В. Шишков

ПЕЙПУС-ОЗЕРО

(Повесть)

Глава I

Свершается реченное.

Николай Ребров последний раз оглянулся на Россию. Под ногами и всюду,
куда жадно устремлялся его взор, лежали свежие первоноябрьские снега,
воздух дышал морозом, но Пейпус-озеро еще не застыло, спокойные воды его
были задумчиво-суровы, и седой туман разметал свои гривы над поверх-
ностью. А там, на горизонте, легкой просинью едва намечались родные да-
лекие леса.

Николай Ребров едва передохнул, остановившееся его сердце ударило с
новой силой, он крикнул:

- Иду, Карп Иваныч! Сейчас... - и побежал к скрипевшему большому во-
зу, на колеса которого наматывался липкий снег.

* * *

У заставы пришлось беженцам провести трое суток в холоде, в снегу.
Эстонскими властями разоружалась Северо-Западная армия генерала Юденича:
отбиралось и переписывалось оружие, проверялись списки, выдавались наря-
ды: кому куда. Безостановочно двигались обозы, уныло шагали солдаты в
одиночку и кучками - остатки белых на-голову разбитых полчищ. Вся эта
жестокая затея, стоившая России стольких жертв, продолжалась около трех
месяцев, и новая европейская амуниция белых войск еще не успела истре-
паться о красные штыки. Зато лица солдат унылы и потрепаны, в глазах ус-
талость, озлобленность, головы опущены, и мало веселых слов. Так с под-
жатым хвостом возвращается в свою будку побитый пес. Среди свежей амуни-
ции то здесь, то там култыхает серая рвань: это забеглые, покинувшие
свою родину, красноармейцы. Надрывно скрипят по снегу немазаные колеса
таратаек, истощенные быстрым отступлением обезноженные лошади тяжело по-
водят ребристыми боками, мобилизованные псковские мужики угрюмо шагают
возле своих кляч и с ненавистью поглядывают на скачущих верхами офице-
ров.

- Вот и Эстония, - сказал Николай Ребров.

- Да, - безразлично ответил с возу Карп Иваныч, богатый тор-
гаш-крестьянин из-под Белых-Струг. Он очень толст и неуклюж, рыжие усы
вниз, бритое лицо заросло щетиной. Семь больших возов, запряженных
собственными лошадьми, везут его добро. Он на последнем. А на первом во-
зу - сельский батюшка, отец Илья с перепуганным сухощеким личиком. Он
согнулся, засунул руки в рукава и дремлет под гул унылый речи, под скрип
возов.

- Рарарарара..... Футь!

- Не отставай, Мишка, не отставай!

- Я не отставаю... А где тятя-то?

- Фють! Но, шолудивая!

Старый сосновый лес. Сквозь шапки хвой голубеет небо. Был ликующий
зимний день, но многотысячная бегущая толпа, вся, как в ночи, в прокля-
тиях и вздохах, и поток солнечных лучей не мог пробить гущу унылых дум.
По обе стороны лесной дороги шагали с узлами, с торбами согбенные люди.
Мелькали красные, белые, черные платки на головах женщин и подростков.
Мычали коровы, блеяли овцы, где-то протестующе визжала свинья.

- Нно! Чего поперек дороги-то остановился? Эй, ты!

- Двинь его кнутом!

- Тпру! Сворачивай, дьявол!

- Ксы! Дунька, гони, гони корову-то в лесок!.. Чего ты, кобыла, че-
шешься!

На пути эстонский хутор. Возле белого чистого домика стоит семья эс-
тонцев. "Сам" в белой рубахе и ватной жилетке. Бритое лицо его зло, се-
рые узкие глаза сверкают. Он кричит что-то поэстонски на разрозненно ша-
гающих солдат и, выхватив трубку, бросает с презрением:

- Ага, белы черть!.. Наших баронов защищать пришли? Куррат!

- Мороз померзнуть надо их, - подхватывает другой эстонец. - Нейд
тарвис... Яра хавитада. - Он не торопясь подходит тропинкой к своему со-
седу, злорадно хохочет, подмигивая на солдат: - Повоевал, ладно, чорт,
куррат... Тяйконг... А жрать в Эстис пришел...

- Эй руска! Ваши газеты печатались - Троцкий у вас в плену. А ну, по-
кажи, где Троцкий?.. Ха-ха-ха-ха...

- Они Питер взяли!.. Вот наши бароны подмогу им дадут, на Москву по-
лезут.

Обезоруженные солдаты отвертываются, глядят в сторону, вздыхают, про-
буют громко между собою говорить. Вот один надрывно крикнул:

- Молчи, чухонская рожа! И так тошнехонько.

Солнце склонилось за лес. Стало темнеть.

Беглая, неприкаянная Русь огромным ужом утомленно вползла в Эстонию.

* * *

В густом лесу, вблизи дороги глазасто горят сотни костров. Людской
поток завяз в глубокой тьме и остановился. На много верст сплошной цы-
ганский табор.

Карп Иваныч деловито готовит снедь.

- Помогай, чего ж ты, Сережка, развалился, как дома на диване, - го-
ворит он своему сыну, румяному юноше с задумчивыми глазами. - Сергей,
слышишь?

- Сейчас. - Сергей нехотя встает с раскинутой у костра, на снегу шубы
и сонно смотрит на отца.

- Бери ведро. Намни снегу поплотней, чай кипятить из снегу станем. У
них, у дьяволов, и воды-то не выпросишь. Подошел к колодцу - гонят.
Тьфу!.. Давай, говорят, две марки. Да не успел еще я, дьяволы, марок-то
ваших наменять, чтоб вам сдохнуть... Тьфу!.. И лошадей-то снегом кормить
придется замест воды...

- Да, да, - сказал сухощекий, с рыжей бородкой хохолком отец Илья и
кивнул в сторону пошагавшего с ведром Сергея - Трудно сынку вашему бу-
дет: в холе рос.

- Матка избаловала его. Известно дуры бабы. Он, бывало, из дому не
выйдет, чтоб губы не намазать фиксатуаром, да брови не подвести. Франт.
А дела боится, как огня. Белоручка. Несмотря, что в деревне рос.

- Трудно, трудно будет, - вздохнул батюшка. - А нет ли у вас лишней
сковородочки? Яишенку с хлебцем хочу изобрести.

Где-то раздался выстрел. У соседнего костра неуклюжая женская фигура,
замотанная шалью, доила корову. Это Надежда Осиповна Проскурякова, быв-
шая помещица, старуха. У нее молодой, кровь с молоком, муж, бывший
крестьянский парень. Он сильной рукой держит корову за веревочный ошей-
ник и насвистывает веселую.

- Митя! Прошу тебя... Ой, держи!.. Она опять меня боднет...

- Держу, держу... Доите вашу корову с наслаждением...

Голова старухи трясется, и молоко циркает аппетитно в деревянный
жбан. Встревоженный вырос у костра Николай Ребров.

- Карп Иваныч! Как же быть?.. - проговорил он подавленно. - Озноб,
голова болит у меня... Просился к эстонцам. В двух мызах был, не пуска-
ют. В баню просился ночевать - гонят. Даже один выстрелил, в воздух,
правда... Слыхали?

- Эх, плохо, Коля, - сказал Карп Иваныч, - ложись у костра. Ужо я се-
на подброшу. Эх, парень! И одежишка-то у тебя один грех... Сергей, Се-
режка! - закричал он в тьму. - Скоро?!

- Вы, что же, гимназист? - спросил священник, и, кокнув об сковородку
яйцо, пустил его в шипящее масло.

- Реалист. Только что окончил...

- А папашенька ваш чьи же, какой, то-есть, профессии?

- Железнодорожник.

- Та-ак-с. А что же вас заставило бежать одних? - священник кокнул
четвертое яйцо и потыкал ножиком яичницу.

Во тьме, на дороге беспрерывный гам, крик, тяжелый грохот.

- Эй! Тут какая часть?

- Никакая. Тут вольные.

- Не видали ль полковника Заречного?

- Антилерия, что ли? Езжайте дальше. Они в фольварк ушли.

- Тпру! Стой, сто-о-ой!!.

Грохот смолк. К костру подбежали два солдата.

- Братцы! Дайте-ка перекусить. Не жрамши.

- Артиллеристы? - спросил отец Илья.

- Восьмая батарея. Не знай куда сдавать. Никаких порядков не разбе-
решь. Все начальство разбежалось. Сена нету... Лошади падают... Чухны
ничего не дают. - Измученные солдаты жадно чавкали поданные Карпом Ива-
нычем ломти хлеба.

- Никак вы из духовенных? - обратился бородатый солдат к батюшке?

- Есть грех... Священнослужитель из с. Антропова.

- Вот дьяволы какие, эти самые краснозадые, - злобно проговорил вто-
рой солдат. - Даже духовенные от них должны бежать.

- Им, анафемам, только в руки попадись... С живых шкуру спустят, -
сказал Карп Иваныч, хлебая щи.

- Ну, да и мы тоже ихнего брата, - сказал бородатый, вздохнув. - Мно-
го их на деревьях качается... Папаша дозволь щец хлебнуть. Пятые сутки
горяченького не видал... Ах, сволочи, как они нам нашпарили.