Ростислав САМБУК

ШИФРОВАННЫЙ СЧЕТ

Тревожные мысли преследовали его, не давали спать. Теперь Карл знал,
кто он на самом деле - сын гауптштурмфюрера СС Франца Ангеля, коменданта
одного из гитлеровских лагерей смерти, военного преступника, процесс над
которым натворил столько шума в прессе.

Карл узнал об этом случайно, увидев портрет отца в газетах. Конечно,
это мог быть и не отец, а всего лишь похожий на него человек, но мать
подтвердила: Франц Ангель - его отец.

Так началась новая полоса в жизни Карла Хагена.

Раньше все было просто, спокойно и понятно. Его отец Франц Хаген
давно уже разошелся с матерью. Занимался какой-то коммерцией то ли в
Африке, то ли на Ближнем Востоке - изредка из тех районов приходили
письма, - и только раз в два-три года они проводили вместе летние
каникулы, но Карл не знал заранее, где и когда отец назначит им встречу:
на Канарских островах или на раскаленных пляжах Персидского залива.
Никогда отец не встречался с ним в Европе; сейчас Карл понял почему:
оберегал их от своего прошлого и настоящего, а может, боялся, что через
них полиция нападет на его след.

Он был осторожный, Франц Ангель.

Читая материалы судебного процесса, Карл поражался отцовской
прозорливости, умению заглядывать далеко вперед и рассчитывать черт знает
сколько ходов в своей всегда предельно запутанной и рискованной игре.
Только благодаря такой осторожности журналисты до сих пор не вышли на
семью Ангеля, Карлу становилось жутко от мысли об этом, хотя иногда, в
минуты душевного смятения, хотелось плюнуть на все и всенародно
признаться: да, это его отец Франц Ангель! Ну и что ж!

Вначале Карл был уверен, что отец действовал не по собственному
желанию, а выполнял приказ: знал его как человека учтивого и кроткого,
который без принуждения вряд ли уничтожал бы людей. Но разве это
оправдание?

Карл жадно читал материалы процесса, пытаясь обнаружить факты,
которые подтверждали бы невиновность отца. И не обнаруживал.

Не потому, что Франц Ангель признавал себя виновным во всем - он вел
себя на процессе не агрессивно, но и не как человек, который примирился с
поражением и вымаливает себе прощение, - хитрил и выворачивался, но так и
не мог привести в свое оправдание ни одного убедительного факта. Иногда
Карлу казалось, что сам он имеет их достаточно. Читая в газетах рассказы
свидетелей о том, как отец стеком подталкивал детей в газовые камеры,
вспомнил девочку, с какой тот играл на пляже в Лас-Пальмасе на Канарах.
Наверно, она была мулаткой, эта черненькая четырехлетняя девчонка, с
толстыми негритянскими губами. Отец высоко подбрасывал девчонку и ловил
ее, они смеялись и затем обсыпали друг друга песком.

Разве мог такой человек равнодушно смотреть, как умирают дети?

Эта картина - отец подбрасывает мулатку - зримо стояла перед глазами.
Другая же, когда он подталкивал детей к газовым камерам, расплывалась и
казалась выдуманной, как и вообще выдуманным весь этот процесс. Однако
отец не возражал против фактов. Он пытался только лишь использовать их в
своих интересах. Но разве можно хоть чем-нибудь смягчить вину за смерть
детей?

Карл понимал: в одном человеке несовместимы гуманность и равнодушие,
вражеское, даже звериное, отношение к себе подобным. Значит, отец
прикидывался, лицемерил, так сказать, играл на публику, хотел завоевать
сыновнюю симпатию. Но какая же неподдельная ласка светилась в его глазах,
когда возился с мулаткой!

А перед этим продавал девушек в гаремы аравийских властелинов.

Эту половину жизни Франца Ангеля, когда он после войны продавал
девушек в гаремы, отодвинули на процессе на второй план не потому, что
выглядела бледно на фоне дыма крематориев, а потому, что Ангель умело
спрятал концы в воду, и обвинить его можно было только в продаже партии
француженок.

Теперь Карл знал, каким бизнесом занимался отец на Ближнем Востоке,
почему они так редко виделись и почему отец так нежно относился к матери,
хотя и развелся с ней. Мать только теперь подтвердила Карловы догадки:
фиктивный развод. В этом также проявилась отцовская предусмотрительность -
не хотел, чтобы тень пала на семью.

Мать понимала тревогу сына, хотя у нее были твердые взгляды,
сформировавшиеся, как понимал Карл, еще когда жила рядом с концлагерем.

Она почти не разговаривала с сыном во время процесса, но однажды,
поймав Карлов тревожный и вопросительный взгляд, попробовала успокоить
его.

- Если бы мы победили, - произнесла убедительно, - все, что сделал
твой отец, квалифицировалось бы как доблесть. Он был дисциплинированным
офицером и выполнял волю своего начальства. Мы проиграли, и твой отец -
одна из жертв нашего поражения.

У Карла округлились глаза. Он знал, что мать - практичная женщина,
более того, как говорили знакомые, - деловая, но вместе с тем она всегда
была обходительна с соседями, нежна к нему, вообще считалась уважаемой
женщиной - и вдруг такое!

Очевидно, мать почувствовала, что переборщила, поскольку сразу же
пошла на попятную:

- Думаю, твоему отцу было нелегко... Тогда он как бы замкнулся в себе
и... И вообще все это похоже на кошмарный сон...

Но Карл понял, что мать так же лицемерила с ним, как и отец.

Однажды за завтраком у них с матерью состоялся разговор о деньгах.

Карл спросил:

- Сколько у тебя в банке?

Беата наливала себе кофе. Рука ее слегка задрожала, однако мать не
пролила кофе, нацедила полную чашку и спокойно поставила кофейник.
Взглянула на Карла из-под опущенных ресниц.

- Зачем тебе, мой милый?

- Так... Просто интересно... Я спросил про деньги лишь для того,
чтобы знать, от чего я отказываюсь.

Он думал, что мать смутится, по крайней мере начнет его уговаривать
или постарается уйти от этого разговора, но он плохо знал свою мать, он,
журналист Карл Хаген, который, как и все молодые журналисты, считал себя
человековедом.

Мать не отвела взгляд, но спросила тихо и мягко:

- А почему ты уверен, что есть от чего отказываться?

Такого поворота Карл не ожидал. Пожал плечами, ответил растерянно:

- Ну... Я считал, что у нас есть какие-то деньги... И отец намекал...
- Вдруг осекся: он все же произнес это слово "отец", хотя только что
отрекся от него. Но мать, к счастью, не заметила этого. Поправила скатерть
и произнесла:

- Возможно, у меня и есть какие-то деньги, и я буду поддерживать
тебя. Но ты сможешь рассчитывать на капитал только после моей смерти.

Беата давно приняла такое решение. Вернее, оно не было окончательным:
убедившись в деловых способностях сына, она отдала бы ему капитал, ну, не
весь, хотя бы часть, но не сейчас... Растранжирит деньги и сам потом
пожалеет. Она, конечно, не бросит Карла на произвол судьбы, слава богу, на
счету уже около трех миллионов долларов - им двоим хватит...

Внимательно посмотрела на сына - гордый и независимый. Эта мысль
принесла удовлетворение, хотя, конечно, поведение Карла вызывало
раздражение.

А Карл сидел, уставившись в пол, и не знал, что сказать. Он принял
решение отречься от отцовских денег, поскольку от них на расстоянии пахло
преступлением: каждый порядочный человек отказался бы от них, а Карл
считал себя порядочным, более того, прогрессивным, иначе и быть не могло -
он работал в либеральной бернской газете, вел театральные обозрения и,
говорят, добился явных успехов на этом поприще: в театрах с ним считались,
даже побаивались его острых рецензий. Но Карл сам себе не признался, что
подтолкнуло его к сегодняшнему разговору с матерью. Вернее, он знал, что -
перспектива получить двадцать миллионов марок. Именно эта цифра была
написана на клочке бумаги, вложенном в отцовское письмо, которое Карл
получил однажды одновременно с сенсационным известием прессы об аресте
Франца Ангеля. В конверте также лежала записка: отец просит Карла
сохранить этот клочок бумажки - и все.

Тогда Карл не придал значения этому письму. Равнодушно посмотрел:
напечатанные на машинке три фамилии, пометки карандашом через весь листок.

"Наверно, деловая бумага", - подумал он. Немного удивился, почему
отец прислал ее именно ему, ведь раньше никогда не посвящал сына в свои
дела.

Карл спрятал письмо в стол и вспомнил о нем позже, когда процесс
приближался к концу и стали известны некоторые подробности отцовской
поездки в Австрию. Выяснилось, Франц Ангель нацелился на спрятанные в
"Альпийской крепости" фюрера эсэсовские сокровища. И не без успеха.
Журналисты пронюхали, что он со своими подручными нашел контейнер с
секретными документами главного управления имперской безопасности, среди
которых находились списки так называемых "троек".

Карл и раньше слыхал об этих "тройках". В конце сорок четвертого года
эсэсовцы переправили часть награбленных ценностей в Швейцарию, положив
значительные суммы на шифрованные счета. Каждый член "тройки" знал две
цифры из шести. И больше ничего! Списки "троек" в одном экземпляре
хранились у шефа главного управления имперской безопасности
обергруппенфюрера СС Эрнста Кальтенбруннера.

Одну из этих "троек" знал только бернский журналист Карл Хаген.