Дмитрий ВЕРЕСОВ

ПОЛЕТ ВОРОНА

ВОРОН II

Но иные все же умирают

Там, внизу, под плеск тяжелых весел...

А другие у руля, высоко,

Знают птиц полет и звездные страны.

Гуго фон Гофмансталь

От автора

"Полет ворона", вторая книга трилогии, - это, главным образом, история
трех замужеств. Поскольку платить нужно даже за правильный выбор, а выбор
каждой из героинь по-своему ошибочен, то и расплата оказалась серьезной.
Пережитое очень изменило наших Татьян. В то, что они обе откровенно и не
щадя себя поведали мне о не самых лучших временах своей жизни и не возражали
против публикации этих глав, явно свидетельствует в их пользу. Во всяком
случае, автор в этом убежден.

27 июня 1995

- Теперь направо, пожалуйста. И через Кировский мост, - сказал мужчина
водителю. - Или он теперь снова Троицкий?

- Троицкий, - подтвердил немногословный шофер а повернул направо.

- Куда мы? - спросила женщина. - Нас же ждут...

- Подождут. А я хочу еще раз к своим заглянуть, напоследок. Это быстро.

Женщина кивнула и прикрыла своей ладонью сжавшуюся в кулак руку мужчины.
Рука медленно разжалась...

Глава первая
ЦВЕТ ПАПОРОТНИКА
(27 июня 1995)

Люсьен Шоколадов ловко подцепил лопаткой блинчик и перевернул его на
другую, еще неподогретую сторону. Ту же операцию он повторил со вторым и
третьим блинами. В образовавшуюся после этого паузу он снял с полки свой
блестящий медный кофейник и наполнил водой из-под крана. Светлана Денисовна,
бдительно следившая за каждым его движением, тут же подскочила к раковине и
протерла кран, которого касались пальцы Люсьена, заранее заготовленным
раствором хлорки. В ответ Люсьен как бы невзначай колыхнул полой короткого
халатика и приоткрыл бледную, тощую ягодицу. Соседка сказала: "Тьфу! - и
отвернулась.

Быдло. Что за планида, в самом деле, - обреченность на существование в
окружении быдла? Ну ничего - теперь надо забыть спустить за собой воду в
туалете. Пусть обоняют! Вылезла Катька и что-то зашептала Светлане
Денисовне. Люсьен попытался шумно испортить воздух, но что-то не получилось.
Он опустил глаза, пробормотал привычно: Святый Боже, святый крепкий, святый
бессмертный... перекинул блинчики со сковородки на тарелку и, покачивая
бедрами, направился в свою обитель.

Дверь из темного, обшарпанного коридора вела словно в другой мир. На фоне
рельефных, под холстинку, розовых обоев особенно эффектно смотрелась мебель,
которую Люсьен подбирал по принципу контрастности - белый диван и такие же
кресла в стиле модерн соседствовали с резной, старинной работы кабинетной
тройкой из шкафа, стеллажа и письменного столика с бюро, в красном углу
стоял потемневший от времени киот, любовно отреставрированный Люсьеном, а у
противоположной стены под бархатным балдахином громоздилась кровать на
четырех столбах, почти достигавших потолка. Верх шкафа, застекленная часть
стеллажных полок, крышка высокого трюмо сбоку от кровати и верх пианино были
уставлены разными милыми сердцу безделушками - фарфоровыми пейзанами,
пейзанками и зверьками, вазочками с мелкой икебаной, слониками и прочим в
том же духе. Почти все свободное пространство стен занимали картинки
преимущественно эротического содержания, иконы и разного рода меморабилия:
фотографии в рамках, плакаты и афиши под стеклом, вымпелочки и расписные
тарелочки.

Люсьен поставил блинчики на журнальный столик, достал из стеллажа льняные
салфетки, две тарелки с золотой каймой, витые ложки и вилки и две кофейные
чашечки костяного фарфора. Потом он вышел в коридор и через минуту вернулся
с кофейником, который опустил на тот же столик, на деревянную подставку.

- Ку-ку! - сказал он, закончив все приготовления. Не получив ответа, он
подошел к кровати и чуть отогнул занавеску. - Подъем, сладкий мой. Репетицию
проспишь.

- А ну ее в жопу! - раздался из-за занавески юношеский басок.

- Фи! Коль выражанс! - Люсьен поморщился. - Смотри, Гусиков не одобрит...

Занавеска отлетела в сторону, и взору Люсьена предстал стриженый молодой
человек атлетического сложения.

- Одолжи тогда мне халатик, пойду хоть морду сполосну.

Люсьен с готовностью скинул с себя халат и набросил его на широкие плечи
молодого человека, задержав там руки несколько дольше положенного.

- Люська, кончай обжиматься, - проворчал молодой человек. - Я еще зубы не
чистил. И вообще, не люблю нежностей натощак.

Он хлопнул дверью. Люсьен сладко потянулся и налил себе кофейку. Славное
знакомство, славное... Мальчика он заприметил давно - тот выступал в Орфее"
с mруппой атлетического балета, - но снял только вчера. Пришлось после
номера угостить коньячком... ну, и так далее... Хороший мальчик, "белый"
или, как нынче стали выражаться, "свингующий" - то есть может и с девочками,
и так. Люсьен и сам в молодости был такой, а теперь вот... Впрочем, "Орфей"
- заведение демократическое, туда не зазорно заглянуть и "белым", и чисто
"голубым", и "фиолетовым" - это которые ходят в бабском прикиде, называют
себя Катями и Машами и все поголовно копят деньги на транссекс. Бывают,
конечно, и "черные" - это просто бандиты, которые косят под своих для
каких-то уголовных делишек. Ну и, конечно, плебеи из новых русских
заруливают со своими телками - кто по дури, но больше для остроты ощущений.

Сам Люсьен трудился в "Золотом Орфее" с первого дня, можно сказать, стоял
у истоков. В клубе он конферировал, бренчал на рояле, хриплым тенорком пел
всякие полублатные песенки, милые сердцу подвыпившего русского человека,
будь то быдло или свой брат масон. Там был его истинный дом, и там же
завязывались любови, иногда переходящие в дружбу.

- Зачем, зачем на белом свете есть однополая любовь? - пропел он, обнимая
возвратившегося нового друга, благоухающего соседкиным одеколоном...

(1977)

I

...Острые когти впились ему в спину. Он вскрикнул от боли и неожиданности
и в то же мгновение ощутил, что его вскрик - лишь слабое эхо другого,
пронзительного, страшного.

- Т-таня? - прохрипел он. - Таня, что...

Волшебные золотые глаза закрыты, как запечатаны. Прекрасное лицо налилось
алебастровой бледностью. Алые губы разомкнуты в страдальческой улыбке.
Дыхание? Слышно, но еле-еле.

Он поспешно скатился на пол, поднялся, откинул с нее одеяло. Нижняя часть
белоснежной простыни залита густой, почти черной кровью. И край одеяла. И ее
живот, бедра... И капелька упала на ковер.

Павел посмотрел вниз, на свои ноги. Тоже кровь.

- Танечка, милая, ну что же ты... Ну? Она не шелохнулась. Павел, ничего
не соображая, рванулся в ванную, намочил под краном белое махровое полотенце
и принялся нежными, как бы увещевательными движениями стирать с нее эту
страшную кровь, приговаривая:

- Танечка, Танечка. Ну очнись, а? Она лежала на окровавленной простыне,
застыв в своей нестерпимой красоте, чуждая всему, чуждая его усилиям...

- Тьфу! - сказал Павел сам себе и вновь побежал в ванную. Обморок. Нужен
нашатырь! Где нашатырь? Где?!

В аптечном шкафчике второй ванной он отыскал ампулу, на которой было
написано: "Раствор аммиака. 5%". Нашатырь, аммиак - вроде бы одно и то же?

Он отломил горлышко ампулы, Порезав при этом палец вылил содержимое на
кусок ваты и побежал назад, дурея от специфического запаха.

- Вот, - сказал он, положив вату ей на кос. - Вот и все, сейчас.

Она дернулась и резко подняла голову, больно ударив его по носу.

- Вот и все, - повторил он и автоматически схватился за нос рукой, в
которой была вата с аммиаком. Вдохнув, он затряс головой и отшвырнул вату в
сторону.

Таня смотрела на него с улыбкой. Взглянув на нее, он тоже ошалело
улыбнулся и кинулся к ней.

- Как ты?

- Уже почти нормально, - сказала Таня, нежно, но решительно отстраняя
его. - А ты?

- Да что я? С тобой-то что было?

- Со мной? Знаешь, с барышнями это случается, особенно когда кавалеры на
них кидаются, как тигр на антилопу. Правда, с каждой такое может быть только
один раз...

Павел недоуменно посмотрел на нее. И, тут же все поняв, положил голову ей
на грудь.

- Прости, прости меня... - лепетал он. - Прости, это я, я виноват...

- Ну нет, медвежонок мой, - сказала Таня, гладя его волосы. - Разве твоя
вина, что в нашем отечестве не выпускают учебных пособий по дефлорации?

- Но я... Понимаешь, я и вообразить не мог, что ты...