Тадеуш Бреза

ЛАБИРИНТ

URZAD

Перевод Ю. Мирской

by Pansiwowy Instytut Wydawniczy, Warszawa, 1960

Поезд медленно подходил к вокзалу. С волнением я смотрел в окно. Хорошо
помню все: огни, которых становилось больше и больше, толкотню в коридоре,
перрон с толпой ожидающих. За Флоренцией на меня напала страшная
сонливость, я не смог против нее устоять. Все-таки я попросил соседа
разбудить меня у Орвьето. Мне хотелось увидеть этот городок.

Путь следования я знал. Названия городов и городишек, мимо которых нам
предстояло проехать, помнил наизусть. Я их вовсе не заучивал. Перед
отъездом целыми часами я просматривал старый, довоенный путеводитель по
Италии из отцовской библиотеки. Он теперь был со мной. Лежал в чемодане.
Но и без его помощи названия одно за другим возникали в моей памяти. Когда
итальянец дернул меня за локоть, говоря: "Вот ваше Орвьето", я знал, что
теперь в течение ближайшего часа за окнами промелькнут Поджоди-Биаджо,
Мнтефьясконе и Витербо, а без десяти восемь появится наконец Рим.

Вот он и появился. Мне стало еще жарче. Пока мы ехали, я предавался
мирному, блаженному созерцанию. Уже много часов крутилась эта лента. Я не
отрывал от нее глаз с утра до конца дня. То ли с мистическим трепетом, то
ли в опьянении я впивался затуманенным взором в мир, открывающийся за
окнами. Он был голубой, кирпичный, оливковый. Все как на репродукциях из
альбомов и учебников истории искусства. Чем дальше к югу, тем больше
золотистых и желтых тонов. Это тоже как в альбомах.

Колорит, архитектура и планировка городков, прилепившихся к скалам, в
точности соответствовали репродукциям. Даже очередность их появления.
Орвьето тоже был похож на мое представление о нем. Удивительный городок,
раскинувшийся на гигантском плоскогорье с отвесными, крутыми стенами.
Через мгновение и ультрасовременный римский вокзал напомнит снимки,
которые мне тоже довелось видеть. Но для этого нужно выбраться из вагона,
смешаться с толпой, выйти на вокзальную площадь, где стоят такси. Пустое
дело. Но не в чужом городе, в незнакомом тебе мире.

Чемодан свой я не отдал носильщику, помню и это. Все отдавали, а я нет;
это я тоже запомнил. Носильщики быстро передвигались на тележках,
предлагали свои услуги. А я тихонько шел вперед, не обращая на них
внимания. Я волновался. Не знаю, что меня пугало. Не знаю также, почему я
стыдился своего волнения. Ведь в отсутствии житейского опыта нет ничего
постыдного. Мимо меня проносились тележки, увозя горы великолепных кофров
и чемоданов. Меня обогнали муж с женой, с которыми я ехал в одном купе.
Итальянец, дернувший меня за локоть у городка Орвьето, тоже прошел мимо. Я
поднес руку к шляпе, а он что-то прокричал на прощание. Я не расслышал,
что именно.

На какое-то мгновение мне показалось, будто из всего поезда я один
остался на перроне. Нет. Вагоны второго класса были в конце.

Теперь подходили их пассажиры-черная, шумная, бедно одетая толпа; они
сами несли свой багаж. Эти тоже обогнали меня. Я не из слабых. Да и вещей
я намеренно взял с собой немного. Но как-никак у меня позади было сорок
часов путешествия.

Возбуждение мое не улеглось. То и дело меня кидало в жар.

Посредине вокзала я остановился. Света здесь было-как в операционном
зале. Алюминий, яркие краски. В Венеции и во Флоренции я выбегал на
минутку из вагона-поглядеть на вокзалы. Они меня восхитили. Но римский
вокзал все превзошел.

У меня закружилась голова. Не знаю почему. То ли от ревности, то ли от
зависти. А может быть, от глухой досады? В нескольких шагах от меня стояли
столики и стулья целиком из металла.

Вокзальное кафе. Я сел, заказал кофе, минут десять отдыхал, разглядывая
все вокруг. Так я пришел в себя.

Вот и маленькая гостиница, адрес которой мне дали знакомые в Кракове.
Неподалеку от отеля Борромини, где всегда останавливался отец. Но мой
"Неттуно" скромненький, дешевый. Здесь я наконец выпустил из рук
чемодан-ведь из такси я тоже сам его вынес. Когда чемодан притащили в
номер, я вынул только самое необходимое, умылся, сменил рубашку. Потом
спустился вниз и сказал портье, что еще сегодня к вечеру сообщу ему,
оставлю ли за собой номер. Однако, подойдя к телефону, чтобы позвонить в
пансионат "Ванда" и узнать, есть ли там свободные комнаты, я почувствовал,
что слишком утомлен и что мне очень хочется есть.

Знакомые говорили мне, что ресторан в "Неттуно" хороший и недорогой. Я
заглянул туда. Пусто. Портье из-за своей конторки заметил, что я
растерялся. Он не ошибся. Пусто было только в этой части, под крышей.
Дальше был садик, точнее, маленький дворик, загримированный под садик, -
пергола'[Садовое строение типа беседки (итал.).], с которой свисали
глицинии и дикий виноград, небольшой фонтан, освещенный цветными
лампочками, обломок стены, украшенной каменными ракушками и табличками с
латинскими надписями. Я остановился ослепленный.

Я долго наслаждался бы этой картиной, если бы меня не отвлек кельнер.
Даже не один, а два или три. Все они были расторопные, самоуверенные,
веселые. Тотчас отвели мне столик.

А если я захотел бы сесть поближе к фонтану, то мог бы выбрать другой
столик. Я сел. Кельнеры наперебой давали мне советы.

Передо мной сразу же очутился графинчик. Я налил себе вина.

Поглядел на свет, как всегда это делал отец. Выпил.

Я почувствовал себя счастливым. Сезон глициний прошел, ведь уже стоял
июль. Но кое-где еще доцветали последние, измельчавшие кисти. Несколько
цветочков валялось на гравии у меня под ногами. Я нагнулся за ними. Поднес
к самому носу. Они почти не пахли. В них сохранился едва заметный след,
далекое эхо того изумительного, дурманящего аромата, который запомнился
мне с очень давних времен.

Мне было десять лет, когда отец повез меня в Италию. Это случилось за
два года до войны. Отец обычно ездил в Рим позднее, чаще всего в июле, а
возвращался в середине августа. Он почти каждый год так ездил. Только один
раз поехал раньше и, видимо, не опасаясь, что я буду страдать от жары,
взял меня с собой. Но от той поездки мне запомнился прежде всего зной.

Душные ночи, нескончаемое лазанье по раскаленным руинам, гигантские,
внушающие трепет церкви, море, в котором отец не разрешал мне купаться, и
беседка в гостинице на самом верхнем этаже, терраса и беседка, обросшая
цветущими глициниями. Вид с этой террасы открывался фантастический. Там был
ресторан.

Я выпил еще вина. Оно было кисловатое, холодное. Вокруг стоял гул
голосов. Я прислушивался. Приглядывался. Рядом за столиком сидели
французы. Напротив-англичане. Но преобладали в ресторане итальянцы.
Разговорчивые, шумные, как им и свойственно. Со всех сторон до меня
долетали итальянские слова. Я мало что понимал, хотя знаю язык. Свободно
читаю и разговариваю. Но только-как шутил отец-с одним итальянцем зараз.
Разговариваю и понимаю. Он был прав. Впрочем, ему я обязан тем, что вообще
изучил итальянский язык. Еще во время войны он следил за тем, чтобы я
регулярно читал, и заставлял меня говорить по-итальянски. После войны он
тоже время от времени занимался со мной. Но реже. В особенности с тех пор,
как понял, что его планы, связанные с моим будущим, больше не устраивают
меня.

Я ел спагетти вилкой и ложкой, низко склонившись над тарелкой.
Получалось у меня нескладно. Однако не это было важно. Моим действиям
придавали значительность различные воспоминания, и в особенности
прощальные слова отца на вокзале в Торуни. "Съешь за мое здоровье
большущую порцию спагетти!"-сказал он. Но ел я скорее по настоянию
кельнера (он хвалил спагетти и всем их подавал). Я ел, и, по мере того как
исчезал голод, во мне нарастало радостное чувство. Отец, воспоминания,
Торунь, дело, ради которого я приехал, - все это заполняло мои мысли, но
как-то мягче, ласковее. Прежде всего я испытывал радость оттого, что
приехал, что нахожусь в Риме, что именно я здесь нахожусь. Нахожусь здесь
и сижу как ни в чем не бывало, ем и пью в маленьком итальянском ресторане,
красочном миниатюрном рае, где все напоминало о старине. Посредине бьет
фонтан. Поднимается, взвивается, разбрызгивает тонкую, как карандаш, струю
воды. Ее не слышно из-за шума, царящего вокруг. Можно только догадываться,
что вода журчит. Она освежает всю беседку, как и всего меня освежает и
очищает от усталости, тревог и беспокойства самый тот факт, что я сижу
здесь.

На десерт я выпил кофе. И-в город! Я чувствовал себя усталым, таким же
усталым, как в тот момент, когда пришел сюда, но мысль о том, чтобы
запереться теперь в комнате, показалась мне нелепой. План города лежал у
меня в чемодане. Я взял его у отца. Но подниматься наверх не хотелось.
Впрочем, для чего, для чего план? Побродить, размять ноги, еще уверенней
почувствовать себя в городе, куда ты приехал, - вот и все, что требуется.
Где-то рядом, в нескольких шагах от "Неттуно", находился отель
"Борромини". Он-то мне и нужен. Я свернул вправо. Еще одна узенькая улица.
Еще одна и еще одна.

Прижимаюсь к стене, чтобы пропустить машины. Их тут полно.

Наконец Пантеон. Ну, значит, сейчас будет пьяцца Сан-Андреа.

Так и есть. Вот и "Борромини". Тот самый любимый отель отца, где его
встречали как почетного гостя, оставляя для него всегда один и тот же
номер. Номер, в котором и я спал на диванчике.

Перехожу на другую сторону площади. Закидываю голову. Вот и терраса,
обросшая глицинией. Та самая, с которой я часами любовался Римом. Видны