Анатолий Мариенгоф.
Роман без вранья
1926 г.
Оригинал текста расположен на странице "Книжный Шкаф" Андрея Носкова
взгляда бряцающими (как доспехи, как сталь) целлулоидовыми манжетами из-под
серой гимназической куртки, пенсне в черной оправе на широком шнуре и
длинными поэтическими волосами, свисающими как жирные черные сосульки на
блистательный целлулоидовый воротничок.
дворянского института.
мечтать не приходилось. Не сходишь, бывало, недельку-другую к парикмахеру, и
уж ловит тебя в коридоре или на мраморной розовой лестнице инспектор.
Смешной был инспектор -- чех. Говорил он (произнося мягкое "л" как твердое,
а твердое мягко) в таких случаях всегда одно и то же:
устрашать своих врагов, а ты дла чего, малчик, носишь длынные вольосы?
баловнем муз.
шевелюру, сразу я понял, что суждено в Пензенской частной гимназии пышно
расцвесть моему стихотворному дару.
страсть, на свой особый манер. Стихов он не писал, рассказов также, книг
читал мало, зато выписывал из Москвы почти все журналы -- толстые и тонкие,
альманахи и сборнички, поэзию и прозу, питая особую склонность к
"Скорпиону", "Мусагету" и прочим такого же сорта самым деликатным и модным
тогда в столице издательствам. Все, что получалось из Москвы, расставлялось
им по полкам в неразрезанном виде. Я захаживал к нему, брал книги, разрезал,
прочитывал -- и за это относился он ко мне с большой благодарностью и
дружбой.
Есениным.
через четыре после моего появления в Пензе. Я успел окончить гимназию,
побывать на германском фронте и вернуться в Пензу в сортире вагона первого
класса. Четверо суток провел бодрствуя на столчаке и тем возбуждая зависть в
товарищах моих по вагону, подобно мне бежавших с поля славы.
литературой), выписывал чуть ли не все газеты, выходящие в Москве и
Петрограде.
"Скифы", "Двенадцать" и есенинские "Преображение" с "Инонией".
ходила с хворостиной, "скликая в рай телят", и, как со своей рязанской
коровой, он обращался с богом, предлагая ему "отелиться".
всячески силился представить себе поэта Сергея Есенина.
роста в сажень, с бородой как поднос из красной меди.
столовых серебряных ложек.
достояния. Был он купеческий сынок -- каменный дом их в два этажа стоял на
Сенной площади, и всякого добра в нем вдоволь.
прийти к нему слава, он так хорошенько и не знал. Казалось ему (по мне судя
и еще по одному своему гимназическому товарищу, Молабуху, разъезжавшему в
качестве инспектора Наркомпути в отдельном салон-вагоне), что на пензяков в
Москве слава валится прямо с неба.
Последний раз я встретил его в конце месяца со дня злосчастного приезда в
Москву. У него осталось шесть серебряных ложек, а слава все не приходила. Он
прожил в столице еще четыре дня. На последние две ложки купил обратный билет
в Пензу.
2
(по-семейному Боб) во 2-м Доме Советов (гост. "Метрополь") и был преисполнен
необычайной гордости.
выдает пропуска красногвардеец с браунингом, отбирают пропуска два
красноармейца с пулеметными лентами через плечо. Красноармейцы похожи на
буров, а гостиница первого разряда на таинственный Трансвааль. Должен
сознаться, что я даже был несколько огорчен, когда чай в номер внесло мирное
существо в белом кружевном фартучке.
голову, в номер вбежал маленький легкий человек с светлыми глазами, светлыми
волосами и бородкой, похожей на уголок холщовой скатерти.
перед тем, как войти сюда, на дворе в бабки, бил чугункой без промаха,
обобрал дочиста своих приятелей и явился с карманами, оттопыренными от козен
и медяков, что ставили "под кон"? Одним словом, он мне очень понравился.
обложке верхнего экземпляра жирным шрифтом было тиснуто: "ИСХОД" и изображен
некто звероподобный (не то на двух, не то на четырех ногах), уносящий
голубыми лапищами в призрачную даль бахчисарайскую розу, величиной с кочан
красной капусты. В задание художника входило отразить мировую войну,
февральскую революцию и октябрьский переворот.
Милая, Нежности ты моей Побудь сегодня козлом отпущения.
превосходить правдивостью и художественной силой все образы любви, созданные
мировой литературой до сего времени. Так, по крайней мере, полагал автор.
непристойнейшим в мире смехом, сразу обнаружив в себе человека, ничего не
смыслящего в изящных искусствах.
ерунды!..
вышел из комнаты, унося на память с собой первый имажинистский альманах,
появившийся на свет в Пензе, я, дрожа от гнева, спросил Бориса:
масло на кусочек черного хлеба.
письменным столом ответственного литературного секретаря издательства ВЦИК,
что помещалось на углу Тверской и Моховой.
окна. По улице ровными каменными рядами шли латыши. Казалось, что шинели их
сшиты не из серого солдатского сукна, а из стали. Впереди несли стяг, на
котором было написано:
пройти к заведующему издательством Константину Степановичу Еремееву?
белая шелковая рубашка. Волосы волнистые, желтые, с золотым отблеском.
Большой завиток как будто небрежно (но очень нарочно) падал на лоб. Завиток
придавал ему схожесть с молоденьким хорошеньким парикмахером из провинции. И
только голубые глаза (не очень большие и не очень красивые) делали лицо
умнее -- и завитка, и синей поддевочки, и вышитого, как русское полотенце,
ворота шелковой рубашки.
3