Феликс Разумовский

Время Смилодона

Смилодон - 3

OCR&Spellcheck Alonzo

СПб.: Издательство "Крылов", 2005. - 384 с. (Серия "Историческая авантюра")

ISBN 5-94371-766-8

Неисповедимы пути Господни - странно, с какой-то высшей отмеченностью, складывается судьба подполковника Бурова. Он витязь даже не в тигровой шкуре - в шкуре смилодова, самый быстрый, самый решительный, самый непредсказуемый, самый, самый... Прошедший Пещеру Духов, победивший время, сумевший отстоять тайиу Философского камня. Однако главное дело его жизни впереди - ему еще предстоит спасти этот мир от грядущей напасти. А потому близится его час "Икс" - Время Смилодона...

"Ну ты и змей!"

Восклицание

ПРОЛОГ

Быстро опускался вечер. Небо посерело, нахмурилось, клубом роилась мошкара, от реки тянуло сыростью, холодом, запахами тины и мокрого дерева. С криками, похожими на стоны, летели в гнезда уставшие птицы. День угасал.

- Да, не за горами холода. - Буров глянул вверх, на приутюжившее деревья небо, коротко вздохнул и ловко угнездил в углях обмазанную глиной утку. - Если по рябине смотреть, зима нынче ранняя будет, снежная. А с хиусом1 да с хлящими2 шутки не шутят.

- Да уж, - в тон ему ответила Лаура, медленно качнула головой и насмерть задавила под личиной3 пронырливого не в меру комара. - Тут и любовь к отечеству не согреет...

Они сидели у костра в самом сердце тайги, отбивались от гнуса и терпеливо ждали ужина. Настроение, мягко говоря, было не очень - пройдена лишь половина пути, и оставалось действительно с гулькин хрен до заморозков. Вроде бы не курлыкали еще в небе журавли, не порошила еще тайгу метель опавших листьев, но осень уже чувствовалась - и в стылой свежести ночей, и в желтизне осоки, и в низких тяжелых облаках. Заканчивался август, агонизировало лето, обильное, сибирское, разочаровывающе короткое. А вокруг бушевала природа: пенилась, кипела в водоворотах река, билась волнами о камни и пороги, ветер, воя, рвал верхушки лиственниц; ухал где-то, собираясь на охоту, филин; хором робко пробовали голоса осторожные ночные птицы. Вот он, апофеоз флоры и фауны, вот она, торжествующая природа-мать, с коей что Буров, что Лаура пообщались изрядно, от души, - впечатлений, надо полагать, на оставшуюся жизнь хватит. Впрочем, Бога гневить нечего, до Тобольска все было на редкость мило и довольно цивильно. Более того, путешествовали с приятностью. Подорожная была выписана на имя генерала Черкасова и сопровождавшего его особу капитана Ермилова, а кроме того, имелась еще бумажка, из которой явствовало, что вышеозначенные персоны следуют конфиденциально, с ревизией и по долгу службы. Фискальной. И направил их не кто-нибудь, а сам Степан Иванович Шешковский4 собственной персоной. Словом, поначалу путешествовали не напрягаясь - всюду их встречали поклонами, лаской, хлебом-солью, умилением и взятками. Это был не то чтобы удар Остапа Бендера по бездорожью, но хорошо задуманная долгоиграющая афера, основанная на том прискорбном факте, что у российских-то властей обычно рыло в пуху.

Неприятности начались в Тобольске. На званом ужине у местного градоначальника генерал нечаянно повстречал знакомого, так, майоришку одного, Залерьяшку Зубова, - тот командовал карательным отрядом по поимке беглого опасного преступника, выдающего себя за князя Бурова. В общем, вначале была драка, потом стрельба, ну а уж затем, как водится, погоня, по лесам, по долам, по болотам, по чащобам. Еле оторвались, чудом ушли. И все волшебным образом переменилось: Буров отпустил бороду, Лаура забыла про духи, от нее теперь за версту несло дымом, оленьей кожей, березовым ядреным дегтем1. Сам черт не признал бы их, бредущих в дебрях звериными тропами. Шли без суеты, с оглядкой, вели пяток навьюченных пожитками оленей. Мало разговаривали, все больше слушали - бдили. А иначе в тайге нельзя - вовремя не заметишь сохатого2, "забавницу с кисточками"3 проглядишь, встретишься на узкой тропинке с тунгусом, юкагиром или каряком - пропадешь. Они хоть вроде бы и с государыней в мире, и платят исправно ей ясак4, а ведь не преминут перерезать горло, да так, что и глазом не моргнешь. Это тебе, люча5, за объясачивание6.

А между тем поспел ужин. Не ахти какой, из трех блюд: утка, запеченная в глине, в собственном соку, белка, жаренная на углях на палочке, да сушеная, кусочками, оленина: взять такую в горсть, растереть в порошок, бросить в чашку, залить кипятком - и "Магги" с "Галина бланка" отдыхают. Ели не спеша, в охотку, с яростью отгоняли комаров, пили терпкий, из брусники, чай, щурились на сполохи огня, молчали. Еще один день лета прошел, еще на один день ближе холода.

- Вася, сделай милость, помой посуду. Пойду-ка я спать.

Насытившись, Лаура поднялась, обтерла пальцы о кожаные штаны и энергично, целеустремленным шагом прошествовала в кусты. Потом сорвала веточку посимпатичней, пообкусала ее конец и, употребив в качестве зубной щетки, нырнула в балаган - построенный наподобие ленинского, только из еловых лап, шалаш7. Какие, к черту, ароматические ванны, "притирания Дианы", "маски Поппеи" и "перчатки Венеры"8. Спать, спать, спать. Не раздеваясь, не снимая личины. Спать.

- Давай-давай, отдыхай, - буркнул запоздало Буров, налил в чашки кипятку, подождал, побултыхал, выплеснул на землю. - Баюшки-баю. - Потом он возвратился к костру, вытащил серебряную табакерку, под звуки менуэта открыл. - Да, такую мать, остатки сладки. - Вдумчиво набил трубку, со вкусом закурил, окутался густым табачным дымом - от комарья хорошо, да и для души неплохо. Помаргивали, переливались угли, над речкой поднимался туман, в воздухе ощутимо холодало - свет луны, проглядывающей сквозь дыры в тучах, казался леденяще мертвенным. Август, сукин сын август...

Щурился Буров на костер, посасывал проверенную трубочку, а в голове его, под малахаем с опушкой, ворочались неспешно мысли. О том, о сем, об этом, о былом, о жизни, о превратностях судьбы. Кажется, давно ли у него была ленинградская прописка, подполковничьи погоны и башкастый черный кот? Хотя, если вдуматься, - давно, очень давно... Лет, наверное, двести назад, вернее, вперед, там, в постперестроечном будущем, в эндшпиле двадцатого века. Из коего нелегкая и занесла его сюда, в Россию Екатерины. Не сразу занесла, по большой дуге - через пещеру Духов, средневековый Париж, великолепие Зимнего дворца. И вот нерадостный итог, не повод для оптимизма: поганец Зубов на хвосте, чукчи, вставшие на тропу войны9, со всех сторон, а до Кровавой скалы еще топать и топать. Ножками, ножками, ножками по непролазной тайге, в компании гнуса, хищников и невоспитанных аборигенов. И неизвестно еще, что скажет Мать Матери Земли Аан, Открывающая Дверь в Другие Миры. Может, просто пошлет подальше за то, что бабу привел. Не посмотрит, что умница, забавница, хороша собой, любит жизнь, не боится боли и презирает смерть. Шуганет на выход - и всего делов.

"Ладно, будет день - будет пища. - Буров встал, выбил трубку. - Утро вечера мудренее". С тщанием поправил личину, глянул на нахмурившееся небо и направился в балаган. Внутри все было тихо и спокойно - Лаура безмятежно спала, из ее спального мешка, сделанного из оленьих шкур, доносилось ровное, еле различимое дыхание. Внезапно, словно от толчка, она уселась, выхватила нож, узнала Бурова, пробормотала что-то и снова легла - миг, и в балагане снова наступили мир и тишина. Вот ведь, блин, женщина-загадка, мало того, что красива и умна, так еще воинственна, словно амазонка. В то же время ласкова, на удивление нежна, на редкость любвеобильна и надежна, как скала. Пылкая любовница, верный друг, испытанный боевой товарищ. И при всем при том - шпионка, конфидентка, оторва - вырви глаз, безжалостная мокрушница, каких не видел свет. Афина, Мессалина, Пандора, Суламифь в одном очаровательном, прямо-таки ангельском лице. А вот как зовут ее на самом деле, Буров не знал, - то ли Лаурой, то ли Ксенией, то ли еще как. Не женщина - вулкан, бушующее море страсти, клокочущая бездна ярости, манящая в неведомое тайна. А может быть, поэтому она нравилась Бурову?

- Спи давай, Валькирия, спи, - хмыкнул он, разулся, почесался и забрался в свой мешок, а мгновение спустя - к Морфею под крыло. Приснилось ему муторное, стародавнее, наизнанку выворачивающее душу - зона-поганка. По полной программе приснилась, красочно, с подробностями: с каменными брызгами на стенах БУРа1, с Прасковьей свет Ивановной2 из манессмановской трубы3, с замерзшим петухом Таней Волобуевым, скорчившимся мокрой курицей на ее крышке. А еще Бурову приснился Шаман, семейник его, кореш, проверенный однокрытник4.

- А ведь новый кум, парень, тебе житья не даст, - приблизил он свое раскосое, изрезанное морщинами лицо. - Ты у него или в БУРе сгниешь, или пидором станешь, или раскрутишься по новой5. Бежать тебе, парень, однако, надо, когти рвать, линять. Есть дорожка одна. По ней педерасты не ходят. Менты поганые тоже. Только - Айыы-шаманы и великие воины6. Ты воин, однако, ты пройдешь. А может, сдохнешь. Вот и думай теперь крепко, что лучше - здесь гнить или подыхать человеком. А может, все же дойти, однако, до Кровавой скалы. Думай...

* * *

Десять дней спустя

Кровавая скала была в точности такой же, как двести лет назад, вернее, вперед - отвесной, словно вырубленной топором, цвета киновари, с остроконечной, будто бычий рог, вершиной, перед ней идеальным полукругом лежала каменистая пустошь, границу ее отмечали небольшие, вытесанные из гранита пирамидки - ошо, "вехи жизни". Золотой бабы, наследия бога Ура, уже не было и в помине.

- Ну вот, дошли, - несколько торжественно сказал Буров, глянул нежно на Лауру-Ксению и ободряюще кивнул: - Ну что, передохнула? Тогда вперед.

Вокруг подрагивали веточками чахлые березки, где-то за спиной могуче волновалась тайга, а у горизонта, из-за Кровавой скалы, величественно выплывало рыжее, уже совсем не греющее северное солнце. День, похоже, обещал быть запоминающимся.

- Да, на редкость милый ландшафтик. Очень радует взор. - Лаура усмехнулась, взяла Бурова за руку, и они пошли прямо на восход - неспешной походкой людей, которым возвращаться некуда. С легкостью преодолели незримую границу, отмеченную "вехами ошо", и направились к треугольному, в обрамлении мхов, неприметному отверстию в скале. Чем-то оно напоминало вход в преисподнюю.

"Вот, заместо Золотой бабы, чтобы моя осталась при мне". Буров вытащил мешочек с драгоценностями, положил на землю и потянул Лауру в лаз, в котором начиналась узкая, круто уходящая вниз, под землю, галерея. Фонарь здесь был не нужен - пол, стены, низкий потолок, видимо, покрытый светящимися бактериями, излучали тусклое багровое сияние. Скоро они очутились в громадном - девятиэтажный дом поместится - зале, и Буров услышал знакомый голос, казалось, что он раздается прямо в голове и звучит волшебной, туманящей рассудок музыкой. Говорила Мать Матери Земли Аан, Открывающая Двери в Другие Миры:

- Ты пришел опять... И не один... С тобой женщина... - Голос настороженно замолк, на миг воцарилась пауза, но только на миг. - Она тоже Великий Воин. Идите оба. Я покажу дорогу.

И Буров с Лаурой пошли. Ноги их как бы плыли в стелющейся, редкой дымке, словно они брели по мутному ленивому ручью. Что-то странное было в этом тумане, непонятное. Он существовал как бы сам по себе, не признавая законов термодинамики, не образуя турбулентных следов, не замечая ни воздуха, ни твердых тел. Словно был живым. Он наливался мутью, густел на глазах и постепенно поднимался все выше и выше. По колени, по бедра, по грудь. Наконец дымчатое облако поднялось стеной и с головой накрыло Бурова и Лауру клубящимся капюшоном. Странно, изнутри он был не молочно-мутный, а радужно-разноцветный, весело переливающийся всеми богатствами спектра. Словно волшебные стеклышки в детском калейдоскопе. От этого коловращения Буров и Лаура остановились, вздрогнув, и неожиданно почувствовали, что и сознание их разбилось на мириады таких же ярких, радужно-играющих брызг. Не осталось ничего - ни мыслей, ни желаний, только бешеное мельтешение переливающихся огней. Вся прежняя жизнь - Зубов, Шешковский, Чесменский, де Гард - остались где-то там, бесконечно далеко, за призрачной стеной клубящегося тумана. Потом перед глазами Бурова и Лауры словно вспыхнула молния, на миг они ощутили себя парящими в небесах, и тут же радужная карусель в их сознании остановилась, как будто разом вдруг поблекли, выцвели все краски мира. Стремительно они провалились в темноту... Однако ненадолго...

ЧАСТЬ I

БУДУЩЕЕ

"Смотри-ка ты, и не тошнит совсем. Не то что тогда, в Париже. - Буров прислушался к себе, с облегчением вздохнул и медленно открыл глаза. - Ну-с, куда на этот раз?"

На этот раз стараниями Матери Земли Аан он попал в объятия природы - на уютную, сплошь заросшую буйной зеленью поляну. Рядом сплошной стеной стояли лиственницы и кедры, справа возвышалась сопка, покрытая редким дубняком, слева, из-за стволов кленов и вязов, отражало солнце зеркало воды. Вились над цветами бабочки и пчелы, небо напоминало голубой хрустальный купол, жаворонки пели и нарезали круги. Гармония была полной...

- А здесь весьма недурственно, весьма. - Лаура подтянула ноги к животу, перевернулась на бок, с усмешкой поднялась и подошла к Бурову, осматривающемуся на местности. - Это что же, сады Эдема?

Выглядела она, особенно из положения лежа, на редкость обворожительно - точеные колени, волнующие бедра, упругие пиалы грудей. Фигура ее была божественна и напоминала амфору. Этакий, если верить святым отцам, сосуд бесовский, полный прелести, греха и соблазнов адских. И что удивительно - Лауру не тошнило, словно путешествие сквозь время и пространство было для нее не впервой. Да, странно...

- Угу. А ты прекрасна, словно прародительница человечества. - Буров встал, плотоядно оскалился и положил Лауре руку на бочок. - Как насчет греха?

Ему вдруг стало глубоко плевать и на неопределенность, и на всякую там безопасность, и на здравый смысл - основной инстинкт молотом стучал в его серое вещество гипоталамуса. Противиться очарованию Лауры было невозможно. Ну что тут сделаешь - он всегда был легок на подъем... Впрочем, и Лаура насчет греха была тоже всегда пожалуйста.

- Само собой, - промолвила она, и манящая улыбочка коснулась ее губ. - Только надо бы выкупаться вначале. Чертова жара. - И, уверенная в своей неотразимости, она неспешно направилась к реке, на берег тихой, укрытой зарослями ивы заводи. - Смотри, как в раю.

Да, это был уютный уголок - сонные кувшинки, ласковый песочек, квелые, привыкшие к ничегонеделанию солнечные зайчики. Все здесь располагало к неге, праздности, отдохновению души. Только Буров с Лаурой расслабляться не стали - быстренько развели волну, напрочь распугали водомерок, а потом в компании развратницы Венерки устроили такое... Адаму с Евой и во сне бы не привиделось, а будь поблизости библейский Змей - точно вылез бы из кожи и кувыркнулся с яблони... Однако же, увы, все проходит - Везувий страсти помаленечку иссяк, торнадо страсти поутихло, и Лaypa с Буровым без сил вытянулись на песочке. Пора было подобно нашим прародителям задуматься о хлебе насущном. И вообще о том, как жить-быть дальше.

- Если это райский сад, то должны быть и яблоки. Пойду-ка поищу.

Лаура с улыбкой поднялась, но Буров вдруг насторожился и резко ухватил ее за щиколотку:

- Тс-с-с...

Где-то далеко в лесу, за деревьями, ему почудился женский голос, затем отрывисто тявкнула собака, и снова закричали, уже совершенно явственно, тонко, пронзительно, с непередаваемым ужасом. Визг этот чудовищный быстро приближался, казалось, что бежит подраненная тупым ножом свинья. Но нет, точно - человек. Донельзя испуганный, потерявший все человеческое, изо всех сил напрягающий голосовые связки.

"Райские кущи, такую мать!" Инстинкт заставил Бурова с Лаурой броситься в кусты, слиться с рельефом местности и затаить дыхание, а на полянке тем временем появилась молодая, абсолютно голая женщина. Рот ее был судорожно оскален, огромные груди колыхались, она бежала так, будто бы за ней гналась добрая дюжина дьяволов. Нет, не дюжина, и не дьяволов - черный, оглушительно рычащий венец советской кинологической науки под гордым названием "московская сторожевая". Жуткая смесь бульдога с носорогом1 с клыками наголо. Тяжким, размеренным галопом она мчалась следом за женщиной, настигла ее без особого труда и, прыгнув, в мгновение ока отхватила добрую половину ягодицы. В воздухе повис истошный крик, заалела кровь на белой коже. Буров и Лаура непроизвольно вздрогнули, до самой глубины души их обдало холодом от ужаса происходящего. А на полянку тем временем вышел здоровяк с охотничьим дальнобойным арбалетом фирмы "Барнет". Не спеша он поднял оружие, приник к оптическому прицелу, задержал, как это положено по всей науке, дыхание и с улыбкой чемпиона надавил на спуск. Рявкнула тетива, сыграли плечи2, свистнула стрела и с торжествующим чмоканьем вонзилась в плоть. Женщина разом замолчала, оборвала бешеный свой бег и упала на траву. Тут же к ней подскочила смесь бульдога с носорогом, алчуще, с утробным рыком принялась слизывать кровь. В мире, во всей вселенной не осталось красок, кроме черной и красной...

- Бакс, фу! - Вразвалочку к жертве подошел арбалетчик, глянул на свою работу, удовлетворенно хмыкнул и, вытащив массивный охотничий нож, принялся снимать с убитой женщины скальп. - Гром победы раздавайся, трам-пам-пам-пам-пам!

Ножом он действовал умело, сноровисто, заметны были привычка и отменнейшее хладнокровие.

- Что, Борис Арнольдович, с почином? - Откуда-то из-за кустов вынырнул толстячок, под мышкой, очень по-охотничьи, он держал гарпунное ружье для подводного промысла. - Ишь ты, блондиночка. Да гладкая такая, с фигурой, с ногами. А ведь она вначале на меня шла, да-да, на меня. Нехорошо, Борис Арнольдыч, нехорошо, такую девушку отбил, увел, если это можно так выразиться, из стойла. Ха-ха-ха! Нехорошо-с! - Он подошел поближе, присел на корточки и принялся внимательно следить за процедурой. - Да, Борис Арнольдыч, ухо с тобой нужно держать востро. Так и запомним, да еще и запишем. Ха-ха-ха!

Он был какой-то фатоватый, несерьезный, напоминающий паяца, однако же смотрел оценивающе, твердо, словно собирающийся вцепиться в глотку хищник. Сразу чувствовалось, что такой милостей от природы ждать не будет, все свое возьмет сам...

- А ты никак, Лев Семеныч, забыл: в кругу друзей еблом не щелкай! - тоже развеселился Борис Арнольдович, дружелюбно подмигнул и вытер тыльной стороной руки вспотевший загорелый лоб. - Запомни, а лучше запиши. Оставь для потомства. Ха-ха-ха. А потом, этого добра, - он похлопал женщину по спине, гадостно оскалился, - на всех хватит. Гром победы раздавайся, трам-пам-пам-пам-пам...

В голосе его, если вслушаться, улавливалась хорошо замаскированная ненависть. Давай-давай, трепись, толстая вонючая сволочь. Пасть тебе пока еще не заткнули.

- Да уж, генеральный размахнулся так размахнулся. Празднует день своего ангела с размахом. - Толстый завистливо вздохнул, вытащил ментоловое "Мальборо", щелкнул, словно выстрелил, зажигалкой. - На обед, говорят, будет печень тигра, ласточкины гнезда и жареные скорпионы. Не говоря уже обо всем прочем. - Он замолк, сглотнул слюну и, глядя на вступающий в свой эндшпиль процесс, жадно затянулся. - А ловко все же получается у вас, Борис Арнольдович, специфика как-никак сказывается. Да, хирург, золотые руки. Зима Васнецов, начрежима, кстати, тоже здорово дерет. Только скальп снимает по-своему - с лобка. Ха-ха-ха. Тоже специфика сказывается. Привык, понимаешь, с внутренними-то органами...

- Что с него возьмешь. Бывший комитетчик, садист. - Борис Арнольдович поморщился, шмыгнул широковатым носом и, с небрежностью держа за волосы, продемонстрировал окровавленный скальп. - Что, хорош? Хорош. Сейчас подсушу его немного, и вперед. Дай-то бог, чтоб не последний. - С ухмылкой он извлек из сумки губку и хотел было перейти от слов к делу, но Бакс вдруг дико зарычал, оскалился и черной молнией метнулся к реке - учуял-таки в кустах притаившихся Бурова с Лаурой. Даром, что ли, генерал Медведев дневал и ночевал в своем питомнике.

- Что это с ним? - насторожился толстый, встал, нахмурился, бросил сигарету. - Как с цепи сорвался. Странно.

Он сам чем-то напоминал дворового, обожравшегося падалью кабсдоха.

- "Что, что"! Да ничего. Просто дурак. - Борис Арнольдович примерился и принялся старательно, не торопясь, промокать кровь. - Учуял какую-нибудь крысу или мышь, и все, с концами. Сколько ни притравливал его, ни учил жизни - бесполезно, порода такая. Столичная. - Он усмехнулся, понюхал губку и с властной интонацией позвал: - Бакс! Бакс! Ко мне! - Выругался с экспрессией и одним движением губку отжал. - Ну вот видите, полный кретин. Жрет себе небось какую-нибудь вонючую ондатру. Если интересно, можете пойти полюбоваться - большего собачьего урода не найдете нигде...

Зря, зря Борис Арнольдович наводил поклеп на своего питомца, совершенно зря. Бакс уже при всем желании не мог откликнуться на его зов - он лежал очень тихий, мирный, с вывалившимся языком. И с раздробленной переносицей1. Что-что, а уж обращаться с собачками Буров умел. Да и Лаура, тоже озверевшая при виде происходящего на полянке, не подкачала...

- Ладно, пойду гляну, а ну как там не крыса. Вдруг бобик почуял кого покрупнее. Пора и мне пополнить свою коллекцию, - толстый со значением взглянул на скальп, молодцевато расправил плечи и гордо выпятил нижнюю губу, - довести свой счет до дюжины.

Он взял свое гарпунное ружье поудобнее и отправился - почему-то на цыпочках - разделить горькую судьбину Бакса. Собственно, Буров не хотел с ходу ему переносицу дробить - нужно было сперва поговорить, пообщаться, побалакать за жизнь, однако Лаура церемониться не стала, живо сунула обломок хворостины бедному Льву Семеновичу в глаз. Умер он мгновенно, без осложнений, вытянулся себе рядом с Баксом...

"Такую твою мать!" Буров вздохнул, глянул на Лауру с укоризной, однако же и с полнейшим пониманием - ах, эти женщины, они так эмоциональны, так чувствительны. К тому же чего не сделаешь, наглядевшись на художества на поляне. Ничего, ничего. Ничего страшного. В запасе имеется еще Борис Арнольдович...

А тот тем временем снял скальп, бережно убрал его в охотничью сумку и, вытащив из кармана радиомаяк, всадил его заостренный штырь женщине в спину. Затем извлек радиостанцию, бегло набрал код и пафосом триумфатора усмехнулся в эфир:

- Эй, на базе, это двадцать третий. Ну как, Коленька, видишь сигнал? Что, есть? Отчетливый? Поздравляешь? Ну спасибо, спасибо. А как другие? Васнецов уже двух завалил? Да, молоток, молоток... В общем, ладно, давай подъезжай, мою забирай. А то день нынче жаркий, завоняет. Ха-ха-ха-ха. А я, с божьего благословения, дальше, волка ноги кормят. Да-да, насчет обеда не забыл, да-да, ровно в час. Ну все, Коля, до встречи, всем привет.

Не прекращая скалиться, он убрал рацию, вытащил стрелу из тела жертвы и хотел было углубиться в лес, но неожиданно, витиевато выругавшись, схватился за арбалет - увидел на полянке рыжеволосую, сказочно прекрасную женщину. Это Лаура, не слушая увещеваний Бурова, вышла из-за кустов, мило улыбнулась и двинулась прямиком к Борису Арнольдовичу. За спиной она держала мощное гарпунное ружье для подводной охоты...

- Черт, дьявол, зараза, так твою растак! - До Бориса Арнольдовича не сразу дошло, что арбалет его не заряжен, он начал было судорожно взводить тетиву, потом передумал и, вытащив массивный охотничий нож, направился навстречу Лауре. - Молодец, цыпочка, молодец, ну давай иди, иди сюда, хорошая девочка.

А за спиной его, стремительно сокращая дистанцию, уже летел на всех парах Буров, неслышно, по большой дуге, кроя в душе Лауру очень нехорошими словами. Вот ведь, блин, воительница, мазонка хулева, все ей никак не остановиться, не прекратить кровопускания. Завалит ведь, как пить дать сейчас завалит этого поганца с арбалетом, и с кем, спрашивается, потом обсуждать реалии жизни? Общаться по душам о том, о сем, о разном? Нет, право же, он живет с фурией, с мегерой, с порождением ада, с рыжей кровожадной похотливой ведьмой. Зато, черт побери, как живет...

А Лаура присвистнула, улыбнулась еще шире и, не доходя пяти шагов до Бориса Арнольдовича, вытащила из-за спины ружье:

- Эй, сволочь, ку-ку.

- Э-э-э-э-э-э. - Тот сразу же забыл про нож, лапнул было кобуру, висящую на поясе, но где там - клацнула могучая пружина, и стальная, с палец толщиной, стрела продырявила арбалетчика насквозь1. Точнее, прошла сквозь мочевой пузырь, пронзила брюшную полость и глубоко засела в раздробленном крестце. Со всеми вытекающими - вот именно вытекающими - необратимыми последствиями...

Так что вскрикнул страшно Борис Арнольдович, потом тихо застонал, вздрогнул всем телом и рухнул на колени. А Лаура зубодробительным пинком опрокинула его навзничь, вырвала из раны окровавленную сталь и хорошо рассчитанным движением всадила ее арбалетчику в горло. С хладнокровием и безжалостностью Афины Паллады2. И, видно по всему, - без намека на раскаяние. М-да, ведьма, как есть рыжеволосая бестия...

- Так, - подошел злой, как дьявол, Буров, глянул на Лауру, быстро наклонился над телом. - Готов. - Выпрямился, засопел, снова бросил взгляд на Лауру. - Эти штаны наденешь сама. - Ухватив покойного за ногу, в темпе вальса потащил в кусты - в тесную компанию Бакса и Льва Семеныча. С кем теперь прикажете разговаривать по душам? О том, о сем, о смысле жизни...

- Как скажешь, милый, - разом превратилась из фурии в воплощение невинности Лаура, подобрала нож Бориса Арнольдовича и смиреннейшей походкой невиданнейшей добродетели двинулась следом за Буровым. - Твое слово, любимый, для меня закон.

Вот ведь стерва.

"Ничего, я как-нибудь покажу тебе эмансипацию с феминизацией", - мысленно пообещал Лауре Буров, однако же пока ограничился лишь грозным взглядом - нужно было срочно разбираться с трофеями. Да уж, было с чем повозиться, было - что Борис Арнольдович, что Лев Семенович были экипированы на славу: справная одежка, ладная обувка, мощные семнадцатизарядные стволы3. Это не считая запасных обойм, цейсовских биноклей и массивных, хорошо заточенных клинков, из которых один был так называемым ножом для выживания - с полой рукоятью, содержащей зажигалку, рыболовный набор, нить, иголки и сигнальное зеркальце. Красота. К тому же сразу выяснилось, что покойный Лев Семенович был ужасный сладкоежка и отчаянный жизнелюб - в его сумке было полно конфеток, бараночек и анальных презервативов с интригующим названием: "Голубой Дунай". Кондитерские изделия, в отличие от резиновых, были незамедлительно пущены в ход. А вот рации, хоть и японские, годились только на выброс, потому как были они с секретом - особым кодом доступа, который если не наберешь, то хрен войдешь в эфир.

В общем, ободрал Буров Льва Семеныча как липку, убрал бельишко в сумочку, дабы простирнуть потом, надел широковатые в поясе штаны, ботинки фирмы "Милитари", куртеночку и панаму и сделался похожим на супермена на марше. А вот Лаура в туалете от Бориса Арнольдовича выглядела не очень - окровавленный низ, бесформенный верх, огромные, а-ля Чарли Чаплин говнодавы. Справа на поясе нож, слева ствол в кобуре. Не Диана, не Валькирия, красавица еще та. Вырви глаз. Ничего-ничего, пусть осознает, перевоспитывается. Будет знать, блин, в следующий раз, как вперед батьки лезть в пекло...

- А тебе идет, - мстительно заметил Буров, посочувствовал Лауре в душе, и тут затрещал мотор и на полянку въехал квадроцикл, близкий родственник банальнейшего мотоцикла на толстых четырех колесах. Обычно на таких раскатывают негодяи в голливудских фильмах о засилии байкеров, смердящее, оглушительно ревущее чудо техники тянуло за собой прицеп-фургон, а погонял им плечистый парень, по роже видно сразу, не обремененный добродетелями. Куда там наивному голливудскому кинематографу...

- А, бля, есть контакт. - Парень, дав по тормозам, заглушил мотор, вылез из седла и вразвалочку направился к окровавленному телу женщины. - Ну, бля, и белуга, бля. Жопа как два арбуза.., - Он раскатисто заржал, нагнулся, тронул женщину за сахарное бедро. - Ну, сука, бля, теплая еще... Ну, белуга... - С легкостью перевернул тело на спину, покачал башкой. - Да, белуга... Ляжки по пятяшке, качок - пятачок... А черное пятно, - воровато оглянулся, проглотил слюну и вытащил из кармана упаковку презервативов, - двадцать одно. - Расстегнул штаны, зашуршал оберткой, грузно навалился на остывающее тело. - О'кей, вошел...

Крепкий, поросший волосом зад его судорожно задергался, дыхание участилось, превратилось в хрип.

- Ну, сука, ну, падла, ну, стерва... Ну, белуга...

Похоже, он был более мертвец, чем его партнерша.

- И не думай даже. - Буров придержал Лауру за рукав, горько усмехнулся, заглянул в глаза. - Если что, его хватятся, начнут искать. По полной программе, с собаками. Поднимется хипеж, а он нам ни к чему. Хрен с ним, пусть живет пока. - Он резко замолчал и кивнул в сторону полянки, откуда доносились животные хрипы. - Уродом. Его не забивать - лечить надо. Мочить потом, когда головкой поправится...

Скоро на полянке наступила тишина.

- Ну, бля, ну, белуга... - Парень встал, застегнул штаны и волоком, за обе ноги потащил покойную к прицепу. - Тяжелая, белуга. У, сука. - Поколдовал с замком, открыл дверцу и определил труп внутрь - судя по клубящемуся облаку пара, это был не просто фургон, а холодильник на колесах. Весьма вместительный, весьма.

В это время резко зазвучал тональный сигнал.

- Ну кто там, бля, еще? - Парень вытащил рацию, наморщил лоб, осторожно выстучал на клавишах код. - Алло? Зачистка слушает. А, это вы, Риваз Георгиевич? Сейчас, сейчас. - Он глянул на экран наручного, напоминающего "ролекс" пеленгатора, пошевелил губами, соображая, шмыгнул носом. - А, есть-есть, сигнал устойчивый, в паре километров на запад. Поздравляю, Риваз Георгиевич, с почином. Да-да, уже. Васнецов двух, генерал приезжий - трех, главврач одну. Такую белугу. Вот бы вам такую. А лучше двух. Ладно-ладно, хорошо, еду. Уже лечу!

Он и впрямь немедленно залез в седло, чирканув стартером, запустил мотор и, сминая шинами головки цветов, порулил с рычанием строго на запад. После него осталась бензиновая вонь и глубокие борозды в великолепии тайги.

- Да, это точно не сады Эдема. - Лаура с ненавистью посмотрела ему вслед, вздохнула тяжело и повернулась к Бурову: - Ну, какие мысли?

- Надо сваливать. И строго на восток. - Буров мощно взвел арбалет Бориса Арнольдовича, зарядил болтом1, взвесил на руке и удовлетворенно крякнул. - Что-то меня совсем не тянет играть в кошки-мышки со всей этой сволочью. А вот посмотреть, откуда она взялась, было бы интересно.

- Да, крайне интересно, - согласилась Лаура и с клацаньем, налегая всем весом на приклад, зарядила ружье Льва Семеновича. - Что ж это за гадюшник такой?

Странно, но ни электронные часы, ни портативные радиостанции, ни автоматические "Глоки" в нейлоновых кобурах не вызвали у нее ни малейшей реакции. У нее, рыжеволосой девушки из восемнадцатого века. М-да, странно...

Ладно, пустили Льва Семеныча с Борисом Арнольдовичем в последнее плавание, посмертно поменяли Баксу породу на водолаза и в темпе вальса, но с оглядкой подались строго на восток. Вокруг все так же буйствовала природа, вовсю наяривали птички-синички, однако настроение, мягко говоря, было скверным - в ушах все еще звучали крики агонизирующей женщины. Куда, на какую помойку истории завела их неведомыми путями нелегкая?..

Куда, куда... Буров в первом приближении уже определился: судя по смешению растительности, характерной как для северной тайги, так и для лесов Китая, - на Дальний Восток, в Приамурье. Да и с хронологией, если не заморачиваться, тоже была относительная ясность - свой знаменитый, бьющий наповал "Глок" австрийцы сделали в начале восьмидесятых. Значит, где-то рядом перестройка, миллениум, Японское море и границы нашей родины... Знать бы вот только, что это за сволочь разговаривает по-русски, разъезжает на квадроциклах и охотится на женщин из спортивных арбалетов. Олигархи? Мафиози? Депутаты? Федералы? А впрочем, какая разница. Одна шайка-лейка... Все одним дерьмом....

Так, работая не только ножками, но и головой, шел себе Вася Буров дремучим лесом - держался следа, оставленного квадроциклом, огибал прогнившие, поваленные стволы, сторонился жгучих объятий аралии1, подсоблял Лауре в случае надобности с балансом и слушал, слушал, слушал. В тайге, если хочешь выжить, нужно ушки держать на макушке. А в руках что-нибудь весомое, этак двенадцатого калибра. Тем более что скоро стало чувствоваться близкое соседство человека: ушли в подполье жадины бурундуки, трепетно возившиеся с продовольственными припасами2, белки звонко цокали где-то под небосводом, а на земле, в зарослях терновника, Буров углядел банку из-под кока-колы. Диетической, поллитровую, на треть полную коричневой, сладковатой гадости. Это не считая глубокой колеи, проторенной колесами вездеходов, по бокам ее корчились опарышами останки недокуренных сигарет. Да, близость цивилизации ощущалась...

- Так, - сказал Буров сам себе и добро посмотрел на Лауру. - Привал, моя радость, отдыхай. И смотри не балуй, мне сверху видно все. - Отдал ей арбалет, улыбнулся и, выбрав кедр посимпатичнее, полез к белкам. - Следить буду строго, ты так и знай... Не кочегары мы, не плотники... А если парень раскис и вниз... Ты его...

Сверху действительно все было видно как на ладони. Да еще через оптику цейсовского, от Бориса Арнольдовича, бинокля. Перед Буровым открылась впечатляющая картина, этакий могуче-первозданно-буколический видок: уютная долина, излучина реки - той самой, ленивой, тихо принявшей в свое лоно Бакса, Бориса Арнольдовича и Льва Семеныча, могучие деревья, величественные скалы. На дальнем берегу стоял дремучий лес, торжествовала девственная природа, а на этом, ближнем, было расположено звероводческое хозяйство. На первый взгляд так, ничего особенного - правильные ряды сараюшек-шедов, склад, кормобаза, убойный пункт, горы ободранных, облепленных мухами, естественно разлагающихся смердящих тушек3. Но это только на первый взгляд. И на весьма, весьма поверхностный. Ферма сия была обнесена высокой, из колючей проволоки оградой, оборудована КПП и напоминала зону не только для братьев наших меньших. Периметр, судя по изоляторам, находился под высоким напряжением, с размахом, по всей науке, был снабжен прожекторами и - даже к гадалке не ходи! - системами охранной сигнализации. Все это говорило о мощном дизель-генераторе, большом запасе топлива и квалифицированном персонале. Дальше больше. У причала на реке стоял шикарный "Силайн"4 стоимостью, верно, много больше самого хозяйства, рядом с ним застыл на поплавках красавец гидроплан, а у кормобазы, за зарослями шиповника, Буров обнаружил вертолетную площадку. Не хоккейную, не волейбольную, не для игры в мяч - на бетонном, оранжево размеченном поле стояла тройка винтокрылых машин: трудяга-многостаночник МИ-восьмой, изжелта-поносный американец "Экзек"5 и, - о мама мия! - ударный всепогодный двухместный мокрушник, окрещенный врагами социализма "Аллигатором"6. Изящный, приземистый, в оливковых разводах, он и впрямь напоминал готовящегося к прыжку хищника. Интересно, что ж это за сволочь прилетела на нем? Сразу видно, здорово пекущаяся о личной безопасности. А вообще-то, по большому счету, особых вопросов у Бурова не было, и особенно в плане зверофермы. Не маленький, чай, видели кой-чего. Рупь за сто - все эти клетки, шкуры, горы падали - так, маскировка, для отвода глаз. Чем больше вони, тем лучше. А под ними, в глубинах недр, располагается небось целый подземный комплекс. И чем там занимаются, это тоже не вопрос. Как пить дать, по научной части: то ли фетальной терапией7, то ли клонированием, то ли манипуляциями с внутренними органами. Страна у нас большая, народу пока хватает, жизнь человека не стоит ничего по сравнению с его печенью или, скажем, сердцем. Даром, что ли, вошкается ебарь-некрофил, разъезжающий на колымаге с прицепом-морозильником? Бдящий по-стахановски, с душой, дабы не пропало скоропортящееся добро. Да и хозяевам его, падким до развлечений, тоже не откажешь в рачительности и сметке - запросто дорогостоящими ресурсами не швыряются, ловко совмещают приятное с полезным. И, видит Бог, это совсем не плохо, что двое из них уже общаются с раками. Ай да Лаура, ай да сучья дочь! Эх, может, надо было бы и некрофила заодно?..

Рекогносцировка не затянулась. Не долго просидел Буров, словно филин на суку, глядя в окуляры бинокля и мысленно совещаясь с самим собой, - план действий быстренько созрел в его мозгу. Да, собственно, чего там, не бином Ньютона... Коню понятно, что исчезновение амбала с толстяком кому-то очень не понравится. Их будут искать, усиленно, по всей программе, с собаками и энтузиазмом, заварится крутая каша, поднимется нехилый хипеж, ярко разгорится мачтовый сыр-бор. А происходить вся эта суета будет на лоне природы, в окрестных лесах, болотах и долинах, которые, естественно, превратятся в зону повышенной опасности. И все тому же коню понятно, что никому и в голову не придет искать пропавших у себя под носом, в родных пенатах, на просторах зверофермы. То есть она автоматически превратится в остров безопасности, отдохновения и уюта в море треволнений, шума и суеты. Залечь там в каком-нибудь укромном уголке, с приятностью дождаться ночи, ну а когда настанет темнота, прошествовать на пристань и тихо, по-английски, отплыть. Отчалить со всей возможной скромностью - нет, не на красавце гидроплане и не на шикарнейшем "Силайне" - на неказистой, обшарпанной "Казанке", какие в количестве трех штук по-сиротски пришвартованы на отшибе. Ну а дальше вообще песня - плывет, качаясь, лодочка, трам-пам-пам-пам-пам-пам. Патроны есть, спички тоже, красавица Лаура под боком. Чистый воздух, экологическая жратва, благоприятный психологический климат. И затаенная надежда вернуться сюда с чем-нибудь повесомее "Глока"1, показать всей этой сволочи свой очень не простой, судя по отзывам тех, кто выжил, характер. Так что дело остается за малым - попасть в эту укрепленную, словно крепость, звериную обитель, затаиться, к примеру, под навесом среди сохнущих шкур и терпеливо, по-философски, дождаться темноты. Не обращая внимания на вонь, тучи изумрудных мух и близкое соседство двуногих, омерзительно смердящих падальщиков. Ни на что не реагировать, держать себя в руках, то есть руки не распускать. Сказано же, без эксцессов, по-философски... А как попасть за решетчатую ограду - так это тоже не вопрос, не высшая, чай, математика. Как говорится, на любую жопу всегда найдется болт с винтом. Словом, посидел-посидел Буров на суку, вволю надышался живительным озоном да и подался вниз - этаким камуфляжным, мелкогабаритным Топтыгиным. В душе он почему-то переживал, что не увидел ни одной белки. Лауры, впрочем, он тоже не увидел - на траве аккуратненько лежали арбалет и ружье, рядом стояли огромные, от Бориса Арнольдовича, говнодавы. Да, хозяин их был настоящий великан, и как это только речка из берегов не вышла...

"Это еще что за самодеятельность?" Буров засопел, мрачно осмотрелся и тяжело вздохнул - с соседнего дерева спускалась Лаура. Глядя на нее, сразу же вспоминался папа Карло, пудель Артемон и Карабас-Барабас, плотно приклеившийся мохнорылостью к смолистому стволу. Правда, в сказке была не елка, а сосна, однако хрен, как говорится, редьки не слаще, и Лаура являла тому наглядный пример. Общаться с ней на ощупь не хотелось, добротная, от Бориса Арнольдовича, униформа была ушатана вчистую.

- Так, так, так... - задумчиво сказал Буров, пощелкал языком, покачал головой. - Никак тоже с рекогносцировки, коллега? Ну, и какие мысли? Лично у меня одна - надо бы тебя скипидаром2.

Дозорная, блин, хренова, разведчица, такую мать! Феминистка с инициативой. Как есть - из ребра.

- А пошел бы ты, Васечка, со своим скипидаром, - Лаура усмехнулась, понюхала ладонь и принялась обувать говнодавы Бориса Арнольдовича, - куда подальше! А я лично двину в трубу. Думаю, защитная решетка там совсем никакая.

Ишь ты, а может, и не из ребра совсем. Соображает. Ну конечно же, проще всего попасть на ферму через сливную трубу, связанную одним концом, видимо, с центральным коллектором, а другим, забранным железными прутьями, - с многострадальной речкой. Диаметр вполне позволяет, уровень воды, из-за жары упавший так, что обнажился сток, тоже. Ну а решетка, омываемая потоками нечистот, наверняка уж чисто символическая - ржавая, изъеденная, дышащая на ладан. Словно та стена, о которой говаривал вождь3 - ткни пальцем, и развалится. Странно вот только, отчего это Лаура не реагирует на зрелище летательных аппаратов тяжелее воздуха. Ни словом не обмолвилась, ни эмоций, ни вопросов. Ну да, право же, эка невидаль - ударный всепогодный "Аллигатор". То ли дело рессорная, запряженная в шесть линий1 карета аглицкой работы, с тормозом...

Ладно, выбрались потихоньку на берег, спустились по косогору к воде и неспешно, с оглядочкой пошлепали к трубе. Не заплутали, не сбились с курса, не прошли мимо, не дали маху - мерзостный запах, слышимый издалека, был идеальным ориентиром, этаким Фаросским маяком зловония2. Казалось, что на ферме разводят исключительно скунсов. В количестве невообразимом... Господи, ну что же это за жизнь - опять в дерьмо...

- М-да, - с ненавистью сказала Лаура, - дело, как видно, движется, вонища на всю округу. Ну ладно, сволочи...

Буров, не отвлекаясь на эмоции, оценивал реалии жизни. Труба была конкретно манесемановская, угол горизонтали благоприятный, решетка действительно никакая. И впрямь дышащая на ладан. Так что при посредстве гарпунного ружья, используемого как рычаг, Буров быстренько поладил с ней, отогнул прутья на сторону и сделал приглашающий жест:

- Прошу, мадам, за мной.

Вздохнул и полез первым в зловонную, напоминающую ворота в ад дыру. Лаура, как учили, пристроилась в кильватер, лицо ее кривила нетерпеливая и кровожадная ухмылка.

В трубе было нерадостно-осклизло, мокро, мрачно, скулысводяще-вонюче. Зато тепло и в меру просторно. Она напоминала толстую кишку какого-то чудовищного монстра. Истинного исполина, кошмарнейшего создания - ползти на четвереньках в нечистотах предстояло метров сто, а может, и поболе. Хотя, по большому счету, сотня метров - это так, пустяк, детские игрушки, легкий тренинг для мускулов и психики. Буров в свою бытность зеком видывал людей, которые прошли километры в жуткой мышеловке труб и остались живы, содрав, правда, все ткани на конечностях и заполучив набор фобий - боязнь металла, темноты, ржавчины, закрытых помещений3. А здесь всего-то сто метров - хотя в нечистотах, зато в теплых. Так что вперед, вперед, еще немного, еще чуть-чуть. И не стоит верить пессимисту Гашеку, что все в мире дерьмо, а остальное моча...

Наконец впереди забрезжил свет, зловоние сгустилось и сделалось ощутимо плотным: ура, дошли - до бетонного объемистого колодца-коллектора, наполненного по щиколотку омерзительнейшей слизью. Впрочем, кому как - жизнерадостным опарышам она была очень по душе. Вернее, по нутру. В целом же местечко было так себе, из разнокалиберных стоков на стенах колодца интенсивно капало, сочилось, изливалось ручьями, даже не верилось, что где-то есть цветы, небо, звезды, пряное благоухание трав. Может, прав все-таки чернушник Гашек в плане своей доктрины? Очень может быть. Только ведь Буров был не теоретик, а практик, а потому раздумывать особо не стал - принялся выбираться из дерьма. По скользким, из ребристой арматуры, ступенькам, вмурованным в бетонную стену. Нет уж, на хрен это диггерство. Наверх, наверх, на свет божий, в объятия дня. Скоро путь ему преградила крышка люка, массивная, донельзя ржавая, решетчато фильтрующая солнечные лучи.

- Ах ты, железяка хуева.

Буров, примерившись, уперся в нее черепом, с усилием стронул с места и осторожно, по чуть-чуть, помогая рукой, принялся отодвигать в сторону. Так, чтобы можно было высунуть голову, вдохнуть полной грудью свежего воздуха и кинуть взгляд по сторонам. Вокруг все было тихо, спокойно: выцветший асфальт, какие-то мешки, приземистая, на колесах-дутиках, тележка. Хоздвор как хоздвор, ничего примечательного. А вот чуть поодаль, справа, из-за верхушек елок выглядывала желтая, с трубой, крыша кормобазы. Ага... Недаром, значит, шлепали по локти в дерьме - отсюда до навеса с подвяливающимися шкурами было рукой подать. Залечь там в теньке, почиститься, дождаться темноты... И плывет, качаясь, лодочка. Всеобщий физкульт-привет...

- Так. - Буров ловко, как танкист, убрался в люк, с ухмылочкой обрадовал злющую, как сто чертей, Лауру. - Выходим, моя радость, все чисто.

И снова, напрягая голову и руки, принялся ворочать крышку. Скоро она уже вернулась на свое место, а вот Буров с Лаурой сменили диспозицию - укрылись на задах щелястого сарайчика в ликующем великолепии чертополоха. Нужно было отдышаться и осмотреться - с толком, с расстановкой, через цейсовскую оптику трофейных биноклей. Спешка, как известно, до добра не доводит. И хорошо смеется тот, кто смеется последним...

На ферме при ближайшем рассмотрении было как-то нерадостно. Впрочем, какое может быть веселье на зоне - норки сидели в своих шедах снулые, мелкие, с изгрызенными хвостами и лапами1, кое-где в клетках лежали мертвые, недавно родившиеся щенки. Их почему-то не съели2. А сквозь распахнутые двери кухни было видно, как стараются тюремщики - тройка мордатых, широкоплечих мужиков с военной выправкой. Яростно гудело пламя в кирпичной, во всю стену, печи, ключом кипело варево в огромных, каждый ведер на двадцать, котлах, пар, вонь, брызги, мат стояли кремлевской стеной. Мордатые ссыпали в воду промороженную рыбу3, кукурузную муку, очистки овощей, с экспрессией помешивали лопатами, швыряли следом витаминные добавки, а докурив, и фильтры сигарет. Процесс кормотворения спорился, скоро один из красномордых взялся за гигантский ковш и принялся наливать "уху" в замызганные ведра. Десяток их поставили на тележку и под мат, ржание и колесный скрип повезли к шедам. Началось кормление зверей. "Уха" была горячей, с пылу, с жару, и норки долго прыгали возле своих мисок, прежде чем взяться за жратву. М-да, не братья наши меньшие - пасынки, сироты казанские. Эх, видели бы "зеленые"...

- Не с тех здесь шкуру дерут, - заметила Лаура, опустила бинокль и посмотрела на Бурова. - Ну и что, Вася, теперь?

Судя по выражению лица, она сама знала ответы на все вопросы.

- Как что? - Буров тоже оторвался от бинокля, выругался шепотом, замахал руками: - Кыш, падлы летучие, кыш... Гм... Как что?.. Залечь по-тихому, дождаться темноты, потом дойти до причала. И вниз по течению. Знаешь, песня такая есть: "Плывет, качаясь, лодочка трам-пам-пам-пам-пам-пам"... Кыш, падлы, кыш, говорю...

Общество упитанных зеленых цокотух, плотно набивающихся в компанию к нему и спутнице, Бурову не нравилось. До чего же назойливы, наглы, так и вьются над самой головой. И с чего бы это такая любовь?..

- Знаешь, Васенька, от твоей песни меня блевать тянет. Ввиду наследственной предрасположенности к морской болезни. А потом, мы не можем ждать. - Лаура как-то странно улыбнулась, оценивающе взглянула на Бурова и решительно констатировала: - Будем брать вертушку.

- Что?

До Бурова не сразу дошел смысл сказанного, а Лаура Ватто, эта рыжеволосая красавица из восемнадцатого века, расстегнула кобуру, передернула затвор "Глока"4 и направилась конкретно к вертолетной площадке. В измаранном говном и кровью прикиде от Бориса Арнольдовича, в огромных говнодавах от него же, с могучим дальнобойным американским арбалетом для охоты на людей. Афина, блин, Паллада, Диана, мать ее, амазонка хренова... Все это напоминало какой-то фарс, дешевую клоунаду, театр абсурда одного актера. Вернее, актрисы, вдруг напрочь, с концами, забывшей свою роль и понесшей отсебятину, чушь, околесицу, немыслимый бред. Хотя если глянуть в корень, то и не бред совсем - заангажировать вертушку было бы славно. Главный вопрос в том, кто поведет ее. А вот почему девушка из восемнадцатого века про вертолеты разговаривает, лучше разбираться потом. Может, блин, все-таки послышалось?..

- Ну же, Василий, не стой столбом, пошли. У нас действительно мало времени. - Лаура, сделав пару шагов, остановилась, взглянула на электронные часы от Бориса Арнольдовича, нажала на одну из кучи мудреных кнопок. - Слышишь?

- Сегодня девятнадцатое августа две тысячи девятого года, - дискантом отозвался хронометр. - Московское время тринадцать часов ноль минут. Сегодня девятнадцатое августа...

Ни хрена себе, 2009 года!

- Слышу я, слышу, - задумчиво кивнул Буров, оценивающе прищурился, с ухмылочкой придвинулся вплотную. - Кто ты, Лаура-Ксения? Покайся, девушка, сразу всем легче будет...

- Давай потом. Время и вправду не ждет, - та посмотрела Бурову в глаза, и голос ее дрогнул от сдерживаемой ярости, - вернее, вся эта сволочь ждать не будет. Василий, пошли. - Резко отстранилась и двинулась с напором прежним курсом - вертушку, блин, брать. Вот ведь воительница, мать ее... Женщина-загадка, так ее растак...

Даже за обычной машиной на парковке нужен глаз да глаз. А уж за винтокрылой и подавно. Так что вертолеты на площадке были не сами по себе - под наблюдением щекастого амбала в пятнистой, на военный манер, униформе. Изнывая от жары и ничегонеделания, он скучал себе в бетонной будке, курил кубинский горлодерный "Лигерос" и листал какой-то толстый журнал - вяло, без интереса, шуршал листами, как бумагой в сортире. Какой-либо бдительностью, готовностью выполнить свой долг и лечь костьми на амбразуру здесь и не пахло. Только табаком, дешевым одеколоном и размякшим на солнцепеке рубероидом.

- Привет, засранец.

Лаура сквозь открытое окно всадила ему в шею арбалетный болт, мгновение полюбовалась на конвульсии и, ухмыляясь двинулась к вертушкам. Причем выбрала не трудягу Ми-восьмого, не залетного американца "Экзека", нет, прямиком направилась к воздушному мокрушнику. Как есть душегубу, хищному, приземистому, натасканному убивать, правда, прибывшему не на охоту, а на легкий променад - ни тебе подвесных контейнеров1, ни тебе ПТУРов, ни тебе НУРСов2. Так, пушечка автоматическая да ракетки "воздух-воздух" - все больше огрызнуться, за себя постоять, чтобы греха какого не случилось. Ну еще, конечно, бронированная кабина, защищающая от крупнокалиберных пуль, стабилизированная система обнаружения, идентифицирующая цели на расстоянии аж в пятнадцать верст, надежные катапультируемые кресла, современнейшее БРЭО3, позволяющее играть в войну днем и ночью, в любую погоду. А еще... А еще... В общем, зверь, монстр, машина для убийства. И вот к этому-то летающему терминатору и направилась Лаура - взялась за створку фонаря кабины4, с изяществом уселась в кресло и принялась молниеносно щелкать тумблерами. Завыли двигатели, дрогнула земля, захлопали, набирая скорость, сливаясь в мерцающие диски, лопасти. "Ни хрена себе!" Буров, уже переставший удивляться чему-либо, покачал головой, однако тут же справился со стрессом и тоже влез в чрево "Аллигатора", а в это время на площадке появился дядька в хаки, его рука привычным, хорошо оттренированным движением тянулась к кобуре:

- Эй, там... Эй, там...