Артур Конан-Дойль

Убийство в Эбби-Грейндж

В холодное, морозное утро зимы 1897 года я проснулся
оттого, что кто-то тряс меня за плечо. Это был Холмс. Свеча в
его руке озаряла взволнованное лицо моего друга, и я сразу же
понял: случилось что-то неладное.

-- Вставайте, Уотсон, вставайте! -- говорил он. -- Игра
началась. Ни слова. Одевайтесь, и едем!

Через десять минут мы оба сидели в кэбе и мчались с
грохотом по тихим улицам к вокзалу Черинг-кросс. Едва забрезжил
робкий зимний рассвет, и в молочном лондонском тумане смутно
виднелись редкие фигуры спешивших на работу мастеровых. Холмс,
укутавшись в свое теплое пальто, молчал, и я последовал его
примеру, потому что было очень холодно, а мы оба выехали
натощак. И только выпив на вокзале горячего чаю и усевшись в
кентский поезд, мы настолько оттаяли, что он мог говорить, а я
слушать. Холмс вынул из кармана записку и прочитал ее вслух:

"Эбби-Грейндж, Маршем, Кент, 3.30 утра.

Мой дорогой м-р Холмс! Буду очень рад, если Вы немедленно
окажете мне содействие в деле, которое обещает быть весьма
замечательным. Это нечто в Вашем вкусе. Леди придется
выпустить, все остальное постараюсь сохранить в первоначальном
виде. Но, прошу вас, не теряйте ни минуты, потому что трудно
будет оставить здесь сэра Юстеса.

Преданный вам

Стэнли Хопкинс".

-- Хопкинс вызывал меня семь раз, и во всех случаях его
приглашение оправдывалось, -- сказал Холмс. -- Если не
ошибаюсь, все эти дела вошли в вашу коллекцию, а я должен
признать, Уотсон, что у вас есть умение отбирать самое
интересное. Это в значительной степени искупает то, что мне так
не нравится в ваших сочинениях. Ваша несчастная привычка
подходить ко всему с точки зрения писателя, а не ученого,
погубила многое, что могло стать классическим образцом научного
расследования. Вы только слегка касаетесь самой тонкой и
деликатной части моей работы, останавливаясь на сенсационных
деталях, которые могут увлечь читателя, но ничему не научат.

-- А почему бы вам самому не писать эти рассказы? --
сказал я с некоторой запальчивостью.

-- И буду писать, мой дорогой Уотсон, непременно буду.
Сейчас, как видите, я очень занят, а на склоне лет я собираюсь
написать руководство, в котором сосредоточится все искусство
раскрытия преступлений. Хопкинс, по-моему, нас вызвал сегодня
по поводу убийства.

-- Вы думаете, стало быть, что этот сэр Юстес мертв?

-- Да. По записке видно, что Хопкинс сильно взволнован, а
он не тот человек, которого легко взволновать. Да, я думаю, что
это убийство и тело оставлено, чтобы мы могли его осмотреть.
Из-за обыкновенного самоубийства Хопкинс не послал бы за мной.
Слова "леди придется выпустить" означают, вероятно, что, пока
разыгрывалась трагедия, она была где-то заперта. Мы переносимся
в высший свет, Уотсон. Дорогая, хрустящая бумага, монограмма
"Ю. Б.", герб, пышный титул. Полагаю, что наш друг Хопкинс
оправдает свою репутацию и сегодня утром мы не будем скучать.
Преступление было совершено до полуночи.

-- Из чего вы это могли заключить?

-- Из расписания поездов и из подсчета времени. Надо было
вызвать местную полицию, она снеслась со Скотленд-Ярдом.
Хопкинс должен был туда приехать и, в свою очередь, послать за
мной. Этого хватает как раз на целую ночь. Впрочем, вот уже и
Чизилхерст, и скоро все наши сомнения разъяснятся.

Проехав несколько миль по узким деревенским дорогам, мы
добрались до ворот парка, которые распахнул перед нами старый
привратник; его мрачное лицо говорило о недавно пережитом
большом потрясении. Через великолепный парк между двумя рядами
старых вязов шла аллея, заканчиваясь у невысокого, вытянутого в
длину дома с колоннами в стиле Палладио по фасаду. Центральная
часть здания была, несомненно, очень древней постройки и вся
увита плющом; но большие широкие окна говорили о том, что ее
коснулись современные усовершенствования, а одно крыло было по
всем признакам совсем новое. У входа в открытых дверях мы
увидели стройную молодую фигуру инспектора Стэнли Хопкинса и
его возбужденное, встревоженное лицо.

-- Я очень рад, что вы приехали, мистер Холмс. И вы тоже,
доктор Уотсон. Но, право, если бы я мог начать все сначала, я
бы не стал беспокоить вас. Как только леди пришла в себя, она
дала такие ясные показания, что теперь уже дело за немногим.
Помните луишемскую банду взломщиков?

-- Троих Рэндолов?

-- Именно. Отец и два сына. Это их работа. У меня нет
сомнений на этот счет. Две недели назад они поработали в
Сайденхэме, их там видели, и у нас теперь есть описание их
наружности. Какая дерзость? Двух недель не прошло -- и вот вам
новое преступление. И в одном районе. Но это они, никакого
сомнения, они. На этот раз от виселицы им не уйти.

-- Сэp Юстес, значит, мертв?

-- Да. Они проломили ему голову кочергой от его же
собственного камина.

-- Сэр Юстес Брэкенстолл, как сообщил нам кучер?

-- Да, он. Один из самых богатых людей в Кенте. Леди
Брэкенстолл сейчас в гостиной. Бедная, что ей пришлось
пережить! Она была почти мертва, когда я впервые увидел ее. Вам
лучше всего, я думаю, пойти к ней и послушать рассказ обо всем
этом из ее собственных уст. Потом мы вместе осмотрим столовую.

Леди Брэкенстолл оказалась женщиной необыкновенной. Редко
приходилось мне видеть такую изящную фигуру, такие женственные
манеры и такое прекрасное лицо. Она была блондинка с
золотистыми волосами, голубыми глазами и, должно быть,
восхитительным цветом лица, которое от недавних переживаний
было сейчас очень бледным и измученным. На ее долю выпали не
только моральные страдания, но и физическое: над одним глазом у
нее набух большой багровый кровоподтек, который ее горничная --
высокая строгая женщина -- усердно смачивала водой с уксусом.
Леди лежала на кушетке в полном изнеможении, но ее быстрый,
внимательный взгляд и настороженное выражение прекрасного лица
показали, что страшное испытание не повлияло ни на ее разум, ни
на ее самообладание. На ней был свободный, голубой с серебром
халат, но здесь же, на кушетке, позади нее, лежало черное,
отделанное блестками нарядное платье.

-- Я уже рассказала вам все, что произошло, мистер
Хопкинс, -- сказала она устало. -- Не могли бы вы повторить мой
рассказ? Впрочем, если вы считаете, что это необходимо, я
расскажу сама. Они уже были в столовой?

-- Я считал, что сначала им надо выслушать ваш рассказ.

-- Я вздохну свободно только тогда, когда с этим ужасом
будет покончено. Мне страшно подумать, что он все еще лежит
там.

Она вздрогнула и на секунду закрыла лицо руками. Широкие
рукава ее халата упали, обнажив руки до локтя.

-- У вас ест" еще ушибы, мадам? Что это? -- воскликнул
Холмс.

Два ярко-красных пятна проступали на белой гладкой коже
руки. Она поспешила прикрыть их.

-- Это ничего. Это не имеет отношения к страшным событиям
минувшей ночи. Если вы и ваш друг присядете, я расскажу вам
все, что знаю. Я жена сэра Юстеса Брэкенстолла. Мы поженились
около года тому назад. Думаю, ни к чему скрывать, что наш брак
был не из счастливых. Так скажут вам, надо думать, вей соседи,
даже если бы я и попыталась это отрицать. Возможно, что вина
отчасти моя. Я выросла в более свободной, не скованной такими
условностями обстановке Южной Австралии, и эта английская жизнь
с ее строгими приличиями и чопорностью мне не по душе. Но
главное в том -- и это знают все, -- что сэр Юстес сильно пил.
Нелегко было даже час провести с таким человеком. Вообразите,
что значит для чуткой и пылкой молодой женщины быть с ним
вместе и днем и ночью! Это святотатство, это преступление, это
подлость -- считать, что такой брак нерушим. Я убеждена, что
эти ваши чудовищные законы навлекут проклятие на вашу страну.
Небо не позволит, чтобы несправедливость торжествовала вечно.

Она на минуту привстала, щеки у нее вспыхнули, глаза
заблестели. Багровый кровоподтек показался мне еще страшнее.
Сильная и нежная рука ее суровой горничной опустила ее голову
на подушку, и неистовая вспышка гнева разрешилась бурными
рыданиями.

Наконец она заговорила опять:

-- Я расскажу вам теперь о минувшей ночи. Вы уже,
возможно, заметили, что все наши слуги спят в новом крыле. В