Александр Тюрин

Вооруженное восстание животных

"Еда -- друг, нееда -- враг"

Из постановления Совета животных и растительных депутатов

Вместо предисловия.

-------------------

Намедни я купил компьютер "Секстиум-600": "мозги" у него на гигабайт, на диск вся Публичная библиотека влезет, внутри прибамбасов всяких до хрена и больше.

Выложился я на это дело полностью, три месяца не пил не курил -- все грошики в копилочку, еще и продал стереоскопический телек.

Ради чего я так старался? Не программист же какой-нибудь, не хаккер. И от от игрулек не торчу, как некоторые. Но одна отпадная игра меня покорила. "Доктор Хантер" называется. Она позволяет стать настоящим охотником, не губя ни одной живой души. В самом деле, стрелять я люблю, и попадать в цель люблю. А вот убивать нет.

0. Русский "доктор Хантер".

Познакомились мы год назад. Это оказалась последняя нормальная осень в моей жизни. И это была замечательная осень со здоровым ядреным воздухом и уважаемым мужиком -- все в духе поэта-охотника по фамилии Некрасов.

Мой новый знакомый охотником был азартным, да и поэтом наверное тоже. Звали его Гиреев Филипп Михайлович. Был он главой государства в государстве, если точнее -- президентом научно-производственного объединения "Жизненная сила". Президентом, председателем правления, генеральным директором, ну и так далее. Далее имелось у Филиппа Михайловича членство в либерально-коммунистической партии и депутатство в парламентах сразу трех сопредельных государств. Мысли Гиреева о настоящем и будущем выражали как телекомпания "Поганкино", так и "Ничья газета". (Все названия я, конечно, изменил, чтобы не разглашать коммерческую и государственную тайну.) Еще его украшали благородная седина на висках, очки в тонкой оправе, аккуратно подстриженная бородка. Очень положительная наружность.

В общем, был Филипп Михайлович весомый человек, а в частности, тонкий любитель охоты. Тонкий, но своеобразный, дед Мазай наоборот. Гонять зайца, поджидать в засаде кабана, травить лиса, поднимать важную птицу -- это не его стихия. Филиппа Михайловича интересовали совсем другие вещи. Он просил -- а кто откажет такому уважаемому человеку -- чтобы в те кормушки, куда сыплется жрачка-подкормка для животных, егерь добавлял его порошка. Если точнее транквилизатора.

От гиреевского порошка зверь становился мечтательным, полудремлющим. Зверь, например кабан, подпускал генерального директора на десять шагов и просыпался уже от первой пули. Но спектакль был еще впереди. Филипп Михайлович никогда не стрелял в башку. Начинал он с ноги, бока или загривка, ну и развивал тему помаленьку.

Наверное, Гиреев таким образом удовлетворял потребность убить, но не сразу. А потом съесть.

Филипп Михайлович любил животных, особенно тех, у кого вкус получше.

И вообще он умел получать от жизни все виды и разновидности удовольствий. На это способны только те, у кого было тяжелое детство -- ежедневный понос, порка и полное отсуствие леденцов.

Конечно же, ничтожно малой была вероятность нашей встречи. Но кое-кто наверху, или может внизу, порой плюет на вероятности, если так нужно для сценария.

Я то как попал в общество зверей и охотников? Колька Брундасов, мой одноклассник, с которым я когда-то мух из рогаток лупил, закончил зоотехникум. Потом он таскался по разным зверосовхозам, ну и, наконец, заделался егерем в одном охотничьем заказнике -- двести камэ от Питера в сторону Кингисеппа.

Встретились мы как-то с Брундасовым на Балтийском вокзале, попили пивка без всяких там новомодных пенообразователей, оставили желтые пис-письмена на заборе. Ну и пригласил меня Колян к себе на каникулы.

Я жил в сарайчике, а Гиреев занимал двухэтажный обсаженный цветами коттедж. Иногда я так уставал от отдыха, что помогал Кольке по хозяйству в знак признательности за приют.

И по ходу дела ошивался неподалеку от Филиппа Михайловича.

Телохранитель гиреевский чуть было меня не попер в шею, но хозяин милостиво махнул рукой -- пусть-де остается, лишняя человеческая морда в этой лесной глуши не повредит.

Колян в классическом советском стиле перед значительным товарищем холуйствовал, скалился шуткам, подносил-уносил -- за что я его, конечно, не виню. Да и мне помаленьку приходилось.

Но главное мое назначение оказалось в другом.

На отдыхе кроме развлекательной стрельбы, приятной баньки, шашлычков, грибочков Филипп Михайлович уважал кое-что еще. А именно монологи. Свои, конечно. Мы с Колей представляли из себя необходимую в таких случаях аудиторию.

Вечерком поваляется Филипп Михайлович с какой-нибудь длинноногой представительницей кабаре у себя в спальне, а потом в шлафроке спускается в гостиную. Без девушки. В гостиной мы уж наготове, причесанные и умытые.

И рассуждает он на разные темы среди мореного дуба, подергивая щипчиками красноглазые угольки в камине.

Передо мной и егерем Колькой оживало детство Гиреева, проведенное с больным животиком на горшке, юность Гиреева, потраченная к хрену собачьему, если точнее на БАМе, его молодость, когда подбирал он клавиши к людям в комитетах комсомола, и зрелость, в которой научился использовать ближних и дальних, как воздух и воду.

После десятой рюмки скотча (хаф-на-хаф с содовой) Филипп Михайлович окончательно светлел ликом и рассказывал о тайне власти. Не только своей, а власти вообще, от Цезаря до наших дней.

И получалось, верь не верь, что никакой власти в помине нет. А есть эволюция.

И кто на самом деле царь природы, кто выиграл от эволюции? Лев или орел? Фига с два. Лев еле ноги тянет, орел общипанный лежит. Выиграл глист, печеночный сосальщик, бычий цепень -- слепой безрукий и безногий паразит, который однако неистребим.

Мы -- люди, тигры, львы и прочие гордые создания -- ищем жрачку, партнершу, квартиру, бьемся за них, бегаем, лазаем, стреляем, а червь -- он там, внутри нас, он спокойненько сосет. Сосет и размножается.

Получалось, по Гирееву, что венец творения -- именно этот самый паразит, а не Эйнштейн и Нильс Бор. Именно червяк-паразит властвует над нами, а не наоборот.

Где-то после четырнадцатой рюмки важная персона, однако, мрачнела, разоблачалась до трусов, затем выдавал тайну тайн. Знает он, что на свете скоро появится сверхпаразит, который не не только нашу пищу отсасывать будет, но и многое другое. И он боится, что этот сверхпаразит выбьется из-под всякого контроля и ОВЛАДЕЕТ ВСЕЙ ЗЕМЛЕЙ.

Понемногу затухало бормотание; лицо, превратившееся в морду, растекалось по ковру. Важного человека, дошедшего до момента истины, Коля и телохранитель споласкивали водой и, обтерев насухо, несли в койку. Там уже артистка кабаре следила всю ночь, чтобы генеральный директор не захлебнулся собственной блевотиной.

Да, говорливый господин-товарищ Гиреев, когда сильно расслабится. Вроде чушь он порет, надравшись, но я в ней вижу кое-какой смысл. Страшный смысл. И, боюсь, Гиреев видит, что я вижу. Как бы мне это боком не вышло. Возьмет и вычеркнет начальственная персона мою фамилию из списка ненужных людей. А киллер разрядит ствол, приставленный к моей умной голове и с ухмылочкой произнесет: "Он слишком много знал".

Отдых отдыхом, а трудится приходиться. Вообще-то я работаю в охранном бюро, как сейчас выражаются -- в секьюрити. Я там уже пять лет. Некогда я был уверен, что это место для тех, кто хорошо стреляет и быстро соображает.

Но, как выяснилось, мы -- частные охранники, а не менты, поэтому имеем право возразить оружием только в пределах так называемой допустимой обороны.

Кто-нибудь на всем белом свете понимает, что такое "пределы допустимой обороны"?

Вот направят тебе в лоб смит-вессон 45 калибра, взведут курок и начнут давить на спусковой крючок, вот тогда уже можешь отвечать. А можешь уже и не ответить.

И еще я прикован к стулу, как раб к турецкой галере. Не могу встать, взять свои манатки и уйти в неизвестном направлении, хотя бы на полчасика...

Разлитая по моей будке скука-тоска словно переваривает меня. Тут не только быстрое соображение, но и остатки разума исчезнут, и стану я как белка в клетке. Нет, позвольте, у белки в клетке есть колесо. Белке повезло.

Я могу, конечно, журнал, насыщенный голыми девками, полистать. Могу, например, роман посочинять. И сегодня могу. Но не хочу.

Тридцать лет мне -- и ничего для бессмертия. Что же будет в сорок?

Пощелкал я клавишами, которые управляют сторожевыми видеокамерами, погонял их по рельсам. На экранах видны только вымоченные в желтом фонарном свете подходные дорожки, глаза киснут.

Ни одна сволочь не пробежится от кустов к кустам, никого не интересует хоромина, напичканная дорогущим оборудованием, как огурец семечками.

А ведь фирм с компаниями тут, что мусора и все занимаются высокими, понимаешь, технологиями. И называется все это вместе -- технопарк. Здание технопарка, между прочим, на таком отшибе -- на месте бывшей гатчинской овощебазы.

Но воры и бандиты, похоже, не понимают, чем технопарк лучше овощебазы.

И долгими вечерами-ночами здесь пусто, как в животе у жителя Бангладеш, в смысле, людей негусто...

Вот и сегодня, едва звездочки покатились по небу, весь наш научный и технический персонал брызнул через двери наружу -- расселся по подержанным "опелям" и поколесил. А еще через полчаса уборщицы помчались на электричку.

А мне от пышно зеленеющей тоски хочется, чтобы что-нибудь произошло и я смог отличиться. Хочется, само собой, подсознательно, конечно, но и этого не мало.

Однако воры и бандиты орудуют только в центре города, где круглые сутки толпища.

Сегодня остались поковыряться в граните науки лишь доктор Файнберг и его верная помощница -- лаборантка Нина. На всю ночь остались разрабатывать так называемую "эволюционную машину".

И, конечно, большие сомнения у меня, занимается ли эта парочка указанной темой. Или эти разнополые сограждане занимаются тем, что в эволюции уже не нуждается.

Сидят доктор наук и Нина в компьютерном центре на четвертом этаже. Жалко, что там видеокамера не установлена -- ученые стесняются, хотя все для их же блага. Впрочем, я при каждом обходе здания обязательно навещаю Файнберга с лаборанткой, не боясь показаться назойливым.

И что интересно, пару месяцев назад Файнберг с Ниной располагались на почтительной дистанции, а теперь притянулись друг дружке на расстояние, скажем, вытянутого пальца. Как Абеляр с Элоизой. Если кто не знает историю средневекового ученого Абеляра, то скажу, что она плохо кончилась. Оппоненты оторвали Абеляру яйца.

Я, конечно, не осуждаю доктора Файнберга, изогнув брови домиком. В самом деле, зачем все время убивать на скоротечные научные достижения? Жизнь-то не безразмерная.

А Элоиза... то есть, Нина -- дама местами интересная.

Рот -- как косяк у ворот, ноги -- что столбы на дороге, глаза -- для бандитов тормоза, ягодицы -- как две перелетные птицы, так, наверное, выразился бы автор "Песни Песней".

Мне тоже нравятся ее... ну, в общем, то, что впереди... в количестве двух штук. Дыньки такие.

А вот мозги у лаборантки набекрень; если бы с головой была бы норма, Нина бы не связалась с доктором Файнбергом.

Если кто не понимает, то эволюционная машина доктора Шмуэля Файнберга -- это, в сущности, программа такая, киберсистема, в которой как бы живут и развиваются разные твари. Там и климат смоделирован, есть и вода, и воздух, и растения -- все, конечно, электронное.

Программа эта работает параллельно сразу на семи мощных компьютерах в нашем технопарке. Иногда к этой локальной сети подсоединяется и пяток сторонних компьютеров через Интернет. Теперь ясно, почему Файнберг орудует по ночам, когда все компьютеры свободны, а другие ученые спят и видят сны о Нобелевских премиях?

Эволюционная машина определяет, какие мутации пригодятся, а от каких проку не будет, какие направления развития окажутся для животного мира перспективными, а какие губительными.

И вот док Файнберг мне намедни сказал в столовке, что природа в последние миллионы лет как будто избегает самых интересных вариантов. Дескать, много раз на Земле могли образоваться такие монстры, пожиратели и истребители, что людям -- верная крышка. Но вопреки всем вероятностям худшего не случилось. По крайней мере, на суше.

А вот в море случилось. Почему, например, до сих пор нет разумных существ в море, несмотря на то, что там мозги у многих тварей -- ого-го-го!? А потому что там бандюги-акулы, которые сами не слагают поэм и другим не дадут.

Но вот где природа оплошала, там Самуил Моисеевич дорабатывает.

Он мне показывал на компьютерном экране разные интересные "эволюционные траектории". Вначале, впрочем, не очень это интересно. Всякие биохимические формулы, колонки цифр, последовательности генов. Потом наступает очередь костей. Кости и черепа на экране пляшут сатанинские танцы, соединяются в скелеты, те плавно обрастают плотью и превращаются в полноценные образы неведомых животных. Ну, а затем новоявленные монстры: грифоны, горгульи, церберы давай бегать, прыгать и даже подвывать через саундбластеры.

Это, доложу я вам, будет похлеще всякого голливудского ужастика. Какая-нибудь клыкастая харя с большого экрана тебе улыбнется, считай, настроение на день испорчено.

Не исключал доктор Файнберг, что кто-то намеренно не дает природе создавать монстров, или же уничтожает их своевременно.

Вот, например, когда-то царил такой серьезный неслучайный зверь, как змей, он же дракон, которому удалось набедокурить даже в райском саду. А куда он исчез, если был такой умный?

И с этой забавной чепуховиной носился Моисеич, не расчесав всклокоченной головы, все свое свободное время. Естественно, этим же он занимался и в рабочие стулочасы.

А начало такой, с позволения сказать, деятельности было положено год назад, когда из-за бугра к нам прибыло зарубежное светило -- доктор Шмуэль Файнберг, ведущий специалист "Микрософта". И за смехотворное для птицы такого полета денежное вознаграждение ("пернатый" наглядно смеялся, глядя на зарплату) стал консультантом товарищества "Гаврилов и компания". Что товарищи отмечали при помощи интенсивного пьянства как неслыханную удачу.

Потом уж выяснилось, если доктор Шмуэль Файнберг и работал в "Микрософте", то не больше трех дней. Явился одесский дружок Моисеича и проявил кинопленку Файнберговой жизни. С десяток лет тому назад сильно раздувшийся от идей Самуил Моисеевич перебрался с мансарды дома номер три, что на Базарной улице, в академические круги Кембриджа, Гарварда и Иерусалима -- на передовые рубежи науки.

Однако там одесский теоретик не прижился, поскольку не имел приличного образования и признанных работ, зато имел большие претензии и громко требовал переключить ведущие лаборатории на изучение ведомых лишь ему эволюционных сюрпризов.

Также не задержался Файнберг ни в одной из транснациональных корпораций как человек, мало интересующийся мнением начальства.

В конце концов за бугром он приобрел некоторую, увы, целиком отрицательную известность, и, оставив жену у одного знакомого американского ученого, а дочку в израильской армии, повернул назад.

Через неделю он полностью засветился и на свежем месте работы -- в Гатчине.

Однако бывший таежный охотник Гаврилов из упрямства -- того самого, с которым подстерегал сохатого -- оставил не признанного никем ученого у себя.

Правда, Гаврилов попросил Файнберга маячить в рабочее время перед другими сотрудниками как можно меньше. Естественно, что и денежное вознаграждение вызывало уже не смех, а огорчение. Но, судя по плавленным сыркам, которые поглощал вдумчивый Самуил Моисеевич, многого ему не требовалось.

Наверное, девушка Нина была среди тех редких личностей, на кого Файнберг производил впечатление крупного специалиста "оттуда", с которым она рано или поздно отправится "туда". Такая наивность делала ей честь по нынешним временам. А может ее гипнотизировали электронные демоны Самуила Моисеевича.

Впрочем, они и на меня производили впечатление. И по дороге домой, в электричке, в метро, вместо того, чтобы цеплять взорами девичьи попки, я всматривался в морды алкашей -- не затесался ли среди них эволюционный монстр?

Но дома вылетали из меня, как из распахнувшегося портфеля "дипломат" все изнурительные мысли, поскольку я сразу бросался к своему домашнему компьютеру в "Доктора Хантера" сражаться.

Раньше у меня аппаратура похуже была, но когда я добился второго в целом Питере результата, то фирма-производитель этой забойной игры прислала мне особый шлем и позиционные перчатки -- для погружения в ее трехмерную виртуальную реальность!

Так что пришлось новый комп "Секстиум-600" покупать -- который мог бы все это дело потянуть.

Еще фирма наградила меня жилеткой особой. Она тоже к компьютеру подключенная и если ты дал промашку, покалывает тебя электрическими разрядиками -- такое вот наказание.

Стрелять в "докторе Хантере" можно не только по готовым зверям, заложенным в программу, но и по тем, кого сам спроектируешь.

Ну, я постарался в стиле дока Файнберга. Приятно напасть не на какого-нибудь волчишку или мишку, а на урода с зубами-серпами и лапами-мясорубками.

Короче, доктор Хантер -- это вам не Филипп Михайлович Гиреев...

Приятные воспоминания о "Секстиуме-600" и "докторе Хантере" внезапно обрываются, потому что в мою дежурную будку влетает вдруг вопль. Откуда-то сверху. Так просто этот вопль не издашь, надо очень постараться.

Тут у меня всякие мысли табуном понеслись. Что-то наконец произошло! Я могу теперь отличиться, могу показать свою круть. Но с другой стороны, руки у меня почти связаны...

Наконец табун пронесся, я вскочил, выхватил из кобуры револьвер. И как раз на экране, то есть в коридоре четвертого этажа перед видеокамерой, появилась Нина. Она покачивалась, как молящийся сектант, и странно раскрывала рот, как участник пантомимы. А на груди у нее были... пятнышки, как от брызнувшей крови!

И что это может означать? Неужели в порыве страсти безнадежной доктор Файнберг, спустив штаны, бросился на спелую лаборантку, как заяц на капусту, а она ему случайно, лязгнув челюстями... откусила "морковку" .

Я понимаю, ничего смешного тут нет, но с другой стороны есть о чем поведать собутыльникам -- народ будет ржать....

Я включил у телефона автоответчик и отправился к лифту, не забыв прихватить пакетик. Говорят, если эту самую "морковь" быстро поднять и зафигачить в холодильник, то потом ее врачи пришпандорят обратно -- к телу между ног.

Пока ждал кабину, готовил кое-какие язвительные слова в адрес Нины. Дескать, взяли вас сюда, гражданка лаборантка, чтобы вы головой работали, а не совращали похотливых старцев длинными ногами. У господина Файнберга получается же производственная травма -- кто платить будет?

Черт, правление технопарка может и на меня "накатить", дескать, не обеспечил безопасность.

Когда я, наконец, доехал, Нина торчала еще в коридоре, выжатая и пожелтевшая, как курага. От ее жалкого вида я заготовленными словами сразу поперхнулся. Она задвигала ртом, но слов не было слышно. Тогда она задрыгала рукой, показывая на двери компьютерного центра.

Ясно уже, там что-то серьезное.

Взвел я курок, и с пальцем на спусковом крючке, решительно направился в компьютерный центр. По дороге, правда, поскользнулся на каком-то дерьме, кажется крысином. И только я в центре оказался, сразу взмок. Я вначале красную лужу увидел, очень яркую на сером фоне. А потом уже, за креслом, тело, лежащее на боку. Из тела лужа крови и натекла.

Не член тут потерян, а жизнь!

Лицо у трупа все кровью заляпано и еще чем-то, мозгами что ли. Как же иначе, когда в голове застрял стрежень. Забит в правый глаз.

Отмечтал свое доктор Файнберг, мысли потухли, осталось тщедушное тело на забаву могильным червям, да еще костюм с характерной потертостью на заднем месте.

Кровь забурлила от адреналина, забил колокол в ушах. А что если чертов метатель стержня, смачивая губы слюной, выбирает следующей целью мой кумпол? А вдруг Нина и есть убийца? Овечка овечкой, а сейчас развяжет еще один узелок на ниточке жизни.

Я согнулся, как боксер получивший под дых, отскочил "закорючкой" к двери, осторожно выглянул из-за косяка в коридор. Стоит себе Нина, скулит в тряпочку. Юбчонка в обтяжку, свитерок тоненький, где тут спрячется еще один стержень для головы или какой-другой кинжал.

Ну, что теперь? Надо что-то найти -- что-то оставшееся от убийцы. Я, опустившись по примеру предков-обезьян, чуть ли не на пальцы, прочертил кубик помещения вдоль, поперек и вокруг. Но никаких следов убийца не оставил. Стекло оконное тоже целенькое. А доктор Файнберг все равно мертвый.

Скатился я по лестнице в будку, проверил записи всех видеокамер: пленка замазана только обычными занудными кадрами. Кипящей до булькания головой вспоминаю строки из приказа: "Эмиссаров, изменников, космополитов немедленно задерживать и подвергать допросу". Нет, это не из той оперы, это во время последнего путча один генерал сказал.

Я возвращаюсь к тошнящей Нине, хватаю за зыбкие плечи и требую четких-ясных ответов на все вопросы. А она вместо четких-ясных ответов приникла ко мне, словно плюшевая игрушка, и лопочет: "Пили кофе, задача в компьютере на исполнении была. Самуил Моисеевич неожиданно поднялся, стал вроде вглядываться в угол, даже глаза прищурил. Вдруг звук... будто бутылку шампанского откупорили. И сразу брызги из головы..."

Если Нина разыгрывает меня, то ловко и умело. А если она ни в чем невиноватая, то, чего доброго, съедет с катушек, шизанется как Офелия. Снимет обувку, распустит волоса и давай бегать с чушью на устах. На всякий пожарный случай утешаю ее, психотерапирую:

-- Ничего, Нина, это бывает, нормальное убийство.

-- Нормальное, да?-- с надеждой отозвалась Нина и даже потерлась об меня. Я ее телесность, ее "дыньки" почувствовал даже через куртку. Из-за этого кое-какие мысли, вернее, эмоции посторонние и ненужные зароились.

А может, она хочет прикрыться моим худым телом от бандитского стержня?

Я решительно отодвинул молодую женщину рукой, снова зашел в компьютерный центр и, отворачиваясь от убитого биолога, позвонил ревнителям общественного здоровья, в РУВД...

Общение с ментами сразу мне не понравилось. По телефону мне грубым заспанным голосом велели не рыпаться, ничего не трогать, не пытаться что-либо спрятать.

После моего звонка менты как будто закемарили снова. "Примчались" они только через час.

Я в это время действительно не рыпался. Правда, перетащил Нину в холл первого этажа, чтоб была под присмотром, а сам в свою будку -- готовить к приезду следователей собственную версию. Однако, несмотря на все потуги, версия не слепилась.

Была, конечно, слабая зацепка. Файнбергу что-то померещилось в уголке. Ну, если бы там здоровенный киллер стоял, то доктору было бы незачем вглядываться и щуриться. Тут уж тикай или ори. Файнберг мог высматривать только что-нибудь небольшое, гнусное, вроде крысы.

Я ведь видел в коридоре что-то похожее на крысиное дерьмо... Ну и что с той крысы, что?

Зазвонили в дверь и я впустил ментов. Об чем сразу пожалел.

Своим задним, самым сильным умом я сообразил, что вначале стоило сюда начальника моего охранного бюро высвистать, экс-капитана Пузырева. Он с этой публикой лучше бы договорился.

Вместо того, чтоб взять след убийцы, или хотя бы Нину тормошить, менты за меня взялись.

Сперва револьвер попросили посмотреть, а когда надо было отдавать, фигу сальную показали.

Потом стали про мою секьюрити всякие низкопробные параши отвешивать, дескать, это подтирка для мафии. Я все стерпел; так сказать, не ответил плевком на плевок.

По тяжелым мутным взглядам ментов я понял, что у них своя методика "раскрытия преступлений". Им неинтересно обшаривать углы и щели, им хочется раскрутить меня на своем "чертовом колесе".

Они "плавали" вокруг меня кругами и задавали кретинские вопросы.

Ненавидел ли я убитого ученого? Баловались ли мы все втроем сексом? Курили ли "травку"? Есть ли у меня царские монеты? Не добывал ли ученый золото из электронных чипов? Я оборонялся одной и той же фразой -- раз пятьдесят предложил прокрутить видеозаписи со всех камер. Особенно с той, которая на меня пялится, и свидетельствует о том, что я сиднем сидел, пока наверху убивали человека.

Но менты видеозаписью заинтересовались в самом конце. Старший группы капитан Белорыбов, подавив кнопочки своего компи <$F портативный сетевой компьютер с сотовой связью>, познакомился с покойником поближе через центральный компьютер МВД. К несчастью для трупа выяснились его фамилия-имя-отчество, а также другие обстоятельства личной жизни. Поступившие справки отнюдь не украсили Файнберга в глазах Белорыбова. Напротив, милиционер стал виртуозно импровизировать на тему безродного космополита, меняющего одну родину на другую во имя материальных выгод. Похоже следователь был уверен, что Файнберг каким-то образом убил сам себя, надеясь извлечь из этого какой-то доход.

Я, к сожалению, но не удержался, вякнул. Мол, было бы неплохо для всех, если бы Самуил Моисеевич гонялся за "зелеными", а не за туманом.

Капитан Белорыбов быстро, как эхо, поинтересовался, в кого у меня такие черные маслянистые глазки. Я спокойно его выпады отфутболил: мои глазки -- последствие татаро-монгольского ига, вот тогда бы вам, товарищ капитан, отличиться при наведении правопорядка.

Белорыбов, съев "пилюлю", сразу успокоился, такие специалисты как к любому игу с почтением относятся. Угомонившийся милиционер примирительно сказал, что хотя голову доктора Файнберга спасти не удалось, но в целом по району, уровень преступности вырос только в два с половиной раза за последние десять лет. После чего укатил вместе с товарищами и трупом пострадавшего со стержнем в голове. А мне еще пришлось окостеневшую Нину на такси домой отправлять -- естественно, что за свой собственный счет.

Несколько дней жил под впечатлением.

Менты не доставали, лишь разок к себе вызвали. Даже револьвер отдали в бумажном кульке, а я им взамен конфет подарил.

Я все это время газеты изучал, торопился к открытию киоска, так же, как мой сосед, алкоголик Евсеич, к открытию пивного ларька. Хотел узнать, чиркнули ли где-нибудь про про стержень, загнанный в голову ученого.

Но вместо этого газетки давили всякое фуфло. В одних газетах писали про землетрясения и прочие катастрофы, в других про продажу родины, в третьих про колдунов, в четвертых про святых, в пятых про греховодниц.

Потратился я на бумажную продукцию, хотя привык денег зря не расходовать -- только на коньяк и водку -- а что узнал в итоге?

Что все землетрясения от греховодниц в кружевных трусиках.

Следующее дежурство ничем особенным от предыдущего не отличалось, за исключением того, что обошлось без людских потерь. Я револьвер перед собой положил, все дрессировался, цапая его и наводя на лампочки. Боеготовность росла, мишеней хватало.

Этим вечером целая научная кодла, то есть коллектив ученых трудился -- как я выведал, они колдовали над жидкостным плазмогенератором.

Я, конечно, донимал этот коллектив своими звоночками: все ли еще живы-здоровы, ни у кого башка не пробита?

Они мне отвечали, скрипя челюстями, как мелкому надоеде, вроде комара: а ваше здоровье? Животик не болит, в попке не свербит?

Кстати, такое поведение было вполне оправдано. Эти ученые не знали, что случилось с Файнбергом. Они считали, что Самуил Моисеевич своевременно умер от инфаркта. Сочным красочным рассказом я мог бы сделать этих ученых намного грустнее, но Белорыбов решил иначе, и мой начальник Пузырев с ним согласился.

Застрессованную же Нину начальство технопарка послало колотить по клавишам какой-то древней пишущей машинки и в час дня неумолимо спроваживало домой. При неизбежной встрече со мной на вахте она словно слышала "хенде хох" и, взметнув пропуск, усвистывала куда-то вдаль. Наверное, боялась, что капитанишка Белорыбов обвинит нас в сообщничестве. А я бы, между прочим, пообщался бы с Ниной in vivo -- конечно, по истечении траура.

Правда, в отличие от доктора Файнберга, я вряд ли способен пробудить у девушки какие-либо радужные надежды или мечты о светлом будущем. Сторонней наблюдательнице с первого взгляда на меня бросается в глаза, что я не стану богатым, умным и красивым даже при хорошей рекламе и поддержке прессы. Именно поэтому красавицы бегут от меня, как от дикого зверя.

А ведь посади рядом со мной любого эрудита-лауреата и пусти нас соревноваться в интеллектуальной сфере. Например, кто больше слов назовет из трех букв. Я себя аутсайдером в этом деле не считаю. Могу еще в "балду" и в "города" посражаться.

Я в конце армейской службы, когда вся напряженка уже отошла в былое и думы, много изучал толковый словарь и географический атлас. Хотя другая литература в ротной канцелярии и не водилась, стал я энциклопедически образованным человеком. Как Леонардо да Винчи. Не, Леонардо был пидором, а я девушек люблю, хоть и безответно.

Между прочим, на месте военной службы я и сочинять научился, в смысле -- врать в письменном виде.

Я там как-то раз свалился с дерева (у меня специальность была -- снайпер, а дерево -- это окоп для снайпера), ну и кость сломал. Поэтому последние полгода писарем прослужил. Пришлось специализироваться на сочинении любовных писем для своего командира. Девушки-то у него не застаивались и каждый раз он требовал от меня новых фразочек. У возлюбленной, например, ряха, что твоя задница, а я пишу: "Твой лик, о Зейнаб, подобен новой Луне."