Роберт МАК-КАММОН

ЧИКО

- Все - дерьмо, - объявил Маркус Саломон после очередного изрядного
глотка эликсира мудрости. Он допил пиво и поставил глухо звякнувшую
бутылку на ободранный стол возле своего кресла. Шум выпугнул из-под
выступающего края переполненной пепельницы прятавшегося там таракана, и
тот бежал в поисках более надежного укрытия. - Матерь Божья! - возопил
Саломон, поскольку таракан - блестящий, черный экземпляр добрых два дюйма
длиной - перепрыгнул на ручку кресла и заскользил по ней, неистово
перебирая лапками. Саломон ахнул по таракану пивной бутылкой, промазал,
таракан пробежал по креслу вниз, очутился на полу и пулей метнулся к одной
из трещин, которые во множестве тянулись вдоль плинтуса. У Саломона было
выпирающее "пивное" брюхо и целый каскад подбородков, однако проворства он
все еще не утратил; во всяком случае, он оказался шустрее, чем ожидал
таракан. Выскользнув из кресла, Саломон грузно протопал по комнате и
придавил таракана ногой, прежде чем насекомое сумело втиснуться в щелку.

- Гаденыш! - негодующе кипел он. - Ну, сволочь маленькая! - Он
перенес на ногу всю свою тяжесть, и раздавшееся хруп превратило его
презрительную ухмылку в довольную усмешку. - Что, взял я тебя за жопу, а?
- Он растер таракана по полу, точно это был окурок, и задрал ногу, чтоб
полюбоваться итогом кровавой расправы. Таракана разорвало почти пополам,
брюшко вдавилось в половицы. Единственная лапка слабо подергивалась. - Вот
тебе, паразит! - сказал Саломон... но не успел он договорить, как еще один
черный таракан, выскочив из щели под плинтусом, побежал мимо своего
мертвого товарища в противоположном направлении. Яростно взревев (крик
этот сотряс тонкие стены и грязное стекло в открытом окошке, выходящем на
пожарную лестницу), Саломон погнался за ним, тяжело бухая ногами в пол.
Второй таракан оказался проворнее и хитрее первого и попытался забраться
под вытертый коричневый коврик, лежавший за порогом гостиной, там, где
начинался ведший в глубь квартиры узкий коридорчик. Однако Саломон был
опытным убийцей; дважды он промахивался, но на третий раз оглушил
таракана, и тот сбился с курса. Четвертый удар башмака о пол смял
насекомое; от пятого таракан лопнул. Саломон опустил на таракана все свои
двести тридцать семь фунтов, растирая его по доскам. В пол снизу застучали
- вероятно, шваброй, - и чей-то голос прокричал: "Эй, там, наверху! Хватит
шуметь! Весь дом развалите, будь он неладен!"

- Я тебе жопу развалю, рыло обезьянское! - заорал Саломон, адресуясь
к миссис Кардинса, старухе, которая жила этажом ниже. Сразу же раздался
тонкий, взвинченный до бабьего визга голос мистера Кардинсы, в котором
звучало плохо скрываемое бешенство: "Нечего так разговаривать с моей
женой! Да я к тебе легавых вызову, сволочь!"

- Давай-давай, вызывай! - прокричал Саломон и притопнул еще разок. -
Может, им захочется потолковать с твоим племянничком про то, кто же это в
нашем доме всю наркоту продает! Давай, звони! - Это утихомирило супругов
Кардинса, а Саломон обеими ногами нарочито громко затопал по полу у них
над головой. Под его тяжестью половицы пронзительно заскрипели. Но тут
завелся сосед-пьянчуга Бриджер: "Да заткнитесь вы там! Дайте человеку
поспать, чтоб вас черти побрали!"

Саломон подкрался к стене и заколотил по ней. Стояла середина
августа, было душно, парило, и воздух в квартире словно бы загустел; лоб
Саломона блестел от пота, а футболка была в мокрых пятнах.

- Сам туда катись! Кого это ты посылаешь к черту? Вот приду, намылю
жопу твою тощую, ты... - Его внимание привлекло какое-то движение: по
полу, точно надменный черный лимузин, мчался таракан. - Сукин сын! -
взвизгнул Саломон, в два прыжка догнал насекомое и обрушил на него башмак.
Для таракана настал Судный День. Скрипя зубами, Саломон безжалостно давил.
С подбородков капал пот. Хруп - и Саломон размазал внутренности насекомого
по полу.

Уловив уголком глаза еще какое-то движение, он обернулся - сплошная
стена живота - и посмотрел на того, кого считал тараканом другой породы.

- А тебе какого черта надо?

Разумеется, Чико не ответил. Он на четвереньках вполз в комнату и
теперь сидел на корточках, слегка склонив набок непомерно большую голову.

- Эй! - сказал Саломон. - Хочешь поглядеть что-то занятное? - Он
ухмыльнулся, показав гнилые зубы.

Чико тоже осклабился. С мясистого смуглого лица глядели разные глаза;
один был глубоко посаженный, темный, а другой - совершенно белый: мертвый
слепой камушек.

- Взаправду занятное! Хочешь поглядеть? - Саломон, продолжая
ухмыляться, утвердительно качнул головой, и, подражая ему, Чико тоже
ухмыльнулся и кивнул. - Тогда иди сюда. Сюда, сюда. - Он показал пальцем
на желтые, поблескивающие тараканьи внутренности, лежавшие на полу.

Ничего не подозревающий Чико энергично пополз к Саломону. Тот
отступил.

- Вот туточки, - сказал он и притронулся к влажно поблескивающей
кашице носком ботинка. - А на вкус-то чисто конфета! Ням-ням! Ну-ка,
давай, лизни!

Чико уже был над желтым мазком. Он посмотрел на пятно, потом
единственным темным глазом снизу вверх вопросительно взглянул на Саломона.

- Ням-ням! - повторил Саломон и погладил себя по животу.

Чико нагнул голову и высунул язык.

- Чико!

Высокий, нервный женский голос остановил Чико, прежде чем он добрался
до пятна. Чико поднял голову и сел, глядя на мать. Шея под тяжестью головы
незамедлительно начала напрягаться, отчего череп склонился несколько
набок.

- Не делай этого, - сказала женщина Чико и помотала головой. - Нет.

Чико заморгал здоровым глазом. Он поджал губы, беззвучно выговорил
нет и отполз от дохлого таракана.

София вся дрожала. Она сердито сверкала глазами на Саломона, тонкие
руки висели вдоль тела, пальцы были сжаты в кулаки.

- Как ты мог... такое?

Он пожал плечами; ухмылка стала чуть менее широкой, точно рот
Саломона был раной, оставленной очень острым ножом.

- Я просто шутил с ним, вот и все. Я не позволил бы ему сделать это.

- Иди сюда, Чико, - позвала София, и двенадцатилетний мальчик быстро
подполз к матери. Он притулился головой к ее ноге, как могла бы
притулиться собака, и София коснулась курчавых черных волос.

- Больно уж серьезно ты все воспринимаешь, - сказал Саломон и пинком
отправил раздавленного таракана в угол. Ему нравилось их убивать;
подбирать трупы было делом Софии. - Заткнись! - проревел он в стену
Бриджеру - тот все еще кричал, что в этом гнойнике, в этой чертовой дыре,
ни дна ей, ни покрышки, человеку никогда нельзя выспаться. Бриджер умолк,
зная, когда не следует лезть на рожон и искушать судьбу. В квартире этажом
ниже чета Кардинса тоже хранила молчание, не желая, чтобы потолок рухнул
им на голову. Но в комнате роились иные звуки, долетавшие и из открытого
окна, и из нутра убогого дома: неотступный, сводящий с ума рев уличного
движения на Ист-Ривер-драйв; два голоса, мужской и женский, громко
переругивающиеся на замусоренном бетонном квадрате, который район именовал
"парком"; рев пущенного на полную громкость стереомагнитофона; громкое
хлюпанье и урчание перегруженного водопровода и стрекот вентиляторов,
которые в жаре и духоте были абсолютно бесполезны. Саломон уселся в
любимое кресло с продавленным сиденьем, из-под которого свисали пружины. -
Принеси-ка пивка, - велел он.

- Возьми сам.

- Я сказал... принеси пива. - Он повернул голову и уставился на Софию
глазами, грозившими уничтожить.

София выдержала его взгляд. Миниатюрная, темноволосая, с безжизненным
лицом, она сжала губы и не двинулась с места; она походила на крепкий
тростник, гнущийся под напором надвигающейся бури.

Большие костяшки пальцев Саломона задвигались.

- Если мне придется встать с этого кресла, - спокойно сказал он, - ты
крупно пожалеешь.

Жалеть Софии уже приходилось. Однажды Саломон отвесил ей такую
пощечину, что голова у нее три дня гудела, как колокол Санта-Марии. В
другой раз он отшвырнул ее к стене и переломал бы ей все ребра, не
пригрози Бриджер сходить за полицией. Правда, хуже всего было в тот раз,
когда Саломон пнул Чико и синяк с плеча мальчика не сходил целую неделю. В
нынешний переплет они угодили из-за нее, не из-за Чико, и всякий раз,
когда страдал сын, сердце Софии разрывалось на части.

Саломон положил руки на подлокотники, готовясь подняться с кресла.

София повернулась и сделала те четыре шага, что отделяли комнату от
каморки, служившей кухней. Она открыла тарахтящий холодильник, содержимое
которого представляло собой сборную солянку: разнообразнейшие остатки и
объедки, коробки со всякой съедобной всячиной и бутылки с пивом, самым
дешевым, какое нашел Саломон. Саломон вновь устроился в кресле, полностью
игнорируя Чико, бездумно ползавшего по полу туда-назад. Тараканище
никчемный, думал Саломон. Следовало бы раздавить это отродье. Избавить от
жалкого существования, от страданий. Черт, да разве лучше быть глухим,
немым и полу-слепым? Все равно, рассуждал Саломон, башка у пацана пустая.
Ни капли мозгов. Даже ходить этот кретин и то не может. Только ползает на
карачках, путается под ногами, идиот придурошный. Вот кабы он мог выйти из
дома да подсуетиться где-нибудь насчет деньжат, может, было бы другое
дело, но, насколько понимал Саломон, Чико лишь занимал место, жрал и срал.
"Ты, ноль без палочки", - сказал он и посмотрел на мальчика. Чико, отыскав
свой обычный угол, сидел там и ухмылялся.