Пять похищенных монахов

По изданию "Пять похищенных монахов", 1977, М., "Детская литература".
Перепечатка и spellcheck М.Филипповой

Возле дома номер семь гражданин Никифоров приостановился.

Он закинул на плечо сельскохозяйственные грабли, которые
обычно носил с собой, и оглядел толпу, собравшуюся у ворот.
Толпа эта увлекала, притягивала к себе. В ней были мужчины и
женщины, которые шептались и выкрикивали.

Если б это была молчаливая мужская толпа, гражданин
Никифоров ни секунды бы не задержался, а тут захотелось
затесаться в толпу, пошептаться с кем-нибудь, крикнуть свое.

Гражданин затесался с краешку, и сразу же какой-то
небритый шепнул ему на ухо:

- И что ж, их прямо в рясе повели?

- Не знаю, - вздрогнул гражданин. Его напугали эти
неприятные слова. Слова "ряса" он недопонял, а что такое
"повели", сразу догадался.

- Ага, в рясе, - громко сказал верзила без шляпы. - Идут
рядышком пять монахов, а руки цепями скованы.

- Вывели из подворотни и - в желтый фургон.

- Чего ты болтаешь! Какой фургон! У них денег полный
чемодан!

- Да разве вы не слыхали? В Перловке монахи черные
объявились, три мешка золота унесли.

- Какие монахи! Какое золото! У нас монахи только у
Кренделя, а у него их всех сперли.

- Кого?

- Монахов! Сперли и в корзинке унесли!

- Да разве они залезут в корзинку?

- Тьфу! - плюнул гражданин Никифоров и подумал про себя:
"Не надо было мне сюда затесываться. Тут можно в историю
влипнуть". Он сделал шажок в сторону и наткнулся на старушку,
пристально его разглядывающую.

- А ну-ка постой, голубок, - сказала старушка, плечом
загораживая дорогу. - А не ты ли лазил в буфет? Зачем ты
бледнеешь?

Смертельно тут побледнел гражданин Никифоров и побежал со
всех ног.

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПЯТНИЦА *

Дорогу новому

Был синий весенний день, который клонился уже к вечеру.

От асфальта, нагретого солнцем и омытого дворниками,
пахло черемухой.

Все окна в нашем доме были распахнуты, и кое-какие жильцы
выглядывали во двор. Одно окно во втором этаже было крепко
заперто шпингалетами, и оттуда сквозь светлое стекло глядела
на улицу пыльная собака Валет.

Из окна на первом этаже, которое сплошь заросло зеленым
луком, послышался голос:

- Где моя курица?

- Она висит между дверями, - раздраженно ответили из
глубины квартиры.

- Вечно она вешает курицу между дверями, - сказал
Крендель. - По-моему, это глупо.

- Еще бы, - ответил я.

Мы стояли посреди двора, под американским кленом, на
ветвях которого качался коричневый чулок.

- А ты, Крендель, молчи! - крикнула Райка Паукова,
высовываясь из-за зеленого лука. - Вот дом снесут и буфет
сломают!

Крендель посерел. Буфет был его больным местом.

- Как хотите, а я не выселюсь! - крикнула тетя Паня с
пятого этажа.

- Второй год сижу на чемоданах, - сказала Райка. - Еще и
не знаю, куда переселят. Загонят в Бирюлево.

- А я в Бирюлево не поеду, - сказала тетя Паня. - Там все
дома белые.

- Дом подлежит сносу, - подал голос дядя Сюва с третьего.
- А раз подлежит - следует его сломать. Старое на слом! Надо
дать дорогу новому.

- Мне и в старом хорошо, - высказалась тетя Паня.

- Кому это нужно сносить наш дом? У нас даже лифт есть, в
первом подъезде.

- И кабина совсем новенькая! В ней можно на Марс улететь.

- А вдруг не снесут? - сказал Крендель. - Вдруг
передумают? Обещались к маю снести, а не сносят.

- Снесут, снесут, и буфет с крыши скинут, - добавила
Райка, мстительно выглянув из окна.

Крендель недовольно глянул вверх. Там, на крыше, прямо
под облаками, стоял старинный резной буфет. Он хорошо был
виден с тротуара, и прохожие подолгу раздумывали, в чем его
смысл. Но когда появлялся на крыше Крендель, распахивал дверцы
- в небо вылетали пять голубей.

- Голубятня! - удивлялись прохожие. - Уголок старой
Москвы!

- Надо дать дорогу новому, - толковал дядя Сюва. - Новое
идет на смену старому.

- А в новых домах, - сказала Райка, - голубей держать не
разрешается.

Она нервно наломала зеленого лука и спряталась в глубине
квартиры.

- А я на балконе буду держать. На балконе-то, наверно,
можно. Верно, Юрка?

- Еще бы, - ответил я.

Крендель повеселел и достал из кармана губную гармошку
"Универсаль".

- Что это все - гитара да гитара, - сказал он. - Есть
ведь и другие музыкальные инструменты.

Он приложил гармошку к губам. Казалось, он примеривается
съесть ее, как сверкающее пирожное.

- Сыграй что-нибудь душевное, Кренделек, - сказал дядя
Сюва, и Крендель дунул в басы.

Шипящее, гудящее дерево музыки выросло рядом с
американским кленом, и сразу же Райка прикрыла окно, дядя Сюва
стал смешно дирижировать толстыми пальчиками, а возле третьего
подъезда остановился Жилец из двадцать девятой квартиры,
только что вошедший с улицы во двор.

"Некому березку заломати..."

Об этом Жильце надо бы рассказать поподробней, потому что
в первую очередь подозрения упали на него. Но упали они
немного позднее, примерно через час, а в тот момент Жилец из
двадцать девятой квартиры стоял у подъезда, слушал музыку и
был вне подозрений. Впрочем, стоял он понуро, плечи его были
опущены, голова в плечи втянута, будто он боялся, что на него
что-нибудь упадет.

Вдруг он расправил плечи, более гордо поднял голову и
пошел прямо к нам. Однако подойти к нам было не просто. Уже не
дерево, а заросли музыки, колючие кусты вроде шиповника
выдувал Крендель из губной гармошки. Жилец с трудом продирался
через них, трещал его плащ, а Крендель играл все сильнее,
стараясь превратить эти заросли в джунгли.

- Разрешите, - сказал Жилец и протянул руку.

- Что такое? - не понял Крендель, отрывая гармонь ото
рта.

- Музыка утоляет печаль, - сказал Жилец и мягко отобрал
музыкальный инструмент. Вынул из кармана носовой платок с
фиолетовыми цветочками, аккуратно протер им гармонику и после
приложил ее к губам. Он не всунул ее грубо в рот, как это
делал Крендель, а сложил губы бантиком и бантик приблизил к
ладам-окошечкам. Гармошка удивленно прошептала:
"Финкельштейн".

Жилец недовольно покачал головой и снова принялся
протирать и продувать гармошку. Затем сложил из губ еще более
красивый бантик, глаза его увлажнились, и тихо-тихо, тоскливо
и томительно он заиграл: "Некому березку заломати..."