Александр Мелихов

Во имя четыреста первого, или Исповедь еврея

Роман

Скажите, можно ли жить с фамилией "Каценеленбоген"? Не в тысячу ли
раз сладостнее фамилия "Фердыщенко"? Добавьте к тому, что всякого Ферды-
щенку понимают с полуслова, не заставляют на потеху окружающей публике
скандировать "Ка-це-не...", дрессированным удавом изогнувшись к канце-
лярскому окошечку. Скандировать свой позор, свое клеймо (хотели бы вы во
всеуслышание возглашать о себе: "Ро-го-но-сец, ро-го-но..."?), слог за
слогом выдавливать из себя признание: я еврей, я... - нет, даже рука,
этот вульгарный механический отросток, лишь на два шага отодвинувшийся
от протеза, отказывается мне повиноваться, а прочесть это проклятое сло-
во я просто-таки НЕ МОГУ - глаза перебегают на соседние, все-таки более
приемлемые строки: плюнуть самому себе в лицо мне даже физически было бы
проще.

В некотором блаженном младенчестве я считал, что еврей - просто неп-
риличное слово, не имеющее, как все такие слова, никакого определенного
смысла, а придуманное только для того, чтобы при его помощи невоспитан-
ные люди могли обнаруживать свою невоспитанность. А потом явился ангел с
огненным мечом и сообщил, что слово это имеет вполне определенный смысл,
а в довершение всего я сам оказался... нет, не могу повторить это срам-
ное слово всуе, как правоверный иудей (этот эвфемизм у меня получается)
не может произнести имя Бога - он говорит только: Тот, Который... Кото-
рый что?

Сначала я цеплялся за такую соломинку, как половина русской крови в
моих еврейских жилах, но теперь-то я понимаю, что еврей (ага, расписа-
лась рука, легко проскочило: первую песенку зардевшись спеть - я злоу-
потребляю русскими пословицами, как японский шпион штабс-капитан Рыбни-
ков), так вот, еврей - это не национальность, а социальная роль. Роль
Чужака. Не такого, как все. Для наивного взгляда разные еврейские
свойства вообще исключают друг друга - я и сам в дальнейшем намереваюсь
сыпать такими, казалось бы, противоположными этикетками, как "еврейская
забитость" и "еврейская наглость", "еврейская восторженность" и "еврейс-
кий скепсис", "еврейская законопослушность" и "еврейское смутьянство":
имеется в виду забитость чужака и наглость чужака, восторженность чужака
и скепсис чужака, и пусть вас не смущает, что все его свойства имеются и
у добрых христиан - чужака отличает единственный уникальный признак: его
не признают своим. Поэтому и храбрость, и трусость, и щедрость, и ска-
редность у него не простые, а еврейские.

В юности я извернулся было с широковещательной еврейской декларацией
"национальность - это культура" (евреи стремятся определить национальное
такими атрибутами, которыми способен овладеть каждый: они проповедуют
общечеловеческие ценности, чтобы их ядовитым сиропом растворить стены
своего гетто), и много лет с таким пылом отдавался русской литературе,
русской музыке, доводя свой чистосердечный восторг до болезненных парок-
сизмов, пока вдруг... а ведь я не только очень хорошо знал, что положено
рыдать при слове... ну, скажем "Шаляпин", но и рыдал (да искренне, иск-
ренне же!) громче всех, пока однажды во время коллективного рыдания меня
не спросили с дружелюбным недоумением: "А ты-то чего рыдаешь?" - но пос-
ле этого я умерил лишь внешние проявления, а внутренне я стал рыдать еще
громче. И все же со временем я обнаружил, что путь русской культуры и
был путем самого оголтелого еврейства (впрочем, любой другой путь, кото-
рый избирает для себя еврей, немедленно становится еврейским путем: об-
думанно и мучительно выбирая то, что должно делаться бессознательно, ты
уже одним этим навеки исторгаешь себя из рядов нормальных, то есть русс-
ких людей (кроме евреев у нас все русские). Да, да, путь вдохновенного
овладения (а кто же станет вдохновенно овладевать собственной женой?)
русской культурой оказался путем особо непоправимого еврейства: нор-
мальному человеку незачем исследовать закоулки наследственных владений -
на то есть евреи-управляющие, нормальному человеку ни в чем не требуется
переходить через край, а уж если ты сделался каким-то особенным знатоком
Толстого или Пушкина - значит ты Эйхенбаум, Лотман или, в лучшем случае,
- полуэтотсамый Тынянов.

Теперь я понимаю: все незаурядное в своей жизни я совершил в погоне
за заурядностью, я стремился выделиться лишь для того, чтобы стать та-
ким, как все. А это особенно невозможно там, где заурядность возведена в
высшее достоинство: "простой советский человек" - нет титула возвышен-
ней. Самые непреклонные демократы и самые елейные монархисты лебезят пе-
ред этой глыбой: "простые люди думают так-то и так-то", - самый гибкий
еврейский язык под этой чугунной стопой начинает виться и биться без
слов, как змея, которой наступили на ее бойкую костяную головку.

Кстати, то, что вовсе не "кровь" создает еврея, я вижу по своему
проклятому Богом роду, в котором с иссяканием еврейской крови еврейская
непримиримость только нарастает.

Мой дед, библейский серебряный старец в ватнике и тряпочной ушанке со
свесившимся ухом примиренно (безнадежно?) выговаривал упавшим (никогда
не поднимавшимся?) голосом, из которого он даже не давал себе труда изг-
нать пристанывающие (кряхтящие?) обертоны тысячелетней еврейской уста-
лости, заменить их бряцаньем гордого терпенья (гордое терпенье, сухая
вода, круглый треугольник): "Мы маленький народ, мы должны терпеть. Что
бы ни случилось, начнут с нас."

У моего отца Яков Абрамовича, когда речь заходила об антисемитизме
(от чудовищных зверств до канцелярских либо коммунальных пакостей), де-
лалось еще более горькое (еврейское) выражение лица, но заставить его
хоть как-нибудь высказаться на этот счет было невозможно - только при
помощи раскаленных клещей и испанского сапога удавалось вырвать из него
что-нибудь вроде: "Ну, негодяи, ну, что... Зачем о них говорить?.." -
лишь бы все свести к отдельным (нетипичным) негодяям, лишь бы не поку-
ситься на что-то действительно серьезное!

Именно воспоминаниям об этой еврейской забитости я и обязан самыми
нелепыми своими выходками. Я собираюсь еще долго разглагольствовать на
эту тему: ведь евреи всегда уверены, что всем очень интересно слушать
про их драгоценную персону (ух, как мне было ненавистно в отце его ев-
рейское самоуничижение, из-за которого он был готов часами слушать чью
угодно похвальбу, не решаясь вставить хоть словечко о себе: кому это мо-
жет быть интересно!). Но все же, с еврейским неумением вовремя придер-
жать язык, заранее открою, что я на целые годы, десятилетия, впадал в
ханжество: я старался полюбить тех, кто меня ненавидел (чтобы избавиться
от мук бессильной ответной ненависти), я старался сострадать тем, кто
лишил меня воздуха, кто отравил мое питье, кто напитал мою душу желчью и
мнительностью, кто подглядывал в мою спальню, в мою ванную и в мою убор-
ную неприязненным, неотступным, проницающим оком, под рентгеновским лу-
чом которого я никогда не оставался один (а ведь только наедине человек
ни перед кем не должен оправдываться). Чтобы избежать унижений, я ста-
рался объявить их несуществующими, оправдать их недоразумением, недос-
татком образования (как будто меня самого аристократический папа с мла-
денчества определил в Сорбонну!), результатом каких-то бед и обид (как
будто они дают право на подлость!), ложно направленным чувством справед-
ливости - и т.д., и т.п.

Уяснили теперь происхождение еврейского христианства? Ляг, прежде чем
повалят, смирись, прежде чем смирят, прости, прежде чем дадут понять,
что в твоем прощении не нуждаются, и, наконец, - как вершина, апогей,
акме (не знаете случайно, как по-еврейски "акме"?) - полюби, прежде чем
изнасилуют, - и будешь отдаваться только по любви. Все, в чем тебе отка-
зано, объяви никчемным: что высоко перед людьми, то мерзость перед Бо-
гом.

Наделенный этой мерзостью - силой, умом, красотой - с чрезмерным
(русским) размахом (по иронии судьбы - в стиле "рюсс"), вылитая модель
Глазунова, я не поднялся до таких высот. Поскольку для меня оказалось
недоступным лишь то, что передается по наследству всем без разбора, -
этническая принадлежность, - только ее я и стремился уничтожить, возгла-
шая на каждом шагу, что имеют значение исключительно личные доблести, а
национальностью не следует даже интересоваться (любой интерес к этому
вопросу ничего хорошего мне не сулил).

Словом, по сравнению с чистокровными еврейскими предками, все у меня,
мулата, было (да и есть, есть!) очень сложно и надрывно. У детей же мо-
их, квартеронов, все проще некуда. У дочки с руссейшим именем Катя -
простое еврейское высокомерие, безразличие к постороннему мнению. У сына
- простая еврейская униженность, искание расположенности у первого
встречного кретина. И неизвестно еще, что хуже (для русских, разумеется,
хотя им и то, и другое безразлично). У нее все дружки и подружки сплош-
ные Сони, Яши, Додики, Гринбаумы, Абрамовичи, но зато ее ничто в окружа-
ющей среде не оскорбляет, а значит, и не сердит - она замечает одних ев-
реев, как мы где-нибудь на птичьем дворе заметили бы только птичницу,
если бы прилаживались отлить в уголке. У сына же неисповедимой волею не-
бес все друзья - русские, правда, какие-то порченые (стандартная карти-
на: порча, распространяющаяся вокруг еврея), - но зато малейшее дунове-
ние антиеврейского духа, даже самое подозрение о его присутствии где-ни-
будь на Новой Гвинее приводит его в невыразимое бешенство (затравленное,
затравленное, не беспокойтесь, сударыня).

Как видите, евреев следует держать в страхе Божием, иначе они на го-
лову вам сядут: чем меньше их бьют, тем сильней они оскорбляются. Полю-
буйтесь: мой дед не имел права свободно передвигаться по просторам дер-
жавы Российской, у него сожгли дом, пустили по миру, перебили половину
родни, он тысячу раз трясся от страха в каких-то крысиных норах, - но
сердиться, беситься, рыдать, сжимать кулаки - таки он еще не сошел с
ума! Сынок же мой, который материально не претерпел ну ровно ничего (не
считая самых невинных - не направленных на конкретную личность - канце-