СЕРГЕЙ АБРАМОВ

СТЕНА

Дом был огромный, кирпичный, многоэтажный, многоподъезд-
ный, дом-бастион, дом-крепость, с грязно-серыми стенами, с
не слишком большими окнами и уж совсем крохотными балконца-
ми, на которых не то чтоб чаю попить летним вечерком - по-
вернуться - и то затруднительно. Его возвели в конце сороко-
вых годов на месте старого кладбища, прямо на костях возве-
ли, на бесхозных останках неизвестных гражданок и граждан,
давным-давно забытых беспечной родней. Впрочем, о кладбище
ведали ныне лишь старожилы дома, а их оставалось все меньше
и меньше, разлетались они по новым районам столицы, разъез-
жались, съезжались, а то и сами отходили в иной мир, где
всем все равно: стоит над тобой деревянный крест, глыба гра-
нитная с золотой надписью либо дом-бастнон.

К слову, автор провел в том доме не вполне безоблачное
детство и теперь легко припоминает: никого из жильцов ни ра-
зу не беспокоили ни мертвые души, ни тени загробные, ни по-
тусторонние голоса. Пустое все это, вздорная мистика, вечер-
ние сказки для детей младшего дошкольного возраста. Да и то
сказано: жить живы м...

Крепостным фасадом своим дом выходил на вольготный прос-
пект, на барский проспект, по которому носились как оглашен-
ные вместительные казенные легковушки, в чьих блестящих чер-
ных капотах дрожало послушное московское солнце. "Ноблес об-
лиж",- говорят волыюопытные французы. Положение, значит,
обязывает... Зато во дворе дома солнце ничуть не робело, гу-
ляло вовсю, больно жгло спины мальчишек, дотемна игравших в
футбол, в пристеночек, в доску, в "третий лишний", в "чижи-
ка", в лапту и еще в десяток хороших игр, исчезнувших, кра-
сиво выражаясь, в бездне времен. Мальчишки загорали во дворе
посреди Москвы ничуть не хуже, чем в деревне, на даче или
даже на знойном юге, мальчишки до куриной кожи купались в
холодной Москве-реке, куда с риском для рук и ног спускались
по крутому, заросшему репейником и лебедой обрыву. А летними
ночами обрыв этот использовали для своих невинных забав мо-
лодые влюбленные, забредавшие сюда с далекой Пресни и близ-
кой Дорогомиловки. Короче, чопорный и мрачно-парадный с фа-
сада, с тыла дом был бедовым, расхристанным шалопаем, да и
жили в нем не большие начальники, а люди разночинные - кто
побогаче жил, кто победнее, кого-то, как пословица гласит,
щи жидкие огорчали, а кого-то - жемчуг мелкий; разные были
заботы, разные хлопоты, а если и было что общее, так только
двор.

Здесь автору хочется перефразировать известное спортивное
выражение и громко воскликнуть: "О двор, ты - мир!" Автор
рискует остаться непонятым, поскольку нынешнее, вчерашнее и
даже позавчерашнее поколения мальчишек и девчонок выросли в
аккуратно спланированных, доступных всем ветрам архитектур-
но-элегантных кварталах, где само понятие "двор" больно ре-
жет слух, а миром стал закрытый каток для фигурных экзерси-
сов, или теплый бассейн, или светский теннисный корт, или,
на худой кбяец, тесная хоккейная коробка, зажатая между анг-
лийской и математической спецшколами. Может, так оно и луч-
ше, полезнее, продуктивнее. А все-таки жаль, жаль...

А собственно, чего жаль? Прав поэт-современник, категори-
чески заявивший: "Рубите вишневый сад, рубите! Он историчес-
ки обречен!"

Позже, в пятидесятых, в исторически обреченном доме пост-
роили типовое здание школы, разбили газоны, посадили цветы и
деревья, понаставили песочниц и досок-качелей, а репейную
набережную Москвы-реки залили асфальтом и устроили там сто-
янку для личных автомобилей. Цивилизация!

В описываемое время - исход восьмидесятых годов века НТР,
май, будний день, десять утра - во двор вошел молодой чело-
век лет эдак двадцати, блондинистый, коротко стриженный, не-
весть где по весне загорелый, естественно - в джинсах, ес-
тественно - в кроссовках, естественно - в свободной курточ-
ке, в этаком белом куртеце со множеством кармашков, заклепо-
чек и застежек-молний. Тысячи таких парнишек бродят по мос-
ковским дневным улицам и по московским вечерним улицам, и мы
не замечаем их, не обращаем на них своего внимания. Привык-
ли.

Молодой человек вошел во двор с проспекта через длинную и
холодную арку-тоннель, вошел тихо в тихий двор с шумного
проспекта и остановился, оглядываясь, не исключено - пора-
женный как раз непривычной для столицы тишиной. Но кому было
шуметь в эти рабочие часы? Некому, некому. Вон молодая мама
коляску с младенчиком катит, спешит на набережную - речного
озона перехватить. Вон бабулька в булочную порулила, в мо-
лочную, в бакалейную, полиэтиленовый пакет у нее в руке, а
на пакете слова иностранные, бабульке непонятные. Вон из
школьных ворот вышел пай-мальчик с нотной папкой под мышкой,
Брамса торопится мучить или самого Людвига ван Бетховена -
отпустили мальчика с ненужной ему физкультуры. Сейчас, сей-
час они разойдутся, покинут двор, и он снова станет пустым и
словно бы ненастояшим, нежилым - до поры...

- Эт-то хорошо,- загадочно сказал молодой человек и сам
себе улыбнулся.

Вот тут-то мы его и оставим - на время.

В таком могучем доме и жильцов, сами понимаете, легион,
никто никого толком не знает. В лучшем случае: "Здрась-
те-здрасьте" - и разошлись по норкам. Это раньше, когда дом
только-только построили, тогдашние новоселы старались побли-
же друг с другом познакомиться: добрый дух коммунальных
квартир настойчиво пробовал прижиться и в отдельных. Но вся-
кий дух - субстанция непрочная, эфемерная, и этот, комму-
нальный, - не исключение: выветрился, уплыл легким туманом
по индустриальной Москве-реке. Не исключено - в Оку, не иск-
лючено - в Волгу, где в прибрежных маленьких городках, как
пишут в газетах, все еще остро стоят квартирные проблемы. А
в нашем доме сегодня лишь отдельные общительные граждане
прилично знакомы были, ну и, конечно, пресловутые старожилы,
могикане, вымирающее племя.

Старик из седьмого подъезда жил в доме с сорок девятого
года, въехал сюда крепким и сильным мужиком - с женой, по-
нятно, и с сыном-школьником; до того - войну протрубил, по-
том - шоферил, до начальника автоколонны дослужился, в этой
важной должности и на пенсию отправился. Сын вырос, стал
строителем, инженером, в данный момент обретался в жаркой
Африке, в дружественной стране, вовсю помогал чего-то там
возводить - железобетонное. Жена старика умерла лет пять на-
зад, хоронили на Донском, в старом крематории, старушки-со-
седки на похороны не пошли, страшно было: сегодня - она, а
завтра кто из них?..

Короче, жил старик один, жил в однокомнатной - в какую
сорок лет назад въехали - квартире, сам в магазин ходил, сам
себе готовил, сам стирал, сам пылесосом орудовал. Стар был.

Он лежал в темном алькове на узкой железной кровати с
продавленной панцирной сеткой, укрытый до подбородка толстым
ватным одеялом китайского производства. Старику было знобко
этим майским утром, старику хотелось горячего крепкого чаю,
но подниматься с кровати, шаркать протертыми тапками в кух-
ню, греть чайник - сама мысль о том казалась старику вздор-
ной и пугающей, прямо-таки инопланетной.

У кровати, на тумбочке, заваленной дорогостоящими импорт-
ными лекарствами, стоял телефонный аппарат, пошедший вулка-
ническими трещинами: бывало, ронял его старик по ночам,
отыскивая в куче лекарств какой-нибудь сустак или адельфан.
Можно было, конечно, снять трубку, накрутить номер... чей?..
э-э, скажем, замечательной фирмы "Заря", откуда за доступную
плату пришлют деловую дамочку, студентку-заочницу, - вскипя-
тить, купить, сварить, постирать, одна нога здесь, другая -
там... "Что еще нужно, дедушка?.." Но старик не терпел ничь-
ей милости, даже оплаченной по прейскуранту, старик знал,
что вылежит еще десять минут, ну, еще полчаса, ну, еще час,
а потом встанет, прошаркает, вскипятит, даже побриться сил
хватит, медленно побриться вечным золингеновским лезвием,
медленно одеться и выйти во двор, благо лифт работает. Но
все это - потом, позже, обождать, обождать...

Старик прикрыл глаза и, похоже, уснул, потому что сразу
провалился в какую-то черную бездонную пустоту и во сне ис-
пугался этой пустоты, космической ее бездонности испугался -
даже сердце прижало. С усилием, с натугой вырвался на свет
божий и - уж не маразм ли настиг? - увидел перед собой, пе-
ред кроватью, странно нерезкого человека, вроде бы в белом,
вроде бы молодого, вроде бы улыбающегося.

- Кто здесь? - хрипло, чужим голосом спросил старик.

Пустота еще рядом была - не оступиться бы, не усвистеть