Ю.Семенов

Кто дерзнет сказать, что солнце лживо?

(Чили, Перу, Курасао)

Заметки (по изданию Ю.Семенов. На "козле" за волком: записки. М.:
"Советский писатель". 1974.)

Когда книга уже была в работе, мир узнал о кровавом путче в Чили, об
убийстве президента Сальвадора Альенде, об аресте вождя коммунистов Луиса
Корвалана, о выстрелах, прогремевших в столь далекой, но так полюбившейся
нам стране Латинской Америки. Все те завоевания Народного единства,
которые наполняли гордостью сердца чилийцев, растоптаны военной хунтой.
Лучшие сыны народа томятся в концлагерях, скрываются в горах, пьют горькую
чашу эмиграции.

Но то, что было в Чили, никогда не сможет быть забыто: сладкий вкус
свободы входит в людей как их второе "я" - навечно, до последнего вздоха.

Телеграф сообщает о том, что народ оказывает сопротивление хунте; я,
как и многие из тех, кто жил в Чили, убежден, что последнее слово еще не
сказано:

посеявшие ветер, пожнут бурю.

Просмотрев дневник, который я вел в Сантьяго и Пунта-Аренас, на Чилоэ и
в Пуэрто-Монт, я решил ничего не править: свидетельство очевидца только
тогда становится документом, когда точно зафиксирован определенный момент
истории.

Путь к социализму труден, но как бы ни злобствовали враги великой идеи
Маркса и Ленина, будущее - так или иначе - именно за этой идеей, которая
была практикой чилийской жизни и которая, как бы ни был труден путь к ней,
восторжествует вновь в Сантьяго.

...Итак, декабрь семьдесят первого. Вместе со мной в Париж летит много
японцев.

Для меня это добрая примета - японец в самолете. Плохо, конечно, если
примета - фетиш, в который веруешь "по наследству", как все. У меня было
раз восемь: лечу с японцами - путешествие отменное; нет в самолете японцев
- и все как-то не складывается. А может быть, я полюбил этот народ на всю
жизнь после путешествия в Японию, и всякая встреча с этой страной стала
для меня "положительной эмоцией". Словом, я летел в Париж и был уверен,
что увижу много интересного, и путешествие будет хорошим, и люди будут
встречаться такие, что в сердце они отложатся на всю жизнь, и по
прошествии многих лет, вдруг увиденное на киноэкране памяти заставит
подняться с кровати, если болен, прервать пирушку, если весел, оторваться
от любимой, если любишь, сесть к столу и записать то, что явилось.

Рядом со мной сидела парочка - парень и девушка "смешанной крови";
красота ее особая, слишком, я бы сказал, броская. Лицо слоновой кости,
огромные карие круглые глаза. Чисто японское в ней - руки. У японцев
особые руки, они необыкновенно выразительны, даже в статике.

Парень с севера, из Саппоро. Тамошние японцы считаются самыми типичными
японцами в Японии. Паренек, я видел, был нежен с этой очаровательной
девушкой. По странному совпадению ее звали Ватанаба, как моего давешнего
знакомца из партии "Комейто", с которым я встречался в Токио.

Паренек был с Ватанабой очень нежен, но когда к нему подходили другие
юноши и девушки, он всячески подчеркивал свое устало-снисходительное
отношение к милой соседке. Сначала я решил, что это от молодости: мы все
скрываем свои чувства к любимой, стараясь казаться суровыми и
мужественными. Но потом я понял: Ватанаба - девушка "смешанной крови", она
- пария. Он, конечно, может любить ее, это его личное дело, но он всегда
будет помнить, что его жена "не чистая". Наивная, но кровавая жестокость
нашего мира... Я заметил, как паренек замирал, прикасаясь к руке Ватанабы,
как он торопливо зажигал для нее спичку и заботливо укрывал ее ноги
пледом, когда никто не видел этого. А когда к ним подходили, тембр его
голоса менялся, движения делались резкими и развязными. Как же иначе: ведь
он "чистый"... И девушка замирала, и огромные ее глаза становились
испуганными...

Но боже, как преобразилась Ватанаба в Париже! Паренек, ее спутник,
сразу же сник, растерялся, хотя Орли не очень сильно отличается от
японских аэродромов.

Теперь уже Ватанаба была подчеркнуто небрежной к своему спутнику. А
сама она стала объектом всеобщего внимания. Парижане "обтекали" ее,
задерживаясь. Я видел, как пожилые мужчины долго раскуривали подле нее
сигарету, молодые ребята - те честнее, останавливались и рассматривали ее
в упор. (В Испании они бы не просто рассматривали эту красавицу японку, а
причмокивали губами и говорили:

"Гуапа" - "красоточка", - так полагается там: идти рядом с девушкой и
пришептывать самые нежные слова. Идти нужно рядом, совсем близко, но спаси
господь дотронуться до девушки хоть пальцем - это уже оскорбление.)

"Бедная Ватанаба, - подумал я, - дома она "не чистая", не японка,
"смешанная", а здесь она японка, и только японка, и не важно, что отец ее
голландец, здесь она - экзотика, очаровательная инородность. Где же она
сможет обрести покой? Где ее дом? В какой части света? Дитя войны, она
обречена на горе - и там и здесь"...

Встретил меня корреспондент ТАСС Олег Широков. Как всегда, он
торопится; как всегда, весь на шарнирах. Завтра он выезжает в Лион.

- Старик, не взыщи, - говорит Олег, - у меня есть только два часа. Я
еще не успел собрать свой чемодан и зарядить пленки. Так что давай
эксплуатируй меня побыстрее.

Сразу же с аэродрома едем в бразильское посольство. Там я подробно
излагаю просьбу, меня участливо слушают и переадресовывают на Елисейские
поля - в консульство. Олег извиняется: "Старик, больше не могу" - и
уносится по своим делам. Я отправляюсь в консульство пешком. Багаж мой у
Олега в "ситроене", погода в Париже солнечная, мягкая, декабрьская;
дышится легко; от Сены тянет сырым, шершавым холодом, в голубом небе -
серые дымки: Париж топит свои камины и печки, как и в старину.

В бразильском консульстве седая дама с великолепным английским языком,
выслушав мою просьбу - я нуждаюсь в транзитной бразильский визе, -
улыбчиво отвечает:

"Нет проблем, сэр, пожалуйста". Я протягиваю ей мой паспорт. Женщина
закуривает, поднимает глаза с паспорта на меня и замечает так же улыбчиво
и доброжелательно:

"Есть проблема, сэр". Она уходит с моим паспортом в какие-то дальние,
таинственные консульские комнаты, возвращается через пять минут и говорит:

- Вам нужно заполнить анкету, а ждать ответа из министерства
иностранных дел Бразилии придется месяц.

- Но ведь мне нужен транзит всего на один день, я лишь посмотрю
Рио-де-Жанейро и тут же улечу в Сантьяго.

- Очень сожалею, сэр, но вам придется ждать ответа месяц...

От бразильцев я поехал в венесуэльское консульство, попросил у них визу
на неделю в Каракас.

Очень любезные чиновники пообещали прислать ответ в Сантьяго. Заполнив
анкету, я понял, что свободен и у меня есть два "пустых" дня до следующего
самолета, так как места в Латинскую Америку здесь бронируют на три дня
вперед. Милые девушки из "Эр Франс" пообещали воткнуть меня в самолет,
выходящий через Дакар и Буэнос-Айрес - в Сантьяго, воткнуть по так
называемой "очередной лицензии". Это значит, что я должен приехать на
аэродром за два часа перед вылетом и ждать:

если кто-то из пассажиров откажется от билета, я буду первым
претендентом на освободившееся место. (Как у нас в кинотеатре, когда
десяток молодых ребят стоит возле кассы, моля и бога и черта, чтобы те, у
кого есть броня, сегодня сидели дома в пижамах и смотрели футбол по
телевизору.)

Итак, я свободен и можно бродить по Парижу. Только сейчас я замечаю,
как Париж начинает готовиться к празднику Рождества. Елисейские поля - все
ряды деревьев - украшают длинными, тонкими латунными пластинками. Когда
налетает ветер (особенно это заметно ночью), в воздухе стоит тихий,
сказочный перезвон. В неоновых огнях декабрьской ночи деревья на
Елисейских полях кажутся сказочными, словно бы принесенными сюда добрыми
гномиками в островерхих шапках и больших деревянных башмаках.

Я вспомнил Вьетнам, канун Рождества. После службы в католическом храме
я, воспользовавшись перемирием, объявленным на сутки, выехал на юг. В
джунглях на пальмах висели такие же длинные латунные полоски - только
белые ("серебряные"), а не желтые (мои дочки говорят "золотые"), как в
Париже. Вьетнамцы объяснили мне, что эти латунные листки американцы
бросают с самолетов, чтобы затруднить работу локаторам - создать "завесу
помех" и нанести бомбовые удары по городам через десять минут после того,
как кончится светлый праздник Рождества Христова.

Встретился с Алексом. В прошлом он был депутатом Парижского
муниципалитета.

Сейчас работает в сфере бизнеса. Быстрый, смешливый, с розеткой
Почетного Легиона в петлице, он перебрасывается в разговоре с предмета на
предмет.

- Я тебя прошу, остановись и вдохни воздух, - не то чтобы просит, а
попросту приказывает он.

Я останавливаюсь и вдыхаю воздух. Это было возле прелестного парка
Монс-Элизе.

Чугунные решетки парка переносят в наш Летний сад - сходство
поразительное, будто лили одни мастера. Листва на деревьях облетела,
жестяно перекатывается под ногами, бурая, ломкая. (А в Ленинграде уже
снег.)

- Ну? - спросил Алекс. - Ты ощущаешь запахи листвы и деревьев?

- Нет, я ощущаю запах бензина.