Наталья АЛЕКСАНДРОВА

БАТУМСКИЙ СВЯЗНОЙ

Глава первая

Уместно ль песнью звать содом,

Усвоенный с трудом Землей,

Бросавшейся от книг

На пики и на штык?

Б. Пастернак. ?Высокая болезнь?

Борису снилось, будто дикие негры собираются изжарить его на костре и
бьют в свои огромные барабаны. Этот ужасный грохот переполнял его сон, гудел
жуткой болью в голове, и наконец от боли этой Борис проснулся. Однако ни
грохот, ни боль не прекратились.

Борис лежал в одежде и ботинках поперек жесткой гостиничной койки, а в
дверь его номера стучали какие-то люди. Голова болела невыносимо. Смутно
вспоминался вчерашний вечер, невзрачный назойливый человек в неуместной
черкеске? кажется, они играли? кажется, пили? Для Бориса это было странно -
он никогда не играл, да и пил мало? но уж больно назойливым был вчерашний
господин? И нахлынула вчера вечером жуткая тоска, так что он даже рад был
случайной компании? Но пили-то ведь немного, отчего же голова так
раскалывается?..

Борис с тяжелым стенанием поднялся с койки, повернулся к дверям. Господи
помилуй, ну что же они так стучат? Да и рань-то какая. Еще даже не рассвело!

- Откройте сию минуту! - надрывался за дверью командный дребезжащий
голос. - Открывайте, не то выломаем дверь! Антонов, ломай!

Борис прошел к двери, мутным тоскливым взглядом окидывая бедную и
уродливую гостиничную комнату. Железная скрипучая кровать, кривой умывальник
в углу с треснутым фаянсовым тазом, хозяйская гордость - кресло с высокой
резной спинкой? В кресле сидел кто-то, плохо различимый в предрассветной
полутьме, - неужто вчерашний назойливый господин?

Борис откинул щеколду, и в комнату, сразу сделав е" тесной, ввалились
какие-то разгоряченные и злые - видно, от раннего времени - люди:
парусиновый, полотняный, с хитрыми маленькими глазками лакей - вчера Борис
видел его и немалые деньги на чай дал, - двое бородатых заспанных солдат и
офицер, штабс-капитан с бледным, горячечным лицом и воспаленными
красноватыми глазами. Сзади жался хозяин - маленький, плешивый, полуодетый.
Вытащили его рано из теплой постели, и пошел он, только чтобы скандал на
корню притушить. Завязки кальсон нахально выглядывали из-под края штанин, а
в глазах светился давнишний, ещ" в семнадцатом году зажегшийся испуг.

- Что вам угодно, господа? - растерянно спросил Борис, обступленный и
зажатый пришедшими.

- Что нам угодно? - с горячим ехидным возмущением переспросил офицер.

Он высоко поднял керосиновую лампу и осветил человека в кресле. Это был
вчерашний назойливый господин в неопрятной грязно-белой черкеске, залитой
чем-то темным. Голова его была странно запрокинута, редкая козлиная
бороденка вздымалась кверху, и под этой бороденкой темнела роговая рукоять
кинжала.

Керосиновая лампа пыхнула неожиданно ярким светом, и Борис разглядел, как
при вспышке молнии, лицо этого господина - удивленное и как бы заспанное, а
также бурые пятна крови на черкеске. Кинжалом, по рукоять воткнутым в горло,
господин был приколот к спинке кресла, как диковинный жук в коллекции
энтомолога.

В детстве - в той, прежней, жизни, задолго до всех этих белых, красных,
зеленых - Борис заходил в кабинет к отцу, тот сажал его к себе на колено -
колкая щека, запах хорошего одеколона и дорогого табака - и показывал ему
плоские прозрачные ящички, в которых удивленные и заспанные жуки сидели на
булавках?

- Что нам угодно? - яростно повторил штабс-капитан. - Нам угодно,
милостивый государь, чтобы вы рассказали, как и почему убили этого
господина!

Борис растерянно огляделся.

- Я его не убивал, даю вам слово!

- Ваше слово недорого стоит! - презрительно оборвал его штабс-капитан. -
Сами посудите: мы застаем вас возле трупа, комната ваша была заперта изнутри
на засов. Орудие убийства налицо. Чего еще?

- Подумайте сами, господин штабс-капитан, - безнадежным голосом
проговорил Борис, - ну неужто бы я остался ночевать подле трупа, если бы сам
этого господина убил? И потом, что за корысть мне его убивать?

Зрачки офицера расширились, отчего глаза его яростно потемнели. Злым
свистящим шепотом, склонившись к Борису, он прошипел:

- Это уж мы с вами знаем, какая у вас была корысть!

И, видя, что Борис недоуменно заморгал глазами, и ещ" больше
разозлившись, добавил:

- На допросе вы мне расскажете все! В подробностях! - И тут же
распрямившись, будто пружина, возвысил голос и скомандовал:

- Сидорчук! Протокол задержания!

В комнату прошмыгнул плюгавый молодой человек в довоенном лоснящемся
костюме с гимназическими чахлыми усиками и картонною папкой под мышкой.
Пристроившись бочком на гостиничной койке и развернув папку, изготовился
писать.

- Мною, контрразведки Добровольческой армии капитаном Карновичем, произведено задержание, - напевно
продиктовал офицер привычную фразу, доставляющую ему, по всей видимости,
немалое удовольствие, а дальше задумался и продолжил без прежнего радостного
напева, деловой сбивчивой скороговоркой:

- Задержание подозреваемого в убийстве, именующего себя? - Он поднял
глаза на Бориса, выжидательно кашлянув.

Борис возмущенно дернулся и проговорил:

- Никого я не убивал. Зовут меня Ордынцев Борис Андреевич, я из
Петербурга? то есть из Петрограда, не привыкну никак? юридического
факультета бывший студент?

- Именующего себя Борисом Ордынцевым, - продолжил диктовать
штабс-капитан, - задержан оный с поличным, возле трупа неизвестного?
неизвестного господина, личность которого устанавливается? убитого оным
Ордынцевым путем пронзения кинжалом.

Сидорчук поднял было глаза на офицера - видимо, его грамотную писарскую
душу не устроило ?прошение кинжалом?, но после смирился и продолжил писать:

- Свидетелями чего являются господин Кастелаки, хозяин гостиницы ?Париж?,
и лакей оной гостиницы Просвирин, коего лакея своевременный донос послужил к
данному задержанию?

Грамотный Сидорчук недовольно поморщился, но ничего не сказал и продолжал
писать далее:

- Чьи собственноручные подписи к данному протоколу прилагаются. Август,
4-го числа 1919 года, Феодосия. И подпись - штабс-капитан Карнович.

Запуганный хозяин написал на листе - ?Кастелаки?, лакей Просвирин,
гаденько ухмыляясь, поставил рядом жирный крупный крест.

- Ну-с, - расправил плечи офицер, - не будем больше утомлять господина
Кастелаки своим присутствием. - Вещи можете с собой взять, - милостиво
добавил он.

Борис наклонился, собирая разбросанные по полу вещи. Вообще в номере был
жуткий беспорядок, как будто что-то искали.

Писарь в это время, прочитав протокол, шептал что-то на ухо
штабс-капитану. Тот встрепенулся и приказал:

- Антонов! Обыскать задержанного!

Борис кусал губы от брезгливости, когда грубые руки шарили по телу.
Антонов нашел паспорт, немного денег и золотой медальон с порванной
цепочкой, где была фотография Вари. Офицер повертел в руках медальон и
бросил Борису. От неожиданности Борис схватил рукой воздух, и медальон
покатился под кровать. Борис наклонился, преодолевая головокружение. Под
кроватью в пыли лежал медальон и белый кусочек картона, что-то вроде
визитной карточки. Борис автоматически поднял его и сунул в карман.

Большие бородатые солдаты встали по сторонам Бориса и подтолкнули к
выходу. Борис пошел в полной растерянности. Дикое обвинение в убийстве
казалось ему несуразным, оно сейчас же должно рассеяться как дым.

***

Одноэтажное розовое здание контрразведки стыдливо пряталось в саду
неподалеку от торговой Итальянской улицы. Бориса провели в пустую чистую
комнату с одиноким столом в углу. Один из солдат вытянулся возле дверей,
второй ушел куда-то. Штабс-капитан картинно потянулся, хрустнув суставами, и
неожиданно заорал истеричным базарным голосом:

- Шпион! Сволочь турецкая!

Борис вздрогнул больше от неожиданности, чем от испуга, и посмотрел на
офицера как на сумасшедшего. Тот, однако, коротким шагом стремительно
приблизился к Борису и резко ударил в живот. Борис охнул, как бы
поперхнувшись воздухом, в глазах у него потемнело, и минуту он не мог
вздохнуть, воздух стал тверд, как стекло, и жгуч, как черный перец.

Лицо штабс-капитана оказалось близко-близко, оно было неестественно
бледно, глаза из светлых стали черными оттого, что зрачки расширились
мертвыми пистолетными дулами.

"Он кокаинист?, - отстраненно думал Борис как о чем-то совершенно его не
касающемся, например, о государственной системе Эфиопии. Штабс-капитан зашел
сбоку и ударил Бориса по почкам. Боль была такая, что комната качнулась, как
пароходная палуба, и стала маленькой и далекой. Оттуда, издалека, Борис
услышал чей-то стон, и с удивлением понял, что это стонет он сам.

- Ты мне расскажешь, ты мне все расскажешь, - тихо и даже как-то ласково
приговаривал Карнович.

Боль от побоев придавала удивительную достоверность его диким словам.