Ю.Семенов
Горение
до Гельсингфорса, праздновала рождение двадцатого века шумно, пьяно и
весело. В отличие от вопрошающих интонаций, звучавших в скептических эссе,
опубликованных лондонскими и французскими газетами (те доки тоску наводить
да вопросы ставить), русская журналистика, особенно авторы
"Правительственного вестника", "Земщины", "Биржевых ведомостей" и "Нового
времени", подготовилась к "вековому рубикону" загодя, делая упор на то
величие, которого добилась империя под скипетром православного государя.
пройденного обществом за девятнадцатый век, особенно выделяли при этом
победу над Наполеоном, одержанную благодаря прозорливой тактике императора
Александра Первого; много обсуждали великого реформатора Александра
Второго Освободителя, отменившего рабство, которое именовалось "крепостным
правом"; славили нового царя Николая, приписывая ему "патронаж делу" - то
есть промышленности и торговле. Поминали при этом размах морозовских
мануфактур, пробивших себе прочный путь в Среднюю Азию, обуховских и
сормовских заводов, шахт Донбасса, поставленных капиталом Мамонтовых,
Гучковых, Морозовых и Рябушинских; говорили кое-что о Пушкине, которого
государь Николай Первый уберег от революционных интриганов и сумасшедших
друзей Чаадаева; о Гоголе, пришедшем в конце своего пути к высокой идее
монархии и православия; называли Чайковского, Менделеева, Яблочкова,
Лобачевского, Римского-Корсакова. Отдали память адмиралу Нахимову,
"диктатору сердец" Михаилу Тариэлевичу Лорис-Меликову, неистовому борцу за
православную идею Победоносцеву.
новых железных дорог, заводов, шахт, конок, линкоров. Намечали перспективы:
золотого рубля к мировому могуществу...
немыслимых, жутких.
фабричный на семью в пять душ имел восемь квадратных метров барачного
жилья, мяса не знал, рыбу - только в престольные праздники; не писали, что
семья крестьянина пила чай "вприглядку", зачарованно глядя на кусок сахара
посреди стола.
сами не знают на что; не вспоминали Чехова - "нет пророка в отечестве
своем"; ни словом не обмолвились о Чернышевском, Некрасове, Писареве,
Глебе Успенском; "Властный, державный, боже, царя храни" играли повсюду,
но Глинку замалчивали - пьяница, эмигрант, в Берлине помер, отринул
Русь-матушку.
воистину думал о будущем, - о русских марксистах.
революционеров, томившихся в Сибири, Забайкалье, Вологде, Якутии, - об
этом и речи быть не могло: "Зачем омрачать торжества, надобно ли
привлекать внимание к безумцам, увлеченным бредовыми идеями, которые
православная община никогда не принимала и не примет?!"
русские рабочие под красным знаменем, с пением "Интернационала",
поднимаясь на защиту интересов трудящихся всех национальностей, населявших
Россию.
убедительной помпезности - праздновали двадцатый век; рисовали
новорожденного в поддевке и лакированных сапожках, на летательном
аппарате, в синематографе, на палубе громадного "Титаника", в сумасшедшем
лондонском метрополитене, на крыше десятиэтажного нью-йоркского
небоскреба...
дружбы с мил-другом кайзером Вильгельмом, потешались над задымленной,
чумной "англичанкой, которая гадит", вышучивали парижских вольнодумцев и
японских "ходи-ходи", гордились могуществом и простором империи.
перед будущим, ибо он, этот духовный отсчет, в конечном-то счете и
определяет эпоху, наделяя ее теми характеристическими чертами, по которым
потомки смогут судить о жизни своих отцов и праотцев. Отдельные имена
могут забыться - эпохи останутся до тех пор, пока человечество существует,
то есть пока оно не утратило единственное, что связует настоящее с
прошлым, - память.
место письма, отправленные из царских тюрем двадцатилетним арестантом
Феликсом Дзержинским его сестре Альдоне Эдмундовне.
- крепко ошибаешься. Правда, я не могу сказать про себя, что я доволен и
счастлив, но это ничуть не потому, что я сижу в тюрьме. Я уверенно могу
сказать, что я гораздо счастливее тех, кто на "воле" ведет бессмысленную
жизнь. Тюрьма страшна лишь для тех, кто слаб духом... Будьте все здоровы,
веселы, довольны жизнью.
Феликса Эдмундова Дзержинского, арестованного в Ковно, я передал на словах
ротмистру Охранного отделения Ивану Никодимовичу фон дер Гроссу. Однако,
несмотря на мои неоднократные просьбы оказать действенную помощь для того,
чтобы установить социал-демократические кружки в Варшаве, используя юный
возраст Дзержинского, его несовершеннолетие и связанную с этим возможность
применить по отношению к нему более серьезные методы работы, ротмистр фон
дер Гросс был крайне пассивен.
отказом, мотивируя тем, что я не знаю в достаточной мере личности
арестованного.
как быть дальше, либо, - и это было бы, по-моему, самым разумным, -
найдите способ указать ротмистру Гроссу на известную некорректность по
отношению к его коллеге в работе.
жандармов Г. В. Глазова.
пригласить Вас на экзекуцию означенного Дзержинского, с тем, чтобы потом
Вы провели беседу с арестованным. В случае, если экзекуция не поможет
(получено разрешение на порку Дзержинского березовыми палками, но не более
пятидесяти ударов, дабы не последовало смертельного исхода в связи со
слабым здоровьем последнего), следует лишить Дзержинского прогулок. Не
приходится сомневаться, что двадцатилетний юноша не вынесет подобных
испытаний и откроет Вам то, что надлежит выяснить в интересах как
Ковенской, так и Варшавской охраны.
Гросс меня с собою не взял. Лишение пищи Дзержинского проводилось три раза
на протяжении последних пятнадцати дней. Лишь после того, как стало ясно,
что все попытки И.
оказались безуспешными, мне было разрешено допросить его, что я делать
отказался во избежание досадного, но, к сожалению, бытующего у нас правила
перекладывать вину за неуспех с больной головы на здоровую.
работу с Дзержинским нецелесообразно, ибо арестованный заболел чахоткою в
острой форме с обильным горловым кровотечением.
ВОПРОСИТЕЛЬНЫЙ
ЗНАК КАТЕГОРИЧЕСКИ ВОЗРАЖАЙТЕ ПРОТИВ НАДЗОРА ПОЛИЦИИ В ПРЕДЕЛАХ ЦАРСТВА
ПОЛЬСКОГО ТОЧКА НАСТАИВАЙТЕ ВЫСЫЛКЕ ПЯТЬ ЛЕТ ОТДАЛЕННЫЕ РАЙОНЫ ИЗВЕСТНОЙ
ВАМ
ТЕРРИТОРИИ ШЕВЯКОВ".
образом, Вы вправе дать ему ход в любом направлении: я готов отвечать за
свои слова вплоть до Департамента полиции.
Семенова Мария
Шилова Юлия
Березин Федор
Посняков Андрей
Андреев Николай
Корнев Павел