Андрей Платонович ПЛАТОНОВ

ЭФИРНЫЙ ТРАКТ

Фантастическая повесть

Иллюстрации Н. Г. Раковской

Проснувшись в пять часов утра в своей московской квартире, Фаддей
Кириллович почувствовал раздражение. Непотушенный свет горел в комнате, и
где-то визжали толстые крысы.

Сон больше не придет. Фаддей Кириллович одел жилетку и уселся,
раскачивая очумелый мозг. Он лег в час, еле добравшись до постели, и не
вовремя проснулся.

- Ну-с, Фаддей Кириллович, нажмем снова, - сказал он самому себе, -
микробы усталости могут успокоиться: я им пощады все равно не дам!

Он воткнул перо в чернильницу, вытянул дохлую муху и рассмеялся: это
же, понимаете, мухоловка! И у меня все так, желтые граждане, - перо тычет,
а не скользит, чернила - вода, бумага - рогожа! Это удивительно,
господа!..

Фаддей Кириллович всегда представлял свою комнату, населенную немыми,
но внимательными собеседниками. Мало того, он тихие вещи безрассудно
принимал за живые существа, и притом похожие на самого себя.

Раз, мрачно утомившись, он обмакнул в чернила перо, положил его на
недописанный лист бумаги и сказал: заканчивай, заноза! А сам лег спать.

Одиночество, заглушенность души, сырость и полутьма квартиры
превратили Фаддея Кирилловича в пожилого нерачительного субъекта с
житейски неразвитым мозгом.

Работал Фаддей Кириллович всегда бормоча, вслух перебирая возможные
варианты стиля и содержания излагаемого.

Крысы утихли, потому что Фаддей Кириллович действительно забормотал:

- Поспешим, Фаддей! Поспешим, сатана души моей!.. Несомненно одно,
что... что как только почва даст вместо сорока пятьсот пудов на десятину и
что... если железо начнет размножаться, то... эти, как их, женщины и ихние
мужья сразу возьмут и нарожают столько людей, что не хватит опять ни
хлеба, ни железа и настанет бедность... Довольно бормотать, ты мне
мешаешь, дурак!..

Выругав этак себя, Фаддей Кириллович притих и усердно занялся
работой, выводя аккуратные значки, как на уроке чистописания.

Москва проснулась и завизжала трамваями. Изредка вольтовы дуги
озаряли туман, потому что токособиратели иногда отскакивали от провода.

- Идиоты! - не выдержал Фаддей Кириллович. - До сих пор не могут
поставить рациональных токособирателей: жгут провод, тратят энергию и
нервируют прохожих!..

Когда окончательно рассеялся туман и засиял неожиданный торжественный
день, Фаддей Кириллович протер заслезившиеся глаза и начал в злостном
исступлении драть ногтями поясницу:

- Какая-то стерва вторые сутки грызет! Только успокоишься, а уж
какая-нибудь болячка появится! И вечно трудно человеку!..

В это время к Фаддею Кирилловичу постучали: Мокрида Захаровна,
старушка, принесла Попову завтрак и пришла убирать комнату.

- Ну, как, Захаровна? Ничего там не случилось? Люди не вымерли?
Светопреставление не началось еще? Погляди, спина у меня назади?..

- И что ты, батюшка, Фаддей Кириллович, говоришь? Опомнись, батюшка,
- такого не бывает! Сидит-сидит, учится-учится - переучится, - и начинает
ум за разуменье заходить! Поешь, голубчик, отдохни, ан и сердце отойдет, и
дума утихнет...

- Да, Захаровна, да, Мокрида! Да, да, да! И трижды кряду - да! И еще
раз - да!.. Ну, давай твою вкусную еду. Будем разводить гнилостные
бактерии в двенадцатиперстной кишке, пускай живут в тесноте!.. А ты,
старушка, ступай! Мне некогда, за кастрюлями придешь вечером, тогда и
комнату уберешь. Вечером я уеду.

- Ох, батюшка, Фаддей Кириллович, дюже ты чуден да привередлив стал,
замучил старуху!.. Когда ожидать-то вас?

- Не жди, ступай, считай меня усопшим!

Спешно поев, Фаддей Кириллович закурил и вдруг вскочил, - живой,
стремительный и веселый. - Ага, вот где ты пряталось, сучество,
скотоложество и супрематия! Вылазь, божья куколка! Дыши, мое чучелко!
Живи, моя дочка! Танцуй, Фаддей, крутись, Гаврила, колесо налево,
оттормаживай историю! Эх, моя молодость! Да здравствуют дети, невесты и
влажные красные жадные губы! Долой Мальтуса и госпланы деторождения! Да
здравствует геометрическая и гомерическая прогрессия жизни!..

Тут Фаддей Кириллович остановился и сказал:

- Пожилой субъект ты, Фаддей, а дурак! Еле догадался, а уж
благодетельствовать собираешься, самолюбивая сволочь! Садись к столу,
сгною тебя работой, паршивый выродок!

Усевшись, Фаддей Кириллович, однако, почувствовал страшную пустоту в
мозгу, будто там ливни работы смыли всю плодоносную почву и нечем было
питаться зелени его творчества.

Тогда он начал писать частное письмо:

"Профессору Штауферу, Вена.

Знаменитый коллега! Вы уже, без сомнения, забыли меня, который был
Вашим учеником двадцать один год тому назад. Помните ли Вы звонкую майскую
венскую ночь, когда в самом чутком воздухе была жажда научного творчества,
когда мир открывался перед нами, как молодость и загадка! Помните, мы шли
вчетвером по Националштрассе - Вы, два венца и я, русский, рыжеватый
любопытствующий молодой человек! Помните, Вы сказали, что жизнь, в
физиологическом смысле, наиболее общий признак всей прощупываемой наукой
вселенной. Я, по молодости, попросил разъяснений. Вы охотно ответили:
атом, как известно, колония электронов, а электрон есть не только
физическая категория, но также и биологическая - электрон суть микроб, то
есть живое тело, и пусть целая пучина отделяет его от такого животного,
как человек: принципиально это одно и то же! Я не забыл Ваших слов. Да и
Вы не забыли: я читал Ваш труд, вышедший в этом году в Берлине, "Система
Менделеева как биологические категории альфа-существ". В этом блестящем
труде Вы впервые, осторожно, истинно научно, но уверенно доказали, что
электроны подарены жизнью, что они движутся, живут и размножаются, что их
изучение отныне изъемлется из физики и передается биологической
дисциплине. Коллега и учитель! Я не спал три ночи после чтения Вашего
труда! У Вас есть в книге фраза: "Дело техников теперь разводить железо,
золото и уголь, как скотоводы разводят свиней". Я не знаю, освоена ли кем
эта мысль так, как она освоена мной! Позвольте же, коллега, попросить у
Вас разрешения посвятить Вашему имени свой скромный труд, всецело
основанный на Ваших блестящих теоретических изысканиях и гениальных
экспериментах.

Д-р Фаддей Попов,

Москва, СССР".

Запечатав в конверт письмо и рукопись под несколько ненаучным
названием "Сокрушитель адова дна", Фаддей Кириллович спешно утрамбовал
чемодан книжками и отрывками рукописей, схематически бессознательно надел
пальто и вышел на улицу.

В городе сиял электричеством ранний вечер. Круто замешанные людьми,
веселые улицы дышали озабоченностью, трудным напряжением, сложной
культурой и скрытым легкомыслием.

Фаддей Кириллович влез в таксомотор и объявил шоферу маршрут на
далекий вокзал.

На вокзале Фаддей Кириллович купил билет до станции Ржавск. А утром
он уже был на месте своего стремления.

От вокзала до города Ржавска было три версты. Фаддей Кириллович
прошел их пешком: он любил русскую мертвую созерцательную природу, любил
месяц октябрь, когда все неопределенно и странно, как в сочельник накануне
всемирной геологической катастрофы.

Идя уже по улицам Ржавска, Фаддей Кириллович читал странные надписи
на заборах и воротах, исполненные по трафарету: "Тара", "брутто", "Ю. З.",
"болен", "на дорогу собств.", "тормоз не действ.". Оказывается, городок
строился железнодорожниками из материалов, принесенных с работы.

Наконец Фаддей Кириллович увидел надпись "Новый Афон". Сначала он
подумал, что это кусок обшивки классного вагона, потом увидел вырезанный
из бумаги и наклеенный на окне чайник, заурядную личность в армяке,
босиком вышедшую на двор по ясной нужде, и догадался, что это гостиница.

- Свободные номера есть? - спросил босого человека Фаддей Кириллович.

- В наличности, гражданин, в полной чистоплотности, в уюте и тепле!

- Цена?

- Рублик, рубль двадцать и пятьдесят копеек!

- Давай за полтинник!

- Пожалуйте наверх!

Проходя, Фаддей Кириллович заметил на том столе, где дежурил этот
человек, книжку "Парь пар в мае - будешь с урожаем".

"Народ движется, - подумал Попов, - Петрушка у Гоголя Часослов читал,
и то из любопытства, а не впрок".

* * *