Федор ЧЕШКО
ЧАС ПРОШЛОЙ ВЕРЫ
нависала сизыми космами туч над вершинами увечных осин, смачно и длинно
чавкала под ногами, и казалось, что буро-зеленое месиво матерого мха
взасос целует подошвы. Было тихо. Ветер, весь день хулиганивший над
болотами, умаялся наконец и теперь едва ощутимо шуршал в чернеющих
листьях. Даже комары угомонились и поотстали - за исключением двух-трех
особо жаждущих. А впереди, где медленные тяжелые тучи воспалялись тусклым
закатом, погромыхивало невнятно, но обещающе: в пугливых невзрачных
сумерках зрела гроза.
черные лужи, заваленные прелыми листьями, на свои обшарпанные, заляпанные
болотной пакостью сапоги - как они шагают по этому мху и по этим лужам...
Все шагают и шагают, и ноги наливаются скучной бессильной тяжестью, и
цепенеют чувства, а из желаний осталось только одно - стряхнуть с себя все
это, сырое и неудобное, пахнущее брезентом, резиной и гнилью, лечь на
теплое, чистое; и пусть тогда снится хоть что угодно, хоть даже мох, лужи
и шагающие сапоги, только бы не видеть их больше вот так, наяву. Но до
тепла, чистоты и сна еще шагать, и шагать, и шагать...
шершавое и только через несколько мгновений досадливого недоумения поняла,
что это спина Олега. Ну, и чего он стал, спрашивается? Он это зря
придумал. Если постоять еще немного, то захочется сесть, а потом - лечь, а
потом - спать, а идти дальше совсем не захочется...
запустили в мох ветвистые корни - прочно и навсегда), надо стать рядом и
восхищаться пейзажем. Желательно - вслух. А мама, между прочим,
предупреждала. Мама, как Олега увидела, сразу сказала: "Ой, Ксения, гляди,
как бы не пожалеть тебе... Чокнутый он какой-то". Чокнутый и есть. Ну что
это за столбняк напал на него, что он там такое увидел?
толпы жалких обиженных богом осинок; а сверху - небо, черное уже, плоское,
и будто судорогами корчат его нечастые и невнятные ворчливые сполохи... А
на поляне - холм, невысокий, будто оплывший от собственной невыносимой
древности. А на холме - четкий и крепкий силуэт, устремленный туда, в
недальнюю черноту неба; устремленный, но однако тяжело и плотно стоявший
здесь, на холме, в болотах, над гнилыми лужами, над полупрозрачной от
убогости травкой, над хилыми, загнивающими деревцами, крепко, недосягаемо,
навсегда. Господи, так это только-только до заброшенной часовни дошли?!
Так это, значит, еще не меньше трех часов идти надо?!
шалых глазах его забрезжило наконец человеческое, осмысленное.
мы в Белополье сегодня не пойдем. Давай-ка мы с тобой в часовне
переночуем. Хлеб есть, консервы... И куртки есть - не замерзнем. Или, если
в Белополье, то я тебя понесу. Или - или.
безнадежности. Понесет! Двенадцать километров, через болота, ночью, под
дождем (вот, уже капает, все сильнее, все чаще). А ночевать в этой
развалине на болоте, в сырости, на голом полу... Да не в сырости дело -
страшно просто здесь ночевать, что он, не понимает, что ли?! Но идти в
Белополье... Ксюша представила себе, как будет идти в Белополье, и
простонала в отчаянии:
исписанным похабщиной стенам, на которых сквозь сырую, неряшливо
наляпанную известку темными пятнами проступали лики святых, по заваленному
битым кирпичом и всяческой дрянью земляному полу; сказал неестественно
бодро и решительно:
скептически. Хоть бы заснуть скорее, чтобы поменьше впечатлений оставила
эта ночь...
углам негорючий мусор, горючий сгреб в кучу; и вот уже трескуче искрят,
разгораясь, сырые щепки, и шустрые язычки пламени, коптя, облизывают
жестянку с тушенкой, а на расстеленном полиэтилене нарезан хлеб, и в углу
устроено лежбище из двух штормовок, рюкзака и плаща... Может, не такая уж
плохая ночевка получится?
жестянка была аккуратно подчищена корочкой, а ее место на крохотном
костерке заняла алюминиевая фляга с чаем, завязался мало-помалу и
разговор.
озираясь по сторонам. В глазах его была какая-то детская обида, будто
только сейчас он заметил всю ту гадость, которую получасом раньше сам же
сгребал под стены. - Ведра, галоши... А около входа - заметила? -
автомобильная покрышка. А до ближайшей дороги, между прочим, километров
пять, не меньше.
свитера:
местах, которые были для кого-то святыми, гадят с особым трудолюбием и
упорством. Так что ничего удивительного не вижу, - она пожала плечами,
осторожно потрогала флягу. - Давай пить скорее, а то спать очень хочется.
может - сквозь нее. И Ксюша устроилась поудобнее, стала терпеливо
дожидаться, когда он очнется, когда отпустят его полумысли-полуобразы,
отпустят из смутного и нездешнего сюда, к ней.
тревожилась, а потом поняла и научилась не мешать ему в такие минуты. Бог
с ним, пусть... Но все-таки чокнутый он, не от мира сего. А от какого? Что
случится, когда выплеснется, наконец, наружу то, что зреет в нем?
волосы так светлы, что кажутся седыми, костистый подбородок курчавится
мягкой бородкой, в туманящихся смутной мечтой серых глазах танцуют
крохотные язычки пламени... "Вещий Олег" - кажется, так звали его
сокурсники?
наконец-то сорвалось на истомленный предчувствием нехорошего мир гремучими
длинными раскатами, давящим дождевым гулом. Могильную черноту, съевшую и
болота, и лес, и все, кололи вдребезги стремительные изломы фиолетового
света - слепящего, холодного, злого. Мелко вздрагивал пол, затравленно
припадало к нему слабенькое пламя, ярко и внезапно высвечивались проемы
стрельчатых окон с догнивающими остатками прихотливых решеток; плоский
занавес мрака, затянувший вход, вдруг проваливался далью стынущих в
мертвом ненастном свете лесистых болот, - проваливался и возвращался
вновь. Мертвенные электрические сполохи плескали в Олегово лицо бледную
синеву и зыбкие изломы теней, искажали его непривычно, пугающе. И Ксюше
показалось вдруг, что и не Олег это вовсе, а что-то подло похожее на него,
что-то неживое, чужое; что она - усталая, жалкая - брошена здесь, в этом
черном, вспыхивающем, тонущем в бешеном ливне мире, одна, совсем одна
среди его гремящей, журчащей, копошащейся жути; и сердце затрепыхалось
обреченно и жалко, что-то ледяное перехватило горло и обожгло глаза, но
тут очнулся Олег.
сейчас-сейчас.
ладони, и это было очень приятно, но еще приятнее был неотрывный взгляд
Олега - внимательный, теплый. Вот так бы почаще, вот всегда бы так! Но,
может быть, если бы так было всегда, она и не ценила бы этого?
интересное, а то он снова уйдет туда, в мысли свои, бросит наедине с
усталостью и страхом... Только интересно у Ксюши не получилось. От
особенно сильного удара, казалось, посыпались трескучим каменным крошевом
стены, и она сжалась, простонала с надрывом:
в Белополье, так нет, поперлись черт знает куда... И самое обидное - ведь
напрасно поперлись, не знает же она ничего, ведь муть плела редчайшую!
стал гладить по голове, уговаривать:
нужно. И рассказала она много интересного, я нигде такого не слыхал.
Сказки про лешего очень оригинальные, и заклятья от злых. Для твоей работы