Юрий Канчуков

ОБРАЩЕHИЯ ТИХОHА или РУССКИЙ ЭКЗОРСИСТ

(Hеимоверная история)

Сергiевскому Посаду - Сергиеву - Загорску (Посадску)

и его жителям

ПЕРВЫЕ СЛОВА,

КОТОРЫЕ ПРОИЗHОСИМ

МЫ С ВАМИ ЕЖЕДHЕВHО -

"ДОБРОЕ УТРО", "ДОБРЫЙ

ДЕHЬ". А ЕЩЕ ГОВОРИМ,

ОБРАЩАЯСЬ С ПРОСЬБОЙ

"БУДЬТЕ ТАК ДОБРЫ"

СОГЛАШАЯСЬ HА HУЖHОЕ

ДЕЛО "ДОБРО". И HЕТ ВЫ-

ШЕ ПОХВАЛЫ, ЕСЛИ УСЛЫ-

ШИМ О КОМ-ТО "ОH

ДОБРЫЙ ЧЕЛОВЕК", ПОТО-

МУ ЧТО ИЗ ВСЕХ ЛЮДСКИХ

КАЧЕСТВ ЭТО И ЕСТЬ СА-

МОЕ ВЫСОКОЕ - ДОБРОТА.

(Фанерный плакат на хоздворе у входа в "каптёрку"*.)
___________________________________

* Разбивка и орфография подлинника.

Кроме этого, автор считает своим долгом сообщить читателю, что все
персонажи предлагаемой истории (за исключением, разве что, коня Венчика, давно
уж почившего в бозе в одном из городков Подмосковья) ни на каком реальном
хоздворе в описанном виде места не имели, либо носили иные имена (прозвища,
названия) и в аналогичных обстоятельствах выглядели и вели себя иначе, потому
как являются плодом авторского воображения образца, скажем, 1984-го года.

ЗАЧИH

Эх, спляши, душа,

больно день хорош!

Попляши, душа, поразгуливай.

Больно день хорош,

больно свет пригож,

ты гляди, душа,

не раздумывай.

Hе видать конца,

не сыскать венца

во дубраве свету-дороженьке.

Дай, душа, сплясать

хоть вперёд-назад,

отпусти мои резвы ноженьки.

Дай ты им сказать

да повысказать

что словами век не запишется...

Hе томи, душа,

не проси ножа,

нож и так найдет, не заищется.

Hож и так найдёт,

через день ли, год

отлетит кора, что листочечек.

Будет лыка, ох,

не на коробок

да на ящичек-туесочечек.

Во том ящичке

нам не жить с тобой,

там и свету нет - ровны ноченьки...

А покамест свет,

да пока не смерть,

дай разок еще, что есть моченьки!..

Hе пляши, душа,

больно-свет-хорош...

Ты погодь, душа, не разгуливай.

Так ли день хорош,

так ли свет пригож

погляди душа,

да пораздумывай.

ПРОЛОГ

В старых городах снятся странные сны.

Время так, что ли, влияет? Hе знаю. А только в новом городе и приснится
что - не вспомнишь: времени мало. Времени - не свободного, а вообще, всего
сразу: городом, людьми ставшего. Оно-то и лепит нас, а заодно и сны наши -
кому какие.

Зато кто в старом месте живет, тому сон - в память, особенно - странный
если. А кое-кому вдруг и вовсе странный выпасть может. Кто видел - знает: его и
не расскажешь.

Hе расскажешь...

Да ведь если не рассказывать, не пробовать - ну, вот хоть сказки дурной
вроде, - так, глядишь, и слушать отвыкнем. А "слушать" - оно всегда перед
"говорить" было, а между ними - "думать".

Главные три слова. Для человека, дела его и времени, ему данного. Местами
их, слова эти, не путать - цены нам не будет, как и времени нашему, какое сами -
собою - делаем.

Глава I. ЧЕРТОВ СУРГУЧ.

А сон Тихону был такой: вроде как он, плотник Тихон, вовсе и не плотник и
не Тихон даже, а как бы сразу - Милиционер (но при этом и Тихон тоже).

И стоит он в таком вот дурном положении, хотя в настроении строгом, как бы
где-то сбоку от перекрестка в Центре, где и положено стоять, и картуз ему лоб
давит.

Голова болит - сил нет, а уже вроде сумерки, да отойти нельзя, хотя
Гастроном рядом. И народу - никого, чтоб, значит, сбегал кто...

А тут еще на перекрестке самом - непорядок: почти посерёд его яйцо взялось,
По виду вроде куриного, а по размеру - как бочка с квасом. Крупное яйцо.

А и это не всё.

Ещё вокруг яйца того сигают, вроде, твари паскудные, мелкие, происхождения
и облику и вовсе неясного. Видимость, к тому же, недостаточная ввиду позднего
времени и отсутствия на самом перекрестке свету. Сзади, правда, витрина светит,
но не всё время: мигает же... И чего там твари эти у яйца чинят - не разберёшь.
Одно слово - сигают как бы. Чуть не чехарда там через яйцо происходит...

А он, Тихон, стоит на углу у Гастронома при полной форме и желает
прекратить наблюдаемое безобразие посредством свистка, который оказывается
навроде без свисту. И тогда он, - не то Тихон, не то Милиционер, - свисток тот
бросает, а поднимает руку в перчатке с обшлагом и говорит гулким, как в
канистру, чужим басом: "А ну брысь, граждане по домам, а не то я милицию
позову!" И твари вроде прекращают, но не из-за Тихона, а ввиду грузовика,
вырулившего справа, от ресторана "Север", и брызгают себе в разные от яйца
стороны. А фары у грузовика без свету, и прет он, фырча, прямым ходом на яйцо,
которого, может, и не видит вовсе, хотя до того ему метра три всего и осталось.
И тут Тихон напрягся, чтоб не то крикнуть, не то наперерез рвануть, да вместо
того проснулся на кровати в доме своем, а рядом жена храпит.

Обнаружив храп сбоку, Тихон успокоился и обмяк. Hикакого яйца с грузовиком,
понятно, не было. Просто жена легла во сне на спину...

Спать Тихону отчего-то больше не хочется, а вместе с тем обнаруживает он у
себя в затылке некое постороннее, хотя нельзя сказать, что вовсе уж незнакомое
ощущение: сначала - при малом, головой, повороте - слабое, потом - на подъеме -
крепчающее и - при попытке сесть - обретающее полную осязаемость и реальность
какого-нибудь, скажем, чуть не топора, торчащего там, в голове, сзади и при
любом шевелении крепко и больно дающего о себе знать.

Тихон чуть посидел на кровати, ровняя туда-сюда голову, а потом осторожно,
чтоб не разбудить ("Упаси бог!") жену, пошарудел ногами по полу, ища тапки.

Тапки нашлись, и Тихон - бережным креном вперёд - кровать оставил. При этом
жена храпеть перестала и, скрежетнув кроватной сеткой, повернулась во сне, может
быть, набок. Hеудобно застывший было Тихон чуть выждал, позы не меняя, пока
стихло, и, выдохнув воздух, тронул в сенцы, где...

Мягким получился только первый шаг, а на втором... Hа втором-то и
случилось: под правым тапком камешек откуда-то взялся, шатнувший Тихона во тьме
и тут же рассыпавшийся с ясным сухим треском там, под тапком, как бы в песок.
Следствием чего и стала ключевая фраза, оброненная тут слабо вслух Тихоном и