Андрей КОНСТАНТИНОВ

ЖУРНАЛИСТ

БАНДИТСКИЙ ПЕТЕРБУРГ III

От автора

Я посвящаю эту книгу всем советским военным и гражданским советникам,
специалистам и переводчикам, в разное время работавшим во многих странах
мира, - живым и мертвым, тем, кто смог вернуться и найти свою дорогу в
жизни, и тем, кому на это не хватило сил. Посвящение не распространяется на
тех, кто предал всех, когда-то деливших с ним кусок хлеба, кров, даривших
тепло; кому нет прощения, потому что они перестали быть людьми,
превратившись в оборотней. Многие мои бывшие коллеги поймут, к кому это
относится.

Книга, которую вы, уважаемый читатель, держите в руках, - художественное
произведение, поэтому все, изложенное в ней. - авторский вымысел, а фактура
не может быть использована в суде. Любые совпадения с имевшими место
реальными событиями - случайны, а расхождения - наоборот, закономерны.

На самом деле все происходило не совсем так, как описано в романе.
Возможно, в действительности все было еще страшнее и тяжелее. Может быть,
именно поэтому я так долго не мог написать эту книгу.

ПРОЛОГ

Октябрь 1990 года. Рейс Аэрофлота Москва-Триполи

... - Палестинец, хочешь воды? Палестинец! Ты что, спишь? Выпей воды, она
вкусная... Тебе бесплатно налью.

Маленький грязный мальчишка с пластиковой пятилитровой канистрой в руке с
любопытством смотрел на Андрея. Обнорский огляделся - кроме него и уличного
разносчика воды, на крошечном пятачке у Нади Дуббат <Нади Дуббат - Клуб
офицеров (арабск.)> не было ни души. Солнце, ветер с песком, мрачная пустая
улица, вспыхивающая тысячами отблесков от стреляных автоматных гильз, и
внимательные черные глаза мальчишки... Аден... Господи, неужели опять Аден?!
Это ведь все уже было однажды...

Обнорский с трудом оторвал голову от нагретой белой стены, привалившись к
которой он полусидел-полулежал.

- Где я?

Мальчишка, будто не слыша вопроса, продолжал тянуть свое:

- Выпей воды, палестинец, она сладкая, мой дедушка привозит ее из
волшебного источника Вир аль-Айюн <Бир аль-Айюн - Колодец глаз (арабск.).>,
тайну пути к которому знает он один. Выпей воды, палестинец.

- Я не палестинец... Я русский офицер... Помоги мне встать, мальчик.

Ощущение опасности вдруг затопило Обнорского, он потянулся рукой к
лежавшему рядом в нагретой солнцем пыли автомату, но чья-то нога в
щегольском высоком офицерском ботинке наступила на ствол...

Андрей поднял глаза - мальчишка исчез, вместо него перед Обнорским стоял
майор Мансур, улыбался недобро, сминая в острые морщины коричневую кожу на
своем волчьем черепе.

- Товарищ Андрей... Как поживаешь? Здорова ли твоя семья?

Ласково-вежливый тон Мансура плохо вязался с уставившимся Обнорскому в
лицо черным зрачком пистолета. Андрей чувствовал, как его тело, закрытое от
солнца зеленой палестинской формой, начинает обволакивать липкая испарина
страха.

- Ты удивляешь меня, переводчик. Сначала ты казался мне умнее. Зачем ты
вмешиваешься в чужие дела? Абду Салих погиб от несчастного случая и
собственной неосторожности - зачем ты хочешь оскорбить память покойного
подлым подозрением его друзей? Почему ты надел форму палестинского офицера?
Может быть, ты не тот, за кого себя выдаешь? У нас не любят шпионов...

"Сейчас выстрелит, сейчас..." Обнорский, задыхаясь от слабости и ужаса,
на мгновение прикрыл глаза, но через секунду сделал над собой усилие и
разлепил веки. Мансур исчез. Вместо него на пустой улице стоял Кука - точно
такая же, как у Андрея, палестинская форма красиво облегала его худощавую
фигуру. В правой руке Кука держал пистолет.

- Извини, братишка, - служба. - Кука улыбнулся и выстрелил Обнорскому в
голову.

Время замедлилось, исчезли звуки. Андрей видел, как медленно и бесшумно
выкручивается из ствола тупая пуля, как плывет она к его голове... Вспышка,
боль, чернота, снова вспышка, снова чернота... Потом под веками в черном
киселе начали плавать оранжевые, малиновые и зеленые шары, которые,
сталкиваясь, взрывались холодными разноцветными искрами. Откуда-то пришел
голос. Знакомый голос. Кто говорит?

- Не прикидывайся, ты меня узнал. У нас мало времени, слушай
внимательно...

Да, конечно, Андрей его узнал. На пластиковом стуле его кровати в
госпитале Министерства обороны НДРЙ сидел резидент ГРУ полковник Грицалюк
собственной персоной и по своему обыкновению что-то быстро жевал, не
переставая говорить. Слова его журчали и сливались в какой-то
гипнотизирующий рокот, до сознания Обнорского докатывались лишь обрывки
фраз:

- ...проявить благоразумие... сложная стрессовая ситуация... не
правильные выводы и неадекватная реакция... серьезное ранение, стресс и
потеря крови... отсутствие свидетелей... внебюджетное финансирование...

Грицалюк душил Андрея своим журчащим рокотом. Обнорский, задыхаясь,
хватал ртом воздух, как вытащенная из воды рыба.

- ...ненужная драматизация... лишние проблемы... отсутствие выбора...
просто забыть... должен согласиться...

Должен согласиться? Ни за что!! Сволочи!!

- Согласен... - хрипит Обнорский пересохшим горлом. - Дайте воды...

Грицалюк вскакивает и подбегает к двери в палату.

- Пропустите к нему водоноса!

...Снова черные глаза мальчишки напротив.

- Дай воды, мальчик...

Мальчишка покачал головой и начал выливать воду из канистры на пол.

- Ты не палестинец...

Госпитальная палата исчезла, осталось лишь ощущение обиды и чувство
стыда... Пить... Как хочется пить...

...Свежая, еще не обустроенная могила на Домодедовском кладбище - на
самом краю Москвы. Кто здесь похоронен? С фотографии, закрепленной на
могильном холме, смотрит Илья. Это его могила. Но почему же тогда он стоит
рядом с могилой и смотрит Обнорскому в глаза?

- Илюха... Ты что, живой? Илья улыбается и качает головой.

- Илья... я обещаю тебе... - Обнорский говорит запинаясь, еле выдавливая
из себя слова. Илья предостерегающе вскидывает руку:

- Запомни, Андрюха, ты мне ничего не должен... Обнорский задыхается от
жажды, язык царапает гортань, слова обдирают горло наждачной бумагой:

- Ты спас мне жизнь тогда, в восемьдесят пятом...

Илья качает головой и улыбается.

- Илья, зачем ты ушел? Зачем ты это сделал? Зачем?

Илья снова качает головой, но на этот раз уже без улыбки:

- Все было не так. Ты же сам уже это знаешь. Ты не забыл, что я никогда
не пил пива с креветками? Вспомни... И я сейчас все тебе расскажу...

Илья вдруг двинулся к Обнорскому прямо через холм собственной могилы.

- Стой! Не подходи, Илья!! Не дотрагивайся до меня!

Илья остановился, посмотрел на Андрея с удивлением и улыбнулся:

- Ты что, Палестинец, до сих пор мертвых боишься? Не бойся...

- Не подходи!!! - беззвучным ртом кричит Обнорский.

...Кладбище исчезает... Темнота... Редкие оранжевые вспышки... Ровный,
спокойный механический гул... Жажда... Горло словно забито песком... Пить...

- Эй, браток... Браток, ты в норме?

Андрея тряс за плечо сосед, представившийся при посадке Витей - летчиком
из Джофры. Витя, как и Обнорский, отмотал уже в Великой Социалистической
Народной Ливийской Арабской Джамахирии два года и сейчас возвращался из
отпуска, проведенного в Союзе, на последний, решающий виток. Больше трех лет
подряд советские офицеры в Ливии находиться не имели права - исключения,
конечно, бывали, но Десятое Главное управление Генштаба шло на них с большой
неохотой - невидимая очередь из офицеров, желающих заработать за границей,
растягивалась на многие годы...

- Ты в порядке? - Летчик Витя участливо заглядывал Обнорскому в глаза. -
Приснилось что-то?

Андрей огляделся: салон "Ту-154" был заполнен чуть больше чем наполовину.
Из Москвы вылетали рано, поэтому пассажиры в основном спали, отходя от
традиционных русских проводов, - да еще в страну с сухим законом. Несмотря
на хорошо работавшую вентиляцию, салон самолета был полностью напоен
непередаваемым букетом самых разнообразных перегаров.

- Приснилось, - ответил соседу Андрей. - Я кричал что-нибудь?

- Кричать не кричал, а стонал очень жалобно, - ухмыльнулся Витя. - Что,
не хочется обратно в Джамахирийку?

- Не хочется, - честно ответил Обнорский. - Совсем.

Летчик вздохнул:

- Да кому охота... Платили б дома по-людски, кто бы туда поехал... Ты-то
хоть в Триполи сидишь: какой-никакой, а все же город. А у нас в Джофре -
каждый день одно и то же кино и все про пустыню эту сраную... Я своего
инженера неделей раньше туда из отпуска провожал - так он в Шереметьеве
белугой ревел, ага... Хорошо хоть, что не при погонах были...

Обнорский вздохнул и вытер испарину со лба. Кошмар короткого сна ушел, но
сердце продолжало бухать в груди, как после долгого бега.