Джон Диксон КАРР

УБИЙСТВО В МУЗЕЕ ВОСКОВЫХ ФИГУР

Глава 1

В ту ночь на Бенколине не было фрака, и завсегдатаи ночных заведений
чувствовали себя в безопасности.

Дело в том, что об этом денди - охотнике за людьми, главе парижской
полиции - ходит легенда, в которую свято верят во всех ночных притонах от
Монмартра до бульвара Ла-Шапель. Ведь парижане - даже те, которые имеют
основания опасаться полицейских, - обожают эксцентричных детективов.
Бенколин имел обыкновение не торопясь обходить ночные заведения - и
супермодные, расположенные вверх по улице Фонтэн, и поскромнее, сгрудившиеся
вокруг арки Сен-Мартен. Даже в самых грязных районах, которые разместились
слева от бульвара Сент-Антуан и о существовании которых и не подозревают
туристы, его не раз видели за кружкой пива, слушающим металлическое
подвывание мелодии танго в густом облаке табачного дыма. Именно такое
времяпрепровождение, по его словам, ему по душе. Бенколину нравится сидеть,
не привлекая к себе внимания, перед кружкой пива в разноцветном полумраке и
под звуки оглушительного джаза уноситься куда-то мыслями - мыслями, какие
только и могут зародиться за его мефистофельским изломом бровей. Однако,
говоря "не привлекая к себе внимания", он несколько грешит против истины:
его присутствие не более незаметно, чем гром медных труб оркестра. Правда,
Бенколин молчит, только вежливо улыбается и всю ночь дымит сигарой.

Далее легенда утверждает: когда Бенколин появляется в обычном пиджаке,
это означает, что он просто решил развлечься. Видя его в таком костюме,
хозяева сомнительных кафешек выказывают ему всяческие знаки внимания, низко
кланяются и непременно подносят шампанское. Если детектив надевает смокинг,
это значит, что он напал на след, но пока только размышляет и
присматривается; в этом случае содержатели заведений, хотя и заметно
встревоженные, все же сажают его за хороший стол и предлагают чего-нибудь
крепкого вроде коньяка. Но уж когда Бенколин появляется во фраке, в придачу
в своем знаменитом плаще, цилиндре и с тростью с серебряным набалдашником в
руке, когда он улыбается еще приветливее, а фрак у него под левой рукой чуть
топорщится - тогда, господа, ждите беды! Хозяин кафе не предлагает ему
выпить, оркестр сбивается с такта, официант роняет тарелку-другую, а
завсегдатаи спешат поскорее увести своих милашек, пока не засверкали ножи.

Нужно сказать, что легенда эта не выдумка. Я не раз говорил Бенколину,
что подобная показуха не к лицу главному детективу города Парижа; строго
говоря, задержание преступника вообще не входит в его обязанности, с этим с
таким же успехом справится любой младший инспектор. Но говорить с ним на эту
тему бесполезно: весь этот процесс доставляет ему колоссальное удовольствие
- и будет доставлять до тех пор, пока чей-нибудь более быстрый нож или пуля
не настигнут его под газовым фонарем в грязном закоулке какого-нибудь
забытого Богом мерзкого квартала, пока его опаловые запонки не упадут в
лужу, а спрятанный в трости стилет не замрет, наполовину вытащенный из
ножен.

Время от времени я составлял ему компанию в его ночных прогулках - но
лишь один раз на Бенколине был вечерний костюм. В ту ночь нам пришлось
немало потрудиться, пока на запястьях преступника не защелкнулись наручники.
Мой новый цилиндр украсился по меньшей мере двумя дырками, и я ругался на
чем свет стоит, а Бенколин посмеивался, когда мы сдавали крикливого
джентльмена жандармам. Поэтому, когда октябрьской ночью, с которой и
начинается эта история, Бенколин позвонил мне и предложил "прогуляться", это
вызвало во мне, как говорят у меня на родине, самые противоречивые чувства.
"При полном параде?" - осведомился я. Бенколин ответил, что нет. Это звучало
обнадеживающе.

Пройдя под розовыми фонарями бульваров, мы оказались в том грязном,
заплеванном и буйном районе вокруг арки Сен-Мартен, где на каждом шагу
бордели и то и дело кто-нибудь рядом с тобой вспахивает носом тротуар. К
полуночи мы добрались до ночного клуба, где намеревались хорошенько выпить.
Среди иностранцев, особенно моих соотечественников, почему-то бытует
представление, будто французы не пьянеют. Весело смеясь над этим нелепым
предрассудком, мы с Бенколином уселись за столик в углу и, пытаясь
перекричать ор вокруг, заказали бренди.

В подвале было очень жарко, хотя электрические вентиляторы работали
вовсю, пробивая туннели в дыму. Голубой прожектор пробегал в темноте по
переплетающимся телам танцующих, и от этого чья-нибудь накрашенная
физиономия, выхваченная на мгновение из тьмы и тут же снова поглощенная
вздыбившейся темной массой, казалась зловещей. Покачиваясь в унисон
монотонному завыванию и топоту, оркестр медленно выводил мелодию танго.
Снова застонали трубы, зашаркали подошвы, музыка стала тише, и невнятно
гудящие танцоры одновременно сделали пируэт, отчего их тени заплясали по
залитым синим светом стенам. Продавщицы, закрыв глаза, медленно скользили в
объятиях своих спутников, ведь из всех танцев танго - самый упоительный и
самый страстный. Я наблюдал, как выплывали из тьмы и снова растворялись в
ней напряженные лица, словно подхваченные черной волной среди ставшего
теперь зеленым света; многие из танцоров были пьяны, и все казались не
правдоподобными и жуткими, а между взрывами гвалта, когда замолкал стон
аккордеона, слышалось мерное жужжание вентиляторов.

- Зачем мы сюда пришли? - спросил я. Эффектным жестом, звякнув блюдцами,
официант запустил через стол наши стаканы, и они, вращаясь, остановились
точно перед нами. Не поднимая глаз, Бенколин ответил:

- Не смотрите сразу... Вон тот человек, в углу, через два стола от нас,
который так явно прячет от меня глаза...

Я осторожно обернулся. Было слишком темно, чтобы видеть отчетливо, но в
какой-то момент зеленый луч прожектора выхватил из тьмы лицо человека, о
котором говорил Бенколин. Этот тип развалился на стуле, обнимая сразу двух
девиц и смеясь вместе с ними. Во время короткой неестественной вспышки я
разглядел блеск черных напомаженных волос, массивный подбородок, горбатый
нос и недвижно уставившиеся на свет глаза. Все это никак не вписывалось в
окружающую банальную атмосферу, но почему - я не мог объяснить. Взгляд этих
горящих глаз, шмыгнувший в сторону вслед за лучом, был странен и напомнил
мне паука, которого спугнули в своем темном углу лучом карманного фонаря. Я
подумал, что при встрече узнаю этого человека.

- Ваша добыча? - спросил я. Бенколин покачал головой:

- Нет, во всяком случае не сейчас. Но у нас кое с кем назначена
встреча... А, вот и он - видите, пробирается к нашему столу? Допивайте.

Человек, на которого он показал, неуверенно пробирался между столиками,
явно смущенный окружающей обстановкой. Он был маленького роста, с большой
головой и обвислыми седыми бакенбардами. Вдруг в глаза ему ударил зеленый
свет; ослепленный, он наткнулся на какой-то столик и растерянно, умоляюще
посмотрел на Бенколина. Детектив сделал мне знак, мы встали, и маленький
человечек поспешил за нами по направлению к задней комнате. Я бросил взгляд
на горбоносого. Он прижал к груди голову одной из девиц и рассеянно
перебирал ее волосы, одновременно провожая нас немигающим взглядом... Совсем
рядом с эстрадой, где рев музыки был совсем уж оглушительным, Бенколин
распахнул неприметную дверцу.

Мы оказались в побеленном коридорчике, под потолком тускло светила
электрическая лампочка. Маленький человечек стоял перед нами склонив голову
набок, согнувшись и нервно мигая. Его красноватые глаза имели необычное
свойство то округляться, то снова сужаться, как будто следуя биению пульса.
Неопрятные усы и огромные седые бакенбарды были слишком велики для его
костлявого лица, скулы блестели, а лысина казалась присыпанной пылью. Над
ушами торчали два пучка седых волос. Порыжевший пиджак черного цвета висел
на нем, как на вешалке, и видно было, что он нервничает.

- Я не знаю, чего хочет мсье, - заговорил он визгливо. - Но я пришел. Я
закрыл свой музей.

- Джефф, - обратился ко мне Бенколин, - это господин Августин. Он хозяин
старейшего в Париже музея восковых фигур.

- Музея Августина, - пояснил маленький человечек. Он наклонил голову и,
сам того не замечая, застыл, словно перед фотокамерой. - Все фигуры я делаю
сам." Вы ведь слышали о Музее Августина?

Он выжидающе смотрел на меня, и я кивнул, хотя на самом деле впервые
слышал о его музее. Музей мадам Тюссо - единственное из подобных заведений,
которое я знал.

- Посетителей стало меньше, чем в прежние времена, - вздохнул Августин,
покачав головой. - Это потому, что я не перебираюсь в модные районы, не
завожу электрической рекламы, не торгую спиртным." Эх! - Он яростно мял свою
шляпу. - Чего они хотят? Это же не луна-парк. Это музей. Это искусство! Я
работаю, как работал мой отец, ради искусства. Великие люди весьма ценили
моего отца...

Он обращался ко мне полувызывающе, полупросительно, горячо жестикулируя и
теребя свою шляпу. Бенколин прервал его, двинувшись дальше по коридору, и
распахнул одну из дверей.

При виде нас из-за стола, стоявшего посредине убогой комнаты, окна
которой были занавешены потрепанными краевыми портьерами и которая, без
сомнения, служила местом мимолетных любовных свиданий, вскочил молодой
человек. Подобные места отличаются тошнотворным ароматом пошленьких страстей
и дешевой парфюмерии и вызывают в воображении нескончаемую вереницу свиданий
под лампой с пыльным розовым абажуром. Молодой человек, выкуривший здесь
столько сигарет, что впору было задохнуться, совершенно выпадал из этого
антуража. Он был загорелым и по-военному подтянутым; казалось, его короткие
черные волосы и темные глаза повидали немало далеких стран. Даже его
аккуратно подстриженные усики отличались краткостью военной команды.
Чувствовалось, что все время, которое ему пришлось провести в ожидании, он
нервничал и не находил себе места; теперь же, когда ожидание наконец
кончилось, в его прищуренных глазах появилась уверенность.

- Приношу вам свои извинения, - начал Бенколин, - за то, что пришлось