Олег Дивов

Храбр

Он знает цену золоту, но выше ставит дружбу, а всего выше — долг перед Родиной. Верует в Господа, но побаивается старых богов. Говорит на нескольких языках и сражается любым оружием. У него своеобразное чувство юмора, и он очень добрый. Храбр по имени Илья Урманин...
Новая книга Олега Дивова — опыт глубокого погружения в яркий и сложный мир Древней Руси. А Илья Урманин на самом деле знаком вам с детства, только вы еще не видели его таким. Сейчас князь выпустит Илью из погреба — и тут герой себя покажет. Ему предстоят затеи, каких раньше не бывало, и чем он победит, никому не ведомо...
Узнайте, как все было на самом деле. Не пожалеете.
Или пожалеете, но будет уже поздно.
Олег Дивов
Храбр
Часть 1
Храбр
Открылась низкая дверца, в подвал дохнуло морозом.
— Давай, выходи, — позвали снаружи.
В тесном узилище кто-то заворочался, кряхтя и сопя.
— Да выходи уже!
Из подвала в ответ рыкнули, глухо и недобро.
— У тебя медведь там? — на дворе хохотнули.
— Хуже медведя... Эй! Ну выходи скорее, князь тебя хочет.
Сквозь дверцу полезло нечто бурое и мохнатое.
— Ой, ё! — только и сказал шутник. Раздались быстрые удаляющиеся шаги.
— Гы! — отозвался стражник.
Нечто выкарабкалось из подвала, распрямилось во весь рост и оказалось человеческим существом. Нечеловеческих размеров — выше стражника на голову и вполовину шире плечами. Густая бурая грива и нечесанная борода скрывали лицо, вперед из буйных зарослей торчал крупный облупившийся нос. Существо куталось в медвежьи шкуры, свисавшие до пят. Внизу из-под шкур виднелись громадные ступни, замотанные в какие-то тряпки. А на уровне груди — кисть руки, страшная, с неестественно длинными пальцами. В руке существо держало огромные сапоги.
— Живой! — удовлетворенно заключил стражник и оглянулся.
Скрипя утоптанным снегом, по двору шел, переваливаясь, как утка, князь.
Существо, не нагибаясь, поставило сапоги наземь. Расчесало пятерней волосы на физиономии. Задрало голову к небу и прищурилось на утреннее солнышко. Со свистом втянуло ноздрями воздух. Закашлялось, сплюнуло на снег, утерлось.
— Ты князю не перечь, — посоветовал стражник.
Существо опять сплюнуло, уже прицельно.
— Чего он? — спросил князь, подходя.
— Ничего, — стражник низко склонился в поклоне. — Живой, здоровый.
Князь встал перед узником, сложил руки на толстом животе и покачался с носка на пятку. Дышал он тяжело, ему было трудно носить лишний вес.
— Иди, — сказал князь стражнику. Тот поспешно удалился, на ходу отряхивая рукав и недовольно шипя.
Князь буравил существо взглядом. Существо молчало, хлюпая носом. Некоторое время на дворе были слышны только одышка князя и сопение узника.
— Ну? — спросил князь.
Существо закашлялось.
— Образумился?
Существо перестало кашлять, далеко сплюнуло в сторону и что-то нечленораздельно буркнуло.
— Вижу, образумился.
Существо приглушенно взрыкнуло.
— А ты не балуй, — посоветовал князь. — Чтоб ты знал: я зла не держу на тебя. Ну покуролесил, с кем не бывает.
Существо то ли хрюкнуло, то ли хмыкнуло. Опять запустило пятерню в волосы, отдернуло свалявшуюся челку, на князя уставились сверху вниз острые и злые серые глаза.
— Ишь, зарос... — сказал князь почти ласково. — Зверюга. Слушай, ты нужен. Послужи-ка, ага?
Существо, нависая над князем, фыркнуло так, что тот попятился.
— Затея предстоит трудная и опасная, — князь утерся рукавом. — Плеваться ты хорош, вижу. Припомни теперь, что умеешь драться.
Существо полезло рукой под шкуру и принялось там шумно скрестись.
— Кроме тебя этого не сможет никто, — сказал князь.
Существо на миг перестало чесаться и поглядело на князя с некоторым любопытством.
— А за мной не пропадет, сам знаешь, — добавил князь. — Сделаешь — проси чего хочешь. И уж пир тебе почестен закатим будь здоров.
Существо засунуло руку под шкуру глубже, пытаясь достать до спины.
— На пиру со мной рядом сидеть будешь, — пообещал князь. — Повторяю: зла на тебя не держу. Справишься — все станет по-прежнему. Не справишься... Нет, лучше бы справился! Возьмешь на подмогу самых опытных, из старшей дружины, Добрыня распорядится. Только помощи тебе от них особой не будет, я думаю... Твое это дело, понял?
Существо почесало-таки спину, запахнулось в шкуру плотнее, захрипело горлом, кашлянуло и вдруг пробасило вполне членораздельно:
— В баню бы...
— Значит, договорились... Илья, — князь осторожно потрепал существо по шкуре, повернулся и заковылял обратно к терему, на ходу отряхивая рукав.
Существо по имени Илья шумно харкнуло ему вслед. Князь оглянулся через плечо. Илья помотал головой, давая понять, что это просто так, с отвычки от чистого воздуха. Князь ухмыльнулся криво и ушел.
Илья поднял с земли сапоги и взвесил их в руке, будто примериваясь, не зашибить ли кого. Он стоял посреди двора совсем один — только в отдалении, возле теремного крыльца, да у ворот переминались с ноги на ногу подмерзшие стражники.
— Доброго утра, брат крестовый, — раздалось сзади.
— И тебе, — прогудел Илья, не оборачиваясь. Помахивая сапогами, он медленно зашагал к воротам.
— Баня готова, иди парься, — сказал, нагоняя Илью, высокий широкоплечий боярин, варяг на первый взгляд. Почти такой же крупный, как Илья, только в его огромности не было ничего столь угрожающе-нечеловечьего. Из-под распахнутой длиннополой шубы греческого кроя виднелась алая варяжская рубашка, шитая золотом.
— Оружие твое и броня здесь, я решил, так сохраннее будет. Микола сыт и одет, Бурка на княжей конюшне вполне обихожена, скучает только.
Илья остановился. Поставил сапоги на снег. Воткнул два пальца в бороду, дунул и издал оглушительный свист, резкий, с железным оттенком. Стражники у ворот подпрыгнули. Издалека донеслось в ответ негромкое кобылье ржание.
— Вот-вот, — сказал боярин, ковыряя пальцем в ухе. — Очень похоже. Только он свистит так, что кровь стынет в жилах.
Илья оглянулся на боярина и вопросительно шевельнул бородой.
— Да завелся тут... Разбойник. У Девятидубья. Вышел из леса на дорогу. Громадный, соловой масти. И ладно бы один. Семья целая.
Илья поднял сапоги и продолжил свой мерный шаг со двора. Впереди засуетились стражники, отворяя ворота.
— Зима лютая, — сказал боярин. — Худая зима. Думаю, в этом дело. Им в лесу жрать нечего, вот и полезли к дороге кормиться. А там как назло место узкое. Они сначала на дороге разбойничали, ели коней, побили людишек человек пять. Дорога сразу замерла, ни туда, ни сюда. А потом... Потом они съели Девятидубье.
Илья остановился снова. Встал и боярин.
— Князь послал в Девятидубье дружину малую, — сказал он. — Без толку. Этот разбойник пугает свистом коней, а когда пеший к нему приблизится, он и человека глушит. Не выносят, бегут человечки. Те, которых ему лень догнать и задрать. Распробовал белое мясо, полюбил его, нечисть такая... Тварь.
Илья молчал, о чем-то думая.
— Прогони его, Ульф, — попросил боярин. — Кроме тебя некому.
— Я убью его, Торбьёрн, — сказал Илья.
* * *
В тереме у слюдяного окошка стоял пожилой грек в дорогой сутане и тянул шею, силясь рассмотреть двоих великанов, беседующих у ворот.
— Значит это и есть Ульф Урманин?
— Теперь его зовут Илья, — сказал князь.
— Ну и чудище... Откуда он такой взялся?
Князь что-то согнал с рукава щелчком.
— Родители Ильи пришли на Русь через Холмогоры, это все, что я знаю. Мать уже была в тягости. Можно догадаться, что случилось, но... Там, откуда он родом, о таком не говорят.
Грек внимательно посмотрел на князя.
— А здесь — говорят? — спросил он.
— Здесь таких убивают сразу после рождения. Иногда вместе с матерью.
— Это правильно, — сказал грек.
Князь задумчиво почесал толстую шею.
— Так и следует поступать, — сказал грек.
Князь отвернулся и тоскливо зевнул.
— Давайте о насущном, — предложил он. — Отправитесь в Ростов завтра. Вас сопроводят четверо храбров, они полностью в вашем распоряжении. И достаточно сильная дружина, чтобы... Чтобы все было хорошо.
— Добрыня?.. — грек мотнул головой в сторону окна.
— Добрыня нужен мне здесь. Послушайте, Ростов все-таки не Новгород.
— Да, но преподобного Федора ростовчане хотели убить.
— Хотели. Не убили ведь.
Грек снова посмотрел за окно.
— Не понимаю, — сказал он. — Вон какое чудовище — и то крестилось.
— Это как раз ничего не значит. Илья все-таки урманин. Урмане считают, что на каждой земле свои боги, и надо поклоняться местным, а то они спокойно жить не дадут.
Грек неприязненно скривился.
— Народ здесь не против Христа, — сказал князь. — Ни ростовчане, ни даже новгородцы не были против. Дело не в вере. Они просто всегда упираются, такая у них природа. На Руси если надо что-то быстро устроить, приходится отдавать указы дубиной. Иначе с тобой согласятся очень не скоро. Поверьте, я знаю. Это особенный народ, преподобный Леонтий. Недаром он так дружен с варягами.
— Если дело не в вере, — грек едва заметно усмехнулся, — зачем вы приказали свергнутых идолов протолкнуть через речные пороги?
— Как зачем... — князь недоуменно поднял брови. — Чтобы не застряли.
— Ну-ну, — грек усмехнулся уже в открытую.
— Все будет хорошо, — сказал князь. — Кстати, я внял вашему совету и поговорил с летописцем. Он... Осознал свою задачу. Ему не впервой.
— Вы мудры, князь, — грек слегка поклонился.
— М-да... Однако же я попросил бы вас, преподобный Леонтий... О некоторой осмотрительности там, в Ростове.
— Вы сами противоречите себе. То про дубину, то про осмотрительность.
— Мне кажется, преподобный Федор был чересчур настойчив. Здесь уважают крепкую руку, пока она совсем не взяла за горло.
— Не поймите меня неправильно, князь... Вы поэтому так нянчитесь со своим Ильей? Я слышал, он злоумышлял против вас.
— Ничего он не злоумышлял. Просто слегка побуянил. И он не мой Илья. Он свой Илья. Приходит и уходит. Если захочет совсем уйти со службы... Нет, я не обрадуюсь, потому что Добрыня расстроится. Добрыня его любит.
Грек опять глядел во двор. Князь горой трудно дышащего мяса надвинулся на сухонького лощеного епископа и поверх его плеча уставился в окно. На дворе стражники распахнули ворота настежь перед огромным воеводой и громадным храбром. Храбр, опасно размахивая сапогами, что-то рассказывал воеводе, а тот кивал, на ходу отряхивая рукав.
— Ворота — из уважения, конечно? — спросил грек.
— А как же, — подтвердил князь. — Все равно эти двое не пролезут через калитку. Поди таких не уважь.
Грек покачал головой.
— Добрыня великий муж, — сказал он. — Но это чудище...
— Да, Илья не знатен, он, в общем-то, никто, — проговорил князь жестко. — И много себе позволяет.
— Тогда почему...
— Поэтому я его иногда наказываю, — перебил князь. — Но он как ребенок. Они все, храбры, как дети. Поэтому, наказав, я их прощаю. И прощенные, они служат еще лучше. Попробуйте и вы так с ростовчанами.
— Бог простит, — сказал грек и перекрестился.
— Ну-ну, — князь хмыкнул. — Преподобный Федор то же самое говорил.
* * *
Обычно храбр держал трех коней — прогонного, тяглового и для сечи. И свиту человек пять-шесть, когда хлопов, когда из смердов. Но Илья, у которого все было не по-человечески, выделялся даже тут. И ездил он, и дрался на огромной кобыле Бурке, а оружие и пожитки сопровождали его на телеге, которой правил молодой Микола по прозвищу Подсокольник, единственный нынче челядин Урманина. Лет пятнадцать назад Илья привез на Соколиный Хутор крошечный пищащий сверток — сказал, нашел на обочине у разграбленного обоза. Бросил хуторскому старосте гривну серебра, выпил одним глотком кувшин медовухи и уехал. Староста потом долго бродил по двору с этой гривной, баюкая ее как младенца, хуторяне опасались даже, не тронулся ли он умом, но обошлось.
А еще лет через десять или одиннадцать явился на киевскую заставу мальчишка, пробрался к Илье в шатер и сказал — здравствуй, храбр. И чего? — спросил Илья. Да я Микола, ты меня под Соколиным нашел. И чего? — повторил Илья. Да ничего, сказал Микола и пошел заниматься хозяйством. Холопы вытолкали его взашей, но мальчишка оказался настырный и кусачий. Еще через год Илья отпустил холопов без выкупа, а Микола остался.
Теперь это был не по годам крепкий и не по годам же деловитый парубок, ревниво оберегавший своего храбра от любых посягательств услужить. Микола не крутился вокруг Ильи ужом, но всегда оказывался там, где надо было подать-принести, наточить-начистить, сготовить и постелить. Он же был у храбра за казначея и скупо выдавал ему деньги на развлечения. Ограбить Миколу, когда Илья отправлялся в загул, никто даже не пытался — связываться с оруженосцем «самого Урманина» глупцов не было. К тому же, парубок на редкость остервенело для такого молодого орудовал булавой и топором. На смертный бой он еще не годился, конечно, но из шутейных схваток с другими оруженосцами киевской дружины неизменно выходил победителем. Илью не раз уговаривали продать мальчишку, подарить или проиграть, но Урманин только фыркал. А на вопрос, что он будет делать, если парня захочет взять к себе князь, ответил как отрезал: не захочет.
Сейчас Микола ехал на санях по узкой киевской улочке. Перед ним тяжело бухала копытами немногочисленная охрана Добрыни, а где-то совсем впереди застилали свет два великана. Массивная Бурка и крупный белый жеребец заняли всю дорогу, а их всадники едва не задевали плечами стены и скаты крыш.
Добрыня пребывал в задумчивости, что-то считая про себя, шевеля губами, загибая пальцы. Ни дать ни взять купец, сводящий убыль с прибылью. Богатый варяжский гость — это надо было знать, что по крови Добрыня природный древлянин, а то и не догадаешься. Он плотно запахнулся в шубу, надвинул шапку на глаза, и только по небрежной роскоши одежды, да выбивающейся из-под шапки светлой гриве понятно было, что не торговый это человек, ох, не торговый.
Илья, напротив, глядел беззаботно. Напарившийся в бане, дочиста отмытый, сытый и чуть-чуть пьяный, с подстриженной и расчесанной бородой, он ехал как на праздник. На плечах его красовался алый зимний плащ с меховой оторочкой, длинные коричневые волосы стягивала золотая повязка. Поперек седла лежал боевой топор, отделанный серебром.
Добрыня все загибал пальцы и с каждым пересчетом грустнел. Он выглядел моложе своих пятидесяти лет. Жизнь не наложила на его лицо той меты, которой припечатывает обычно пробившихся к власти коварством и убийством. Добрыня пребывал отнюдь не в мире с человечеством, но зато в мире с собой. Он никого и ничего не боялся. И он все еще был очень красив.
Илья, напротив, был страшен. Не столько уродлив, сколько именно страшен. Звероватость его облика переходила грань, за которой уже не виден мужчина-хищник, так привлекающий женщин, а начинается просто зверь. Крупная голова Ильи была утоплена в непомерно широкие плечи, могучие руки казались несуразно длинны, толстые крепкие ноги — быку впору. А сколько кожи пошло на его сапоги и перчатки, боязно было подумать.
Легкая улыбка, с которой он сейчас озирался по сторонам, пугала. Так мог бы скалиться матерый волчище, надвигаясь на человека. И выражение лица, и клыки были у Ильи как раз.
Он вдруг о чем-то спросил Добрыню.
— А? — отозвался тот, продолжая считать на пальцах.
— Где Дрочило?
— Ушел дрочить, — сказал Добрыня.
Илья раздраженно шмыгнул носом.
— Из младшей дружины многие ушли, — сказал Добрыня.
Подумал и добавил:
— И многие уйдут.
— Дрочило мне пригодился бы. На это дело. Он сильный.
— Сильных много, — отрезал Добрыня. — Только храбров мало среди них.
Илья снова шмыгнул носом и вдруг стремительным ударом топора срубил с крыши здоровенную сосульку. Поймал ее и принялся сосать.
— Оттепель была? — невнятно полюбопытствовал он. — А я и не заметил. Проспал.
— Два, от силы три дня. Потом снова прихватило, теперь в полях толстый наст. Снег осел, но сверху корка чуть не в палец. Такая, что кони режут ноги. Учти.
Илья отбросил сосульку.
— Мне тут на ум пришло...
— Да ну?!
— Волхв из Девятидубья говорил, что Перун очень злопамятный бог, — сообщил Илья, не замечая насмешки.
Добрыня тяжело вздохнул и широко, напоказ, перекрестился.
За его спиной перекрестились охранники. Позади, на санях, Микола спрятал в варежку улыбку.
— Я так просто, — объяснил Илья и тоже перекрестился.
— Христос милостив, — сказал Добрыня. — Он не оставит нас в беде.
Теперь перекрестились все.
— Меду бы, — сказал Илья.
* * *
Киевская старшая дружина, вернее та ее часть, что еще могла и хотела драться, летом стояла лагерем на берегу Днепра, а зимой перебиралась в город. Лагерь называли «заставой», видно, в память о тех временах, когда старшие дружинники были младшими и сиживали на настоящих заставах. Кто-то сказал — и пошло: застава. И просторный городской дом, служивший дружине местом сбора, тоже именовали так.
Городская застава появилась не случайно. Во время оно старшая дружина решала свои дела в княжьем тереме. Сборища заканчивались пирушками, и всем было очень весело, особенно князю. Но с годами князь посерьезнел. Былого пьяницу и жизнелюба, державшего без числа наложниц и гулявшего месяцами, стали все более увлекать хозяйственные вопросы. Дружина, которая тоже заматерела и топорами уже махала редко, а в основном отдавала указания, сначала обрадовалась. Но вскоре загрустила. Князь оказался слишком дотошен. Ему хотелось разъяснить до последней косточки самый незначительный предмет. Из-за княжьей въедливости случалась ругань по мелочам, а замирившись, бояре привычно упивались до сваливания под лавки. Выходило как-то глупо и не по-государственному, хотя все очень старались.
Наконец сообразили поделить вопросы на достойные внимания князя и несложные, повседневные. Для обсуждения последних выгоняли младшую дружину из детинца — пускай гуляет, ей полезно — и садились толковать там. Но это выглядело не слишком уважительно к младшим, и сам детинец располагался близковато к княжьему терему, и вообще, стоял в нем чересчур отчетливый воинский дух.
Бояре, покряхтев да посетовав, скинулись по-братски — и на месте небогатого постоялого двора возникла «городская застава». Полезная и удобная во многих отношениях затея. Оставалось это объяснить самому князю. Тот покричал немного, потопал ногами, а когда остыл, сказал — ладно, теперь я хотя бы знаю, куда за вами посылать, если война или поговорить надо.