Александр ЩЕГОЛЕВ

ДВОЕ НА ДОРОГЕ

Приключения в шести встречах

ПЕРВАЯ

Когда заполыхало в небе полуденное сияние, когда затопил дорогу
ослепительный свет, когда попрятались в лесную тень путники, кто-то
положил Оборвышу на плечо массивную ладонь.

Он обернулся. В глазах прыгали картинки из новой небылицы, сюжет
которой явился ему утром, в ушах звучали голоса персонажей, вот почему он
не слышал шагов, вот почему не сразу узнал подошедшего.

- Оборвыш! - воскликнул человек. - Какая встреча!

Это был Пузырь. Бывший сосед и друг. Бывший мальчишка.

- Что ты здесь делаешь? - спросил Пузырь.

- Сижу и думаю, - отозвался Оборвыш.

И правда - он здесь делал именно это. Сидел на пенечке в тени
раскидистого лиственника, смотрел на обезлюдевшую дорогу и размышлял. Ему
ужасно хотелось достать из заплечника заветный листок бумаги, перо,
чернила и начать работу, но он не смел, потому что вокруг было слишком
много чужих глаз. Он мог бы углубиться в лес, найти укромное местечко и
расположиться там, однако пока держится полуденное сияние, по лесу бродит
уйма уставших от нудного пути людей, поэтому пришлось бы забираться далеко
от дороги. Самым разумным представлялось ему тихонько сидеть, и
просматривать задуманную небылицу от начала до конца, чтобы потом легче
было превращать ее в слова.

- И давно? - поинтересовался Пузырь с усмешкой.

- Что давно? - не понял Оборвыш. - Сижу или думаю?

- И то, и другое.

- Пень занял за полчаса до сияния. Думать начал с тех пор, как
родился.

Пузырь посмеялся.

- Ничего другого ты никогда и не умел.

- Оставь, - поморщился Оборвыш. - У каждого свои следы на дорогах и
свои пни в лесах. Мы с тобой сидим на разных. И, наверное, идем тоже в
разные стороны.

- Ты совсем не изменился, - сказал Пузырь, будто приговор вынес. -
Узнаю твои бредни. Я, между прочим, не сижу на пнях, кручусь по этим
проклятым дорогам, почти как вертень. Не умею бездельничать. А ты,
погляжу, так ничем и не занялся. Все такой же. Только похудел ты, Оборвыш,
здорово похудел.

- Потому что стал взрослей, - Оборвыш окинул бывшего друга
внимательным взглядом. Тот стоял перед ним - толстый, увесистый, довольный
жизнью и особенно, собой в своей жизни. - Кстати, - добавил Оборвыш, -
ты-то ничуть не повзрослел. Такой же упитанный.

- Еда, - убежденно сказал Пузырь, - это главное. - Он достал из-под
рубахи сушеную лепешку, с хрустом откусил и принялся жевать. Самозабвенно
двигая челюстями, попытался еще что-то сказать, мудрое и важное, но речь
его в этот момент стала невнятной, поэтому смысл нового откровения
благополучно миновал слушателя. Пузырь быстро оставил от лепешки один
только запах, а потом равнодушно поинтересовался:

- Ты что, насовсем ушел из деревни? Или как?

- Насовсем. Отец мой умер, а больше меня ничего не держало. Деревня -
это хуже присоски. Та пьет кровь, а она - душу.

- И правильно сделал! Я вот тоже нисколько не жалею.

Пузырь отвернулся и некоторое время ожесточенно плевался - очищал рот
от шелухи и неразмолотых зерен. Дрянная у него была лепешка.

- Хорошо живешь? - спросил Оборвыш. - Давно тебя в деревне не видать.

- Жаловаться некогда, - ухмыльнулся Пузырь. - И думать тоже. Мое
занятие меня кормит досыта. Вон, видишь, повозка стоит? Это моя. Хочу
топтуна купить, тогда совсем хорошо станет. А пока сам ее таскаю.

- Ты перекупщик, - вздохнул Оборвыш.

- Я хозяин дороги, - не согласился Пузырь. Он всегда был гордым
мальчишкой. - Я везу людям то, чего им не хватает, а взамен беру лишнее.
Стою на ногах крепко, меня теперь с дороги не сбросишь. Мои пути размеряны
на год вперед... А ты, Оборвыш, чем думаешь заняться? Ты куда идешь?

- В город.

- Зачем?

- Мне надо.

Пузырь тревожно огляделся, наклонился к самому уху Оборвыша и
зашептал, противно брызгаясь слюною:

- Имей в виду, в городе сейчас сложно. Я как раз оттуда еду. Ходят
слухи, будто бы иноверцы хотят на нас напасть, вот Верховные воеводы и
засуетились, стали к войне готовиться. Людей прямо на улицах хватают -
либо в солдаты, либо по всяческим подозрениям. Не знаю, может и вранье
это, насчет иноверцев. А только я при выходе из города чуть не попался.
Еле откупился.

- Спасибо, что предупредил, - Оборвыш поблагодарил искренне. - Я буду
осторожен. Хотя, твой рассказ меня не очень пугает. Мне бы успеть дело
свое исполнить, это главное, а что потом - неважно. Пуская даже в солдаты
забирают.

- Какое дело? - заинтересовался Пузырь.

- Да так... Ничего особенного.

- Может быть я могу помочь?

- Вряд ли.

Бывший друг заерзал. В нем проснулось любопытство, это сладостнейшее
из чувств, а к подобным лакомствам Пузырь всегда относился бережно и
основательно, и чтобы удовлетворить его, он предположил полушутливо:

- Ты идешь разбогатеть, да? Вообще-то у тебя голова на месте, ты
вполне мог что-нибудь выдумать.

- Не говори ерунду. При чем здесь "разбогатеть"?

- Из деревни уходят только для этого. Разве нет? Доверься мне,
Оборвыш. Ты что-то затеял?

- Перестань! - Оборвыш даже рассердился. - Ошибаешься, я не
кладоискатель вроде тебя!

- Клад... - тихо проговорил Пузырь. Глаза его хищно сверкнули. -
Точно! Я понял, зачем ты отправился в такую даль, - было видно, с каким
напряжением заработала его мысль. - Тебе отец перед смертью открыл нечто
важное, вот ты и сорвался с места. Признайся, ведь так?

Оборвыш неожиданно хихикнул.

- Из тебя, Пузырь, получился бы приличный сочинитель.

- Почему?

- Когда ты сыт, в твою голову являются самые невероятные глупости.

Пузырь угрожающе надвинулся, навис над пнем, загородил своей тушей
окружающий мир, желая объяснить этому тощему умнику всю необдуманность его
шуточек, но тот вовремя добавил:

- Кстати, ты прав, как ни странно. Перед смерть отец мне
действительно сказал кое-что важное.

Неумолимое движение приостановилось.

- Что?! - выдохнул бывший друг, вспотев от возбуждения.

- Да ну, тебя это не заинтересует. Чисто отцовское напутствие,
специально для меня.

Пузырь судорожно икнул: его горло терзали вопросительные знаки. Затем
хотел еще что-то спросить, но передумал. Неутоленное любопытство - горькая
штука, Пузырь глотал долго, мучительно, а проглотив, скривился от обиды:

- Раньше ты не был таким скрытным.

- Раньше и ты не был "хозяином дороги", - равнодушно возразил
Оборвыш.

Пузырь замолчал. Он постоял некоторое время около пня, размышляя, о
чем еще можно поговорить, не зная, как ущипнуть земляка побольнее, и в
конце концов не нашел ничего лучше, чем обратиться к главной теме детских
насмешек:

- Бреднями-то своими еще балуешься? Или бросил, наконец?

- Не бросил.

Пузырь оживился.

- Ты бездельник, - радостно заговорил он. - Ты родился бездельником,
всю жизнь не делаешь ничего путного и умрешь от безделья.

Оборвыш не ответил, но зачем-то задрал голову и, прищурившись,
посмотрел наверх.

- Сколько я помню вечно ты сидел где попало, зыркал по сторонам
дикими глазами и губами шевелил. Будто больной. Небылицы, видите ли
выдумывал! А на всех кругом плевал. Просто смешно - ни одного пня
пропустить не мог, чтобы не взгромоздиться на него и не прикинуться
мыслителем! Почти, как сейчас... На самом деле, Оборвыш, ты дурачок,
потому что главного до сих пор не понял. Чтобы хорошо жить, нужно хорошо
кушать, а хорошую еду на пнях не высидишь. Потому ты и тощий такой. От
глупости и от безделья.

Пузырь засунул руку себе под рубаху и громко почесал живот. У него
был внушительный живот, горделиво покоящийся на мощной колоннаде ног,
плотный, тяжелый, требующий кропотливого ухода и любящий знаки внимания от
хозяйских рук. Оборвыш окинул рассеянным взглядом нависшую над ним
откормленную плоть, отвернулся и вновь посмотрел наверх. Туда, где сквозь
узенькие лазейки в броне листвы просачивались струйки ослепительного
света. Туда, где плясали отблески жутких, к счастью, невидимых отсюда
вспышек. Полуденное солнце буйствовало вовсю. Однако властвовать над миром
ему осталось всего несколько мгновений. Оно утихнет, раствориться в небе,