Э.М.РЕМАРК

ТЕНИ В РАЮ

Перевод Л.Черной, В.Котелкина

Э.М.Ремарк. Тени в раю.

М., Харьков, Аст, Фолио, 1999

В квадратных скобках [] номер страницы.

Номер страницы предшествует странице.

В круглых скобках () номер подстраничных примечаний переводчиков.

[3]

Пролог

В конце войны судьба забросила меня в Нью-Йорк. Пятьдесят седьмая улица и
ее окрестности стали для меня, изгнанника, с трудом объяснявшегося на языке
этой страны, почти что второй родиной.

Позади расстилался долгий, полный опасностей путь - via dolorosa(1) всех
тех, кто бежал от гитлеровцев. Крестный путь этот шел из Голландии через
Бельгию и Северную Францию в Париж, а потом разветвлялся: одна дорога вела
через Лион на побережье Средиземного моря, другая - через Бордо и Пиренеи в
Испанию и Португалию, в лиссабонский порт.

Я прошел этот путь подобно многим другим, спасавшимся от гестапо. И в тех
странах, через которые он пролегал, мы не чувствовали себя в безопасности,
ибо только очень немногие из нас имели подлинное удостоверение личности,
подлинную визу. Стоило попасть в руки жандармов, и нас сажали за решетку,
приговаривали к тюремному заключению, к высылке. Впрочем, в некоторых
странах еще сохранилось подобие человечности - нас по крайней мере не
выдворяли в Германию на верную гибель в концлагерях.

Только немногим беженцам удалось раздобыть настоящие паспорта, поэтому
бегство наше было нескончаемым. К тому же без документов мы нигде не могли
работать легально. Большинство из нас были голодные, жалкие и одинокие. Вот
почему мы и назвали путь наших странствий via dolorosa.
-----------------------------------------(1) Скорбный путь (исп.). [4]

Вокзалами нам служили почтамты в маленьких городишках и побеленные ограды
на шоссе. В почтовых отделениях нас могло ждать письмо, посланное до
востребования родными и близкими, а заборы заменяли доски объявлений. Мелом
и углем на них были выведены фамилии тех, кто потерялся, и тех, кто
разыскивал друг друга, адреса, предостережения, указания. Призывы, брошенные
в пустоту, да к тому же в годы тотального безразличия, вслед за которыми
настала эпоха полной бесчеловечности - война, когда и гестапо, и полиция, а
нередко и жандармы делали общее дело: охотились за нами, изгоями.

Несколько месяцев назад я прибыл на грузовом пароходе из Лиссабона в
Америку, по-английски говорил с грехом пополам; казалось, меня, полунемого и
полуглухого, высадили на другую планету. Да это и была другая планета. Ведь
в Европе шла война.

К тому же документы у меня были не в порядке, хотя буквально чудом я стал
обладателем настоящей американской визы, дававшей мне право на въезд. Но
паспорт мой был на чужую фамилию. Иммиграционные власти отнеслись ко мне с
недоверием и засадили на Эллис-Айленд. И лишь шесть недель спустя мне выдали
временное удостоверение на три месяца. За этот срок я должен был обеспечить
себе разрешение на въезд в какую-нибудь другую страну.

Знакомая картина. В Европе я жил долгие годы точно так же, и передышки
длились иногда не месяцы, а дни. Эмигрировав из Германии в тридцать третьем,
я официально стал политическим мертвецом. А теперь мне целых три месяца не
надо было бежать. Непостижимое счастье!

Уж давно я перестал удивляться тому, что ношу чужое имя и живу по
паспорту умершего. Напротив, это казалось в порядке вещей. Паспорт я получил
в наследство во Франкфурте. Фамилия человека, подарившего мне его в день
своей смерти, была Росс. Таким образом, [5] и я теперь звался Роберт Росс.
Свою настоящую фамилию я почти забыл. Люди многое забывают, когда речь идет
о жизни и смерти.

На Эллис-Айленде я встретил турка, который лет десять назад уже приезжал
в Америку. Не знаю, по какой причине ему сейчас не разрешили въезд в Штаты.
Спрашивать не имело смысла. На моей памяти не раз случалось, что людей
высылали только из-за того, что они не подходили ни под одну рубрику
инструкции.

Турок дал мне адрес одного русского в Нью-Йорке, с которым он был знаком
в давние времена. К сожалению, он не знал, жив ли этот человек. Но когда
меня выпустили, я сразу отправился к нему. Поступок мой был вполне объясним.
Я жил так уже годы. Людям, вынужденным постоянно быть в бегах, не оставалось
ничего другого, как рассчитывать на случай. Чем невероятней был случай, тем
естественнее он казался. И в наши дни обыденность иногда походит на сказку.
Не очень-то веселую сказку, но как ни удивительно, конец у нее часто
оказывается куда более счастливым, чем можно было ожидать.

Русский работал в маленькой обшарпанной гостинице недалеко от Бродвея. Он
назвался Меликовым, говорил по-немецки и сразу же принял во мне участие.
Он-то знал, что мне всего нужнее: пристанище и работа. Пристанище нашлось
без труда: у русского оказалась лишняя койка, и он поставил ее к себе в
комнату. Но работать с туристской визой было запрещено. Тут требовались
другие бумаги - разрешение на въезд с номером иммиграционной квоты. Значит,
работать я мог только нелегально. Так же было и в Европе, и я не очень
сокрушался. Кроме того, у меня еще оставалось немного денег.

- А на что вы будете жить? Об этом вы подумали? - спросил Медиков.

- Во Франции я под конец работал торговым агентом, продавал сомнительные
картины и подделки под старину.

- Вы что-нибудь в этом смыслите?

- Не слишком, но кое-что усвоил. [6]

- Где?

- Я два года провел в Брюссельском музее.

- Работали там? - с удивлением спросил Медиков.

- Нет. Скрывался, - ответил я.

- От немцев?

- От немцев, которые оккупировали Бельгию.

- Два года? - снова удивился Медиков. - И вас так и не нашли?

- Нет. Нашли того человека, который меня прятал. Медиков взглянул на
меня.

- Вы успели удрать?

- Да.

- А что случилось с тем человеком?

- То, что обычно случалось. Его отправили в концлагерь.

- Он был немец?

- Бельгиец. Директор музея.

Медиков кивнул.

- Каким образом вам удалось так долго скрываться? - спросил он, помолчав
немного. - Разве в музее не было посетителей?

- Конечно, были. Днем я сидел взаперти в подвале, где находился запасник.
Вечером являлся директор, приносил еду и на ночь выпускал меня из моего
убежища. Из здания музея я не выходил, но мог выбираться из подвала. Свет,
разумеется, нельзя было зажигать.

- А служащие музея что-нибудь знали?

- Нет. В запаснике не было окон. А когда кто-нибудь спускался в подвал, я
сидел не шевелясь. Больше всего боялся чихнуть не вовремя.

- Вас из-за этого и обнаружили?

- Да нет. Кто-то обратил внимание, что директор либо чересчур часто
засиживается в музее, либо возвращается туда по вечерам.

- Понятно, - сказал Медиков. - А читать вы могли?

- Только в летние ночи или при лунном свете.

- Но ночью вам разрешалось гулять по музею и рассматривать картины?

- Да, пока они были видны. [7]

Медиков улыбнулся и неожиданно спросил:

- Хотите есть?

- Да, - сказал я. - И даже очень.

- Так я и думал. Стоит человеку очутиться на свободе - и у него
появляется волчий аппетит. Поедим в аптеке.

- В аптеке?

- Да, в drugstore. Это одна из особенностей Штатов. В аптеке покупают
аспирин и закусывают.

- Чем вы занимались целый день в музее, чтобы не сойти с ума? - спросил
Медиков.

Я окинул взглядом аптеку: у длинной стойки люди торопливо жевали, глядя
на рекламные плакаты и бутыли с лекарствами.

- А что мы тут будем есть? - спросил я в свою очередь.

- Котлеты. Это блюдо да еще венские сосиски - основная пища американцев.
Бифштексы не по карману простому люду.

- Чем я занимался в музее? Ждал вечера. И, конечно, по возможности
избегал думать об опасности, которая мне угрожала. Иначе я бы очень скоро
свихнулся. Впрочем, у меня был опыт - уже несколько лет, как я скрывался.
Один год даже в самой Германии. Вот я и не позволял себе думать, что
допустил хоть какую-нибудь оплошность. Раскаяние разъедает душу сильнее, чем
соляная кислота. Это занятие для спокойных эпох. Ну, а потом я без конца