Александр ЩЕГОЛЕВ

НОЧЬ, ПРИДУМАННАЯ КЕМ-ТО

(композиция)

ПРОЛОГ N_2

Он - восхитительно, неподражаемо молод. Он - маленький мальчик,
переполненный детскими шутками, одолеваемый бессмысленной радостью, не
желающий упорядочить мысли, слова и возраст. Дурак дураком. Потому что
рядом - она. Потому что свет беспощадно выключен. Если и остался в этом
жутком черном мире хотя бы один счастливый человек - вот он, ясно виден на
фоне ночного окна.

Ведь она любит его так же, как он ее! Она ощутимо старше -
полновесных 23, и на бумаге, и на лице. Лицо ее мертвенно белеет в потоках
ртутного уличного света. Фонарь, охраняющий институтский двор,
расстреливает кафедру в упор. На стене казенного помещения в окружении
застывших черно-белых фантомов колышутся, то сливаясь в одно целое, то
распадаясь, две живые тени. Одна тень в руках другой - в голодных
мальчишечьих руках. Невозможно к этому привыкнуть!

За окном - поздний вечер. Почти ночь.

Впрочем, час назад он был мужчиной. О, еще каким. Час назад ему было
24 года, в точном соответствии со свидетельством о рождении. Он не болтал
лишнего, он временно заткнул фонтан своего остроумия, и дарил, дарил,
дарил ей себя. Только нежность он не сдерживал, нежность смело прорывалась
сквозь его корчащийся в пытке рот, смело разносилась в запертом
пространстве института, а потом вошла в нее, и был взрыв, но она не
закричала. О, какой женщиной была она. Пьянея от своей власти, она ловила
распахнутыми зрачками его муку и впитывала кожей его жадное дыхание. Он
был ее, весь целиком. Невозможно.

А потом был взрыв, и нежность растворилась. А потом была усталость, и
служебное помещение вновь стало чужим, прохладным, звуки - осмысленными,
движения - редкими. Лишняя час назад одежда оказалась как нельзя более
кстати. Но нежность быстро вернулась, превратив усталого мужчину в
мальчишку. Вновь мир стремительно сужается, вновь оживают все понимающие
руки. Волной встает напряжение, и джинсы уже тесны, и губы огромны, и
запахи близко-близко...

Она любит его! Он обожает ее!

Боже, как это романтично.

А завтра - день Пасхи, призванный, судя по грозному ликованию газет,
сделать православные массы добрее и чище. Теснее ряды, товарищи по массе.
Вот только демонстрация почему-то не предусмотрена. Не надо являться в
институт с первыми лучами весеннего солнца, не надо прятаться от
общественников, раздающих бодрящие стяги, не надо искать момент, чтобы
слинять из сплоченной колонны. Институт останется пуст, спрятавшись от
праздника за надежными дверями. В точности, как сейчас.

Удобное место для действия.

ПРОЛОГ N_1

Делом бы заняться. А то с этими мыслями с ума сойти можно. Вот
именно, сойдешь случайно с ума, и не заметишь. Будешь в школу бегать да
уроками мучиться, а потом остальные дураки поймут, что мозги у тебя
наконец-то протухли, и быстренько засадят в психушку голову вправлять.
Хотя, не страшно - там аминазином кольнут или, например, электрошок
пропишут, и выздоровеешь.

Но кроме шуток, чем бы этаким занять себя? Сижу дома один, психую.
Соседи на кухне то гогочут, то лаются. За стеной телевизор громко
рассуждает о смысле нашей жизни. По коридору беспрерывно взад-вперед
шастают, в сортире водой шумят, в ванной песни горланят. Кто-то
праздничную жратву готовит, поэтому из-под двери запахи ползут такие, что
встал бы на четвереньки и нюхал. В общем, коммунальная квартира - это
весело, особенно перед праздником. Только я в одиночестве. Собственно,
любой нормальный человек радовался бы на моем месте, как двоечник халявной
тройке - делай что хочешь, никто тебе и полсловечка не скажет.

Ну-ка, что я там планировал на сегодня? Допридумать историю про живую
статую и записать ее по пунктам, чтобы не забыть. Само собой, я не
способен сейчас ничего придумывать. Можно, например, книжку почитать -
вон, нечитанная стопка лежит. Можно телек включить. Хотя, там ничего,
кроме всенощной, службы нет. Или наоборот, выключить свет, достать из
стола брата бинокль и проверить, что веселого в окнах напротив. В конце
концов, можно учебники полистать, багаж знаний пополнить. Сегодня все
можно...

Тошно.

Эти гады малышом меня считают. Который сопли на пол роняет. На их
мордах ясно было написано - мол, пошел вон, щенок, не суйся во взрослое
собачье дело. А мне, между прочим, 14 лет! Я, между прочим, давно знаю не
только то, из какого места дети берутся, но и вообще - много чего про нашу
жизнь гадостную. Иногда даже накатывает что-то такое, темное, особенно в
последнее полугодие. А эта жирная тетка с офицерскими погонами на жирных
плечах так ничего и не объяснила. "Дорогой Александр, не слишком умничай",
- это уже после того, как я разозлился... Ладно, хрен с ней. Просто
ситуация такая, что надо действовать, а я...

В зеркале окна отражается моя ненавистная очкастая рожа. Снаружи -
ненавистный квадратный колодец двора, составленный из грязных
семиэтажников старого фонда. Исторический Центр Великого Города. На наши
стены плюнуть противно, не то что смотреть. Хорошо - за стеклом темень,
ничего не видно. Только окна чужие горят - будто висят в темноте. Там тоже
праздник. А у меня, по эту сторону зеркала?

Хватит ныть. Уже отплакал свое, бегая по лестнице. Соображай, умник,
шевели мозгой, покажи той упитанной кобре, что твои глупые очки толковее
ее звездочек на погонах.

ПОЧТИ НОЧЬ (ЗАВЯЗКА)

ДЕЙСТВИЕ N_2: ИНСТИТУТ

- Кушать хочется, - сообщила она и засмеялась.

- Да, - задумчиво согласился он. Неуклюже слез с кафедрального
дивана, придерживая на всякий случай штаны, и принялся возвращать себе
исходный вид культурного молодого человека. Застегнулся, заправился,
распрямился. Не забыл про молнию в ширинке. Блаженно застонав,
потянулся-потянулся-потянулся... И вдруг хрипло проорал:

- Да-а-а!

Тоже засмеялся.

Она смотрела на него снизу вверх. Трудно было оторвать взгляд от его
нелепой тощей фигуры, похожей в темноте на безглазого извивающегося червя.
"Какой же он весь... - бессвязно думала она, - ...только мой, больше
ничей, ужас, какой..." А вот ее глаза, в отличие от его, вампирски
светились - в них отражался фонарь за окном.

- Мы с тобой ненормальные, Игорь, - логически завершила она свою
предыдущую реплику. - Зачем ты меня послушался? Сейчас бы на даче яичницу
жарили.

- Да ладно, - расслабленный, он уселся на стол заведующего кафедрой.
- Попробуй, не послушайся тебя, сразу ногой в ухо схлопочешь.

- Я детей не бью, - улыбалась она. Впрочем, в сумраке умирающего
апреля ее улыбка была не видна, только глаза мерцали, только любящие
глаза. - Ты честно не обижаешься?

Он присел перед ней на корточки, ткнулся носом в мягкое, в жаркое,
разметал шкодливыми руками незастегнутую блузку. "Ой, щекотно", - шепнула
она и поймала его ладони под мышками.

- Фр-р-р! - сказал он, равномерно распределив этот звук по всем
закоулкам мягкого и жаркого, до которых сумели добраться его губы.

- Хороший мой... - она продолжила шепот, очевидно, чтобы никто больше
не услышал ее, ни одна тень, ни один готический призрак. - А на вашей даче
двуспальная кровать. Ты на ней по диагонали спишь. Интересно, как мы с
тобой здесь поместимся?

Он с трудом оторвал себя от дурманящего лакомства.

- Не надоело меня подкалывать? Жан, прекрати. Честное слово, я только
рад, что мы не поехали на эту дачу. Пусть хотя бы одно приключение в жизни
останется, будем потом вспоминать, внукам рассказывать.

- Что ты хочешь от пьяной женщины? - совсем неслышно спросила она.
Интимно дыхнула ему в лицо. - Сам напоил, а теперь обижаешься? - и
стремительно поцеловала его в губы.

- Ноги затекли, - виновато сообщил он.

Поднялся, все разом испортив. Отошел к окну. Отбрасываемая им тень
устрашающе выросла, заполнив кафедру целиком. Впрочем, он был доволен
собой. Проверка закончилась успешно. Без сомнения, его проверяли -
неосознанно, разумеется! - мужчина ли он, романтик ли он, способен ли на
безумство ради любимой женщины. Он - мужчина, он - способен. Замечательно
Жанна поступила, когда выдернула его из толпы расходящихся по домам
студентов и сотрудников, когда предложила, сверкая глазищами, не выходить
вместе со зрителями на улицу, спрятаться в Актовом зале, и они, взявшись