Андрей Лазарчук, Михаил Успенский

Посмотри в глаза чудовищ

Роман

От авторов : Повествование основано на реальных фактах.

Авторы сочли необходимым изменить некоторые имена и несколько

сместить место и время отдельных событий.

Часть первая

Фея: Ничего не поделаешь, я должна сказать вам

правду: все, кто пойдет с детьми, умрут в

конце путешествия.

Кошка: А кто не пойдет?

Фея: Те умрут на несколько минут позже.

Морис Метерлинк

- Револьвер да зубная щетка - вот и все,

что нам понадобится.

Конан Дойль

В этом нет ничего нового, ибо

вообще ничего нового нет.

Николай Рерих

Конец света, назначенный, как известно, знаменитым конотопским
прорицателем безумным арабом Аль-Хазредом на седьмое января, не
состоялся.

"А может, и состоялся, подумал Николай Степанович, глядя на
заснеженную и промороженную до неподвижности тайгу. Что, если по всей
земле стоят сейчас такие же холода, стены утонувшего в зарослях
краснокаменного храма в верховьях реки Луалабы покрыты мерцающим
инеем, ставшие стеклянными лианы крошатся со звоном под тяжестью снега
и осыпаются на гранитной твердости торфяник, необозримые бегемотьи
стада превратились в россыпи заиндевевших валунов, и башня Беньовского
на Мадагаскаре неразличима на фоне внезапно побелевших гор"

- Вот так, значит, прямо и пойдешь? - вкрадчиво поинтересовался
один из пилотов-вертолетчиков, пожилой, мордастый, наглый, важивавший
в свое время по охотничьим заимкам прежнего беспредельного владыку
беспредельного края.

Владыка любил, отохотившись и разогнав прочую челядь, выпить с
пилотом и пожаловаться ему на раннюю импотенцию:

- Так и пойду.

Любому городскому простофиле, не то что этим летучим волкам, ясно
было бы: не таежник стоит перед ними, а некто беглый, которого если и
будет кто искать, так не те, кого он хотел бы увидеть тут, вдали от
цивилизации: Сапоги на Николае Степановиче хоть и зимние, но
испанские, анорак хоть и меховой, но шведский, лыжи хоть и
австрийские, но беговые, узкие, так что он и сейчас стоял в снегу по
колено. Один только армейский израильский рюкзак заслуживал уважения,
но что рюкзак?..

- Все равно ведь закоченеешь.

- А это уже только мое дело.

- Так ты лучше нам денежки-то все оставь. Целее будут, - и в
голосе воздушного волка прозвучала нотка нежности.

- Неужели тысячи долларов Северо-Американских Соединенных Штатов
вам мало? - искренне удивился Николай Степанович.

- Это когда же их переименовали? - в свою очередь удивился другой
пилот и даже опустил ствол карабина.

- Ты мне кончай Муму пороть, - сказал первый. - Щас вот положим
тебя и полетим. А так - не положим. Понял? Ну?

- Итак, вы мне предоставляете полную свободу выбора, - кивнул
Николай Степанович. - Хорошо. Пятачок я вам накину. На бедность.

- Ты эта, - шагнул к нему первый, вздымая снег - и вдруг замер.

- Отойди, Васильич, я его лучше из винта грохну, - внезапно севшим
голосом сказал второй. Карабин в его руках заплясал.

- Вас ист "грохну"? - спросил Николай Степанович.

- Ист бин шиссен, - неправильно, но доходчиво объяснил второй.

- Как интересно, - сказал Николай Степанович, приглашающе
улыбнувшись. И второй улыбнулся льстиво и беззащитно.

"А неплохой карабин," - подумал Николай Степанович.- " Грех его
таким оставлять"

Он чуть выше поднял ладонь. На ней, точно прилипший, лежал медный
советский пятак. Образца тысяча девятьсот шестьдесят первого года, но
незаметно для стороннего глаза исправленный и дополненный. Оба пилота
воззрились на пятак, как на внезапную поллитру с похмелья, и больше от
него глаз не отрывали.

- Карабинчик попрошу, - бросил небрежно Николай Степанович,
стряхивая с ног лыжи и поднимаясь в тесную кабину Ми-2.

- Извольте, ваше благородие, - подобострастно вымолвил второй. -
Патрончики по счету принимать будете али как?

Второй преобразился. Вместо нормального аэрохама возник денщичок
по пятому, как бы не боле, годку службы у полкового
барбоса-интенданта. Первый сохранял прежний вид, но вести себя
по-своему тоже уже не мог.

- В свете принятых решений, - сказал он неопределенно - и вдруг
заткнулся, как бы подавившись привычными словами.

Николай Степанович подышал на пятак, приложил к лобовому стеклу
кабины - пятак прилип.

- Летите, голуби, - сказал Николай Степанович, спрыгнув в снег.
Пилоты, отталкивая друг друга, полезли в кабину.

Через минуту похожая на черноморского бычка машина, подняв тучу
морозного снега, скрылась за вершинами елей. Николай Степанович
вздохнул. Не то чтобы ему было жалко пилотов: Машину - жалко, это да.
Впрочем, вполне может быть, что и долетят, подумал он, но о пассажире
своем забудут навсегда.

Он откопал заметенные лыжи, попрыгал, примеряясь к рюкзаку,
поводил открытой ладонью перед собой, определяя направление - и тяжело
пошел, загребая рыхлый кристаллический морозный снег. Остывающее
солнце начинало бессильно клониться к синим щетинистым сопкам.

До зимовейки было с полкилометра, но сквозь густой заснеженный
ельник он пробивался около часа. Хуже приходилось разве что тогда, в
северном Конго, да и то - из-за вони.

Воняло одинаково что от болот, что от людей, что от негров.
Откопав дверь, он на четвереньках забрался в тесное стылое нутро
зимовейки. Топить крошечную соляровую печурку и греться было некогда,
да и без печки ему было по-настоящему жарко. Он лишь переменил
щегольские сапоги на слежавшиеся собачьи унты и выволок из-под топчана
широкие лыжи, подбитые камусом. Потом подумал и, свернув, приторочил
сверху к рюкзаку видавший многие виды рыжий романовский полушубок.
Завтра кто-нибудь из внуков или правнуков Парамона Прокопьича отнесет
все обратно.

Николай Степанович живо представил, как обрадуется Прокопьич
городским дозволенным верою гостинцам: грецким орехам, свежим дрожжам,
кусковому колотому сахару, цукатам, патронам, капсюлям, пороху
"сокол", картечи, а особенно новенькому, буквально с неба снятому,