Артур Конан-Дойль
Человек с белым лицом
ему не занимать. Вот уже сколько времени он уговаривает меня
описать одно из моих дел. Впрочем, я сам, пожалуй, дал ему
повод докучать мне этой просьбой, ибо не раз говорил, что его
рассказы поверхностны и что он потворствует вкусам публики,
вместо того чтобы строго придерживаться' истины. "Попробуйте
сами. Холме!" -- обычно отвечал он, и, должен признаться, едва
взяв в руки перо, я уже испытываю желание изложить эту историю
так, чтобы она понравилась читателю. Дело, о котором пойдет
речь, безусловно, заинтересует публику -- это одно из самых
необычных дел в моей практике, хотя Уотсон даже не упоминает о
нем в своих заметках. Заговорив о моем старом друге и биографе,
я воспользуюсь случаем и объясню, пожалуй, зачем я обременяю
себя партнером, распутывая ту или иную загадку. Я делаю это не
из прихоти и не из дружеского расположения к Уотсону, а потому,
что он обладает присущими только ему особенностями, о которых
обычно умалчивает, когда с неумеренным пылом описывает мои
таланты. Партнер, пытающийся предугадать ваши выводы и способ
действия, может лишь испортить дело, но человек, который
удивляется каждому новому обстоятельству, вскрытому в ходе
расследования, и считает загадку неразрешимой, является
идеальным помощником.
Додд посетил меня в январе 1903 года, сразу же, как только
закончилась война с бурами. Это был высокий, энергичный,
обожженный солнцем англичанин. Старина Уотсон в то время
покинул меня ради жены -- единственный эгоистический поступок,
совершенный им за все время, что мы знали друг друга. Я остался
один.
усаживать в кресло напротив, так, чтобы свет падал на него.
Мистер Джемс М. Додд, видимо, испытывал некоторое затруднение,
не зная, с чего начать беседу. Я же не торопился прийти ему на
помощь, предпочитая молча наблюдать за пим. Однако я не раз
убеждался, как важно поразить клиентов своей осведомленностью,
и потому решил наконец сообщить кое-какие выводы. -- Из Южной
Африки, сэр, я полагаю? -- Да, сэр, -- ответил он с некоторым
удивлением. -- Имперский, кавалерийский полк территориальной
армии, разумеется. -- Совершенно правильно. -- Мидлсекский
корпус, несомненно? -- Так точно, мистер Холме. Да вы чародей)
Видя его изумление, я улыбнулся. -- Когда ко мне приходит столь
энергичный на вид джентльмен, с' лицом, загоревшим явно не под
английским солнцем, и с Носовым платком в рукаве, а не в
кармане, -- совсем не трудно определить, кто он. У вас
небольшая бородка, а это значит, что вы не из регулярной армии.
Выправка заправского кавалериста. Из вашей визитной карточки
видно, что вы биржевой маклер с Трогмортон-стрит, -- поэтому я
и упомянул Мидлсекс. В каком же еще полку вы могли служить? --
Вы все видите!
что замечаю. Однако, мистер Додд, вы зашли ко мне сегодня утром
не ради того, чтобы побеседовать об искусстве наблюдения, Так
что же происходит в Таксбери-олд-аарк?
это место указано на бланке вашего письма, а из вашей
настоятельной просьбы о свидании вытекает, что произошло нечто
неожиданное и серьезное.
пор произошло многое. Если бы полковник Эмеворт не выгнал
меня... -- Выгнал?!
Эмеворт. Трудно было сыскать в свое время более исправного
армейского служаку, к тому же в армии в те годы грубость вообще
считалась чем-то само собой разумеющимся. Я бы не стал
связываться с полковником, если бы не Годфри.
быть, вы объясните, о чем идет речь? Мистер Додд усмехнулся.
вам факты и надеюсь, что вы найдете им объяснение. Я не спал
всю ночь, но чем больше ломал голову, тем невероятнее казалась
мне вся эта история.
два года назад, и попал в тот же эскадрон, где служил молодой
Годфри Эмеворт. Он был единственным сыном полковника Эмеворта,
того самого, что получил "Крест Виктории" в Крымской войне, --
в жилах у Годфри текла солдатская кровь, н неудивительно, что
он пошел добровольцем в армию. Лучшего парня не было во всем
полку. Мы подружились, как могут подружиться только люди,
которые ведут одинаковый образ жизни. делят одни и те же
радости и печали. Он стал моим другом, а в армии это много
значит. Целый год мы участвовали в ожесточенных боях, вместе
переживали и поражения и победы. Затем в сражении у
Брильянт-хилл, близ Претории, он был ранен пулей из
крупнокалиберной винтовки. Я получил от пего два письма -- одно
из госпиталя в Кейптауне, другое из Саутгемптона. После этого,
мистер Холме, за шесть с лишним месяцев он не написал мне ни
слова, не единого слова, а ведь он был моим ближайшим другом.
ломам, я написал его отцу и попросил сообщить, что ему известно
о Годфри. Никакого отпета. Через некоторое время я написал
снова. На этот раз пришел короткий и грубый ответ. Годфри,
говорилось в нем, отправился в кругосветное путешествие и вряд
ли вернется раньше, чем через год. Вот и все.
история показалась мне чертовски неправдоподобной. Такой
парень, как Годфри, не мог забыть так быстро своего друга. Нет,
это совсем на него не походило. Кроме того. случайно я узнал,
что ему предстояло получить большое наследство и что он не
всегда жил в согласии со своим отцом. Старик бывал очень груб,
и самолюбивый юноша не хотел покорно переносить его выходки.
Нет, нет, ответ отца меня не удовлетворил, и я решил
разобраться, что произошло. К сожалению, в результате
двухлетнего отсутствия дела мои пришли в расстройство, и только
на этой неделе я смог вновь вернуться к истории с Годфри. Но уж
если я вернулся, то теперь брошу все, а дело до конца доведу.
предпочтительнее иметь в числе друзей, нежели врагов. Его
голубые глаза выражали непреклонность, а квадратный подбородок
свидетельствовал о настойчивом и твердом характере.
всего я решил побывать у него в доме, в Таксбери-олд-парк, и
выяснить обстановку на месте. Я предпринял лобовую атаку и
написал его матери (с грубияном отцом я уже столкнулся и больше
не хотел с ним связываться), что Годфри был моим приятелем, я
мог бы рассказать много интересного о наших совместных
переживаниях, и, так как скора должен побывать в соседних с
имением местах, не будет ли она возражать, если я... и т.д. и
т.п. В ответ я получил вполне любезное приглашение остановиться
на ночь у них. Вот почему я и отправился туда в понедельник.
ближайшего населенного пункта нужно было добираться до него
миль пять. На станцию за мной никто не приехал, и мне пришлось
отправиться пешком, с чемоданом в руке, так что, когда я пришел
на место, уже почти стемнело. Дом -- огромный и какой-то
несуразный -- стоял посреди большого парка. Я бы сказал, что g
нем сочеталась архитектура разных эпох и стилей, начиная с
деревянных сооружении елизаветинских времен и кончая портиком в
викторианском стиле. Комнаты дома, где, казалось, блуждают тени
прошлого и скрыты какие-то тайны, были обшиты панелями и
украшены многочисленными гобеленами и полувыцветшими картинами.
Старик дворецкий, по имени Ральф, был, наверно, не моложе
самого дома, а его жена еще дряхлее. Несмотря на ее странный
вид, я сразу почувствовал к ней расположение: она была нянькой
Годфри, и я не раз слышал, как он называл ее своей второй
матерью. Мать Годфри -- маленькая, ласковая, седенькая, как
белая мышь, старушка -- тоже мне понравилась. Зато сам
полковник никакой симпатии у меня не вызвал.
вернулся на станцию, если бы не мысль о том, что именно этого
он, возможно, и добивается.
кабинет, где я увидел огромного сутулого человека с
прокопченной -- так мне показалось -- кожей и седой
растрепанной бородой; он сидел за письменным столом, заваленным
бумагами. Покрытый красными жилками нос торчал, как клюв грифа,