Юрий Никитин
Передышка в Барбусе
Книге Бытия запись о своей кончине. Теперь его мечта - отсидеться в укромном
уголке и придумать, как жить дальше. Поэтому он с радостью принимает
предложение поменяться ролями с правителем маленькой сонной Барбуссии, надеясь
провести две беззаботные недели во дворце. Однако судьба начинает свои пляски
уже на его пороге. Покушения, тяжбы придворных, пустая казна, пограничные
конфликты - вот от чего, оказывается, сбежал барбусийский тцар и вот что, как
тяжело груженная телега, наезжает на хрупкую мечту Мрака. Приходится
предотвращать, разбирать, разрешать, пополнять и вообще спасать. А и чем еще
заниматься настоящим героям, решившим хорошенько отдохнуть?
фантастики.
плачущий, а выпученные глаза чуть не лопались. Мрак зарычал, чтобы кончала
прикидываться: она ж уже привыкла, знает, что это же он, прежний Мрак, бояться
не надо, какая ей, дуре, разница, а в волчьей личине он тот же самый, даже
лучше, ибо для жабы нет зверя гаже и подлее человека, каждый норовит пнуть или
бросить камнем.
и бросилась в угол пещеры, пытаясь втиснуться в крохотную щелку. Он грянулся
оземь и не успел подняться, как на него обрушилось его зеленое бородавчатое
сокровище. Теперь она верещала от счастья так, что звенело в ушах, не давала
встать, всего истоптала, испихала, облизала. Мрак не успевал уворачиваться от
ее длинного языка и толстых лапок.
выскользнула из пальцев, жаба шлепнулась к нему на колени. Мрак попытался
грозно взглянуть на нее, но встретил невинный обожающий взгляд и застонал в
отчаянии:
перекидывался, и ничего. Ну, что ты затеяла? Смотри, вот это тоже я.
уселась поудобнее, распахнула пасть и завопила, что боится, боится, БОИТСЯ
этого страшного чудища, которое появилось вместо ее любимого родителя, что
пожалуйста, пусть он больше не превращается, ей же страшно!!!
по-человечьи - все болит, локоть расшиб, шкура чешется.
гигантском прыжке половину пещеры, попробовала от избытка чуйств обнять его за
шею всеми четырьмя лапами сразу, да еще и всего зацеловала.
дурня. Таргитай хоть пел.
руладу. Мрак отшатнулся, попытался сбросить квакёныша, но Хрюндя уцепилась
всеми четырьмя.
на голом граните, когда такое рядом, подтащил к себе, улегся и попытался
сосредоточиться, пока счастливая Хрюндя с песнями топала по нему взад-вперед
так, что в глазах темнело.
мудрость, а то бы...
надо забиться в пещеру поглубже, осмыслить, а то и вовсе остаться тут на всю
жизнь, ибо его жизнь теперь стала бесценной. Это другим рождаться, жить,
стареть и умирать, но он, после того, как стер по незнанию в Книге Бытия свою
кончину, теперь может жить вечно. Почти как боги, только боги бессмертные, а
он, увы, смертен. В том смысле, что убить его так же просто, как и раньше. Но
если не дать себя убить...
могучие народы, стареют и гибнут, на смену приходят новые, как на месте болот
вырастают леса, потом там появляются степи, а затем и вовсе все засыпает жарким
песком... А где-то горы рассыпаются в щебень, где-то высыхают моря... Он все
это увидит, если не даст себя убить. А чтобы не убили, надо найти уединенное
место в горах, затаиться и просто жить...
мысли, всегда прямые, суровые и честные, как удар его огромной секиры, что он
сам смутно удивился, забеспокоился. Мало того, что последнее приключение едва
не размазало его по жизни, как мокрый след от улитки... Подумать только: дрался
с чудищами, магами, даже богами - а больше всего страдать пришлось во дворце
Куявы, где никаких особых врагов, а была лишь золотоволосая тцаревна Светлана.
Уже тогда он ощутил, что стал совсем другим Мраком, совсем не тем, кто повергал
чудовищ, бил магов и даже у самого Рода из клюва выдрал Перо...
осознавший сверхценность своей жизни, которая, оказывается, может длиться
вечно.
жизни вообще и о его чудо-жизни, прикинуть, как ею лучше распорядиться и как
сберечь... Это раньше можно было не беречь, все равно скоро смерть, так уж
лучше красивая гибель, чем угасание, когда не в силах встать с ложа, а теперь
он может жить, жить и жить... а вместо мудрого планирования дальнейшей жизни он
пытается образумить упрямую Хрюндю, которой втемяшилось в дурную башку, что ей
не ндравятся его превращения и если она как следует поплачет, что ей страшно,
то он сжалится над бедной зверушкой с перепоночками и бородавочками, которая
все-все
которое появляется вместо него.
какую-нибудь ерундишку вроде куска мяса, пусть даже зажаренного с кровью, а
потом залить это непотребство вином, чтобы уже без спешки наброситься с ножом
на печеного кабанчика, что как издевательство над людскими чувствами истекает
соком... прямо как перед глазами!.. посреди стола на блюде, где по бокам
поместились еще и жаренные в собственном соку перепелки...
и нерешительно квакнула в ответ.
они медом и акридами?
выходу, и утреннее солнце ослепило привыкшие к полумраку пещеры глаза. Жаба
заворочалась, недовольно заворчала. Мрак позволил ей выкарабкаться, она
взобралась на плечо и там уселась, толстая и насупленная, оглядывая мир
неподвижными глазами.
сразу осталась за спиной, по сторонам побежали кусты, серые от пыли, но дальше,
на продуваемом месте - зелень как зелень, воздух свежий, земля из каменистой
перешла в хороший добротный подзол, вслед за кустами стали попадаться деревья,
одинокие и группками, дважды он пересек небольшие рощи.
шкуру на плече, но все же свалилась, он едва успел подхватить на лету. Сунул в
мешок, она даже не колыхнулась, только сразу согнулась калачиком на дне. Мрак
закинул мешок за плечо и ускорил шаг.
Потянуло близостью воды. Впереди слишком роскошные деревья, заросли кустарника,
листья сытые, что значит корни тянут воду прямо из реки...
поясном поклоне, она при каждом шаге опиралась на толстую суковатую палку.
Из-под серого от пыли платка выбивались такие же серые, покрытые пылью, седые
волосы.
собираюсь, старуха настороженно рассматривала незнакомца подслеповатыми
глазами, лицо ее напоминало печеное яблоко, спросила скрипучим голосом:
на дорогу.
сказала надтреснуто:
посмотрю...
людёв пугаешь.
Лицо застыло, потом с испугом отшатнулась, еще дольше всматривалась в странного
человека.
Корнев Павел
Корнев Павел
Пехов Алексей
Журавлев Владимир
Маккэфри Энн