Михаил БУЛГАКОВ
РОКОВЫЕ ЯЙЦА
университета и директор зооинститута в Москве, Персиков, вошел в свой
кабинет, помещающийся в зооинституте, что на улице Герцена. Профессор
зажег верхний матовый шар и огляделся.
злосчастный вечер, равно как первопричиною этой катастрофы следует считать
именно профессора Владимира Ипатьевича Персикова.
пучками желтоватых волос, торчащими по бокам. Лицо гладко выбритое, нижняя
губа выпячена вперед. От этого персиковское лицо вечно носило на себе
несколько капризный отпечаток. На красном носу старомодные маленькие очки
в серебряной оправе, глазки блестящие, небольшие, росту высокого,
сутуловат. Говорил скрипучим голосом тонким и квакающим и среди других
странностей имел такую: когда говорил что-либо веско и уверенно,
указательный палец правой руки превращал в крючок и щурил глазки. А так
как он говорил всегда уверенно ибо эрудиция в его области у него была
совершенно феноменальная, то крючок очень часто появлялся перед глазами
собеседников профессора Персикова. А вне своей области, т.е. зоологии,
эмбриологии, анатомии, ботаники и географии, профессор Персиков почти
никогда не говорил.
профессора сбежала от него с тенором оперы Зимина в 1913 году, оставив ему
записку такого содержания:
жизнь буду несчастна из-за них".
отходчив, любил чай с морошкой, жил на Пречистенке, в квартире из 5
комнат, одну из которых занимала сухонькая старушка, экономка Марья
Степановна, ходившая за профессором как нянька.
Степановне:
границу.
легко удалось бы устроиться при кафедре зоологии в любом университете
мира, ибо ученый он был совершенно первоклассный, а в той области, которая
так или иначе касается земноводных или голых гадов, и равных себе не имел
за исключением профессоров Уильяма Веккля в Кембридже и Джиакомо
Бартоломео Беккари в Риме. Читал профессор на 4 языках, кроме русского, а
по-французски и немецки говорил как по-русски. Намерения своего
относительно заграницы Персиков не выполнил, и 20-й год вышел еще хуже
19-го. Произошли события и притом одно за другим. Большую Никитскую
переименовали в улицу Герцена. Затем часы, врезанные в стену дома на углу
Герцена и Моховой, остановились на 11 с 1/4 и, наконец, в террариях
зоологического института, не вынеся всех пертурбаций знаменитого года,
издохли первоначально 8 великолепных экземпляров квакшей, затем 15
обыкновенных жаб и, наконец, исключительнейший экземпляр жабы Суринамской.
гадов, который по справедливости назван классом гадов бесхвостых,
переселился в лучший мир бессменный сторож института старик Влас, не
входящий в класс голых гадов. Причина смерти его, впрочем, была та же, что
и у бедных гадов, и ее Персиков определил сразу:
мучными червями, но поскольку пропала первая, постольку исчезли и вторые.
Персиков оставшиеся 20 экземпляров квакш попробовал перевести на питание
тараканами, но и тараканы куда-то провалились, показав свое злостное
отношение к военному коммунизму. Таким образом и последние экземпляры
пришлось выкинуть в выгребные ямы на дворе института.
поддается описанию. В смертях он целиком почему-то обвинил тогдашнего
наркома просвещения.
говорил своему ассистенту Иванову, изящнейшему джентльмену с острой
белокурой бородкой:
Ведь они ж погубят институт! А? Бесподобный самец, исключительный
экземпляр Пипа американа, длиной в 13 сантиметров...
насквозь, так что цветистый лед сидел на внутренней поверхности стекол.
Издохли кролики, лисицы, волки, рыбы, и все до единого ужи. Персиков стал
молчать целыми днями, потом заболел воспаление легких, но не умер. Когда
оправился, приходил два раза в неделю в институт и в круглом зале, где
было всегда, почему - то не изменяясь, 5 градусов мороза, независимо от
того, сколько на улице, читал в калошах, в шапке с наушниками и в кашне,
выдыхая белый пар, 8 слушателям цикл лекций на тему "Пресмыкающиеся
жаркого пояса". Все остальное время Персиков лежал у себя на Пречистенке
на диване, в комнате до потолка набитой книгами, под пледом, кашлял и
смотрел в пасть огненной печурке, которую золочеными стульями топила Марья
Степановна, вспоминал Суринамскую жабу.
началось какое-то обратное движение. Во-первых: на месте покойного Власа
появился Панкрат, еще молодой, но подающий большие надежды зоологический
сторож, институт стали топить понемногу. А летом Персиков при помощи
Панкрата, на Клязьме поймал 14 штук вульгарных жаб. В террариях вновь
закипела жизнь... В 23-ем году Персиков уже читал 8 раз в неделю - 3 в
институте и 5 в университете. В 24-ом году 13 раз в неделю и, кроме того
на рабфаках, а в 25-м весной, прославился тем, что на экзаменах срезал 76
человек студентов и всех на голых гадах.
Спрашивал Персиков. - Это просто смешно молодой человек. Тазовых почек нет
у голых гадов. Они отсутствуют. Тэк-то-с. Стыдитесь. Вы, вероятно,
марксист?
кричал Панкрату: - Давай следующего!
обильном дожде, ожил профессор Персиков в 1926 году, когда соединенная
американо-русская компания выстроила, начав с угла Газетного переулка и
Тверской, в центре Москвы, 15 пятнадцатиэтажных домов, а на окраинах 300
рабочих коттеджей, каждый на 8 квартир, раз и навсегда прикончив тот
страшный и смешной жилищный кризис, который так терзал москвичей в годы
1919 - 1925.
тихим и довольным хихиканьем потирал руки, вспоминая, как он жался с
Марьей Степановной в 2 комнатах. Теперь профессор все 5 получил обратно,
расширился, расположил две с половиной тысячи книг, чучела, диаграммы,
препараты, зажег на столе зеленую лампу в кабинете.
провели по специальному водопроводу воду в комнату гадов, сменили все
стекла на зеркальные, прислали 5 новых микроскопов, стеклянные
препарационные столы, шары по 2000 ламп с отраженным светом, рефлекторы,
шкапы в музей.
декабре 1926 года вышла в свет брошюра:
"Известия IV университета".
языков, в том числе и японский:
экспериментальном столе, надел белый халат, позвенел каким-то инструментом
на столе...
Москве проскакивали по улице Герцена, шурша по гладким торцам, и через
каждую минуту с гулом и скрежетом скатывался с Герцена к Моховой трамвай
16, 22, 48, или 53 маршрута. Отблески разноцветных огней забрасывал в
зеркальные стекла кабинета и далеко и высоко был виден рядом с темной и
грузной шапкой храма Христа туманный, бледный месячный серп.
Персикова. Он сидел на винтящемся трехногом табурете и побуревшими от
табаку пальцами вертел кремальеру великолепного цейсового микроскопа, в
котором был заложен обыкновенный неокрашенный препарат свежих амеб. В тот
момент, когда Персиков менял увеличение с 5 на 10 тысяч, дверь
приоткрылась, показалась остренькая бородка, кожаный нагрудник и ассистент
позвал:
медленно вертя в руках папиросу, прошел в кабинет ассистента. Там, на