Святослав ЛОГИНОВ

ЯБЛОЧКО ОТ ЯБЛОНЬКИ

Яблока сырые прияты вредительны

суть телу паче всех овощей.

Вертоград прохладный.

- А что, дорога вполне приличная, - произнес Путило, резко крутанув
руль.

Автомобиль накренился и начал заваливаться в колею, густо наполненную
серой жижей, больше всего напоминающей шламовые отстойники абразивного
завода. Ефим Круглов судорожно ухватился за ручку дверцы, словно собираясь
выпрыгивать сквозь ремни безопасности, но машина всего лишь ухнула в
колдобину и, натужно взревывая, принялась расплескивать тракторного замеса
грязь. Струйки глинистой суспензии стекали по заднему стеклу, превратив
мир в серый абстрактный витраж. Сквозь лобовое, почти чистое стекло
Круглов видел грязевые разливы: глубокие, податливые и цепкие. Самый их
облик однозначно предсказывал, что случится через минуту: звук мотора
изменится, колеса забуксуют, не находя опоры в полужидкой среде. С минуту
Путило помучается, переключая скорости и пытаясь раскачать завязшую
"ниву", потом щелкнет дверцей и скажет:

- Приехали. Придется тебе меня подтолкнуть.

Ефим опустил взгляд на свои ноги. Три часа назад, в городе он
опрометчиво полагал, что надел резиновые сапоги. Теперь стало ясно, что по
здешним меркам его обувка в лучшем случае может сойти за тапочки. Голенища
сапожек едва доставали до щиколоток, и, значит, лучше было сразу снимать
их и шагать в холодную октябрьскую грязь босиком.

Круглов осторожно, выискивая ногой опору, ступил в грязь и сразу же
провалился выше сапог. Казавшаяся густой каша мгновенно хлынула внутрь.
Загустелая в глубине масса покорно раздалась под ногой. Ефим попытался
сохранить равновесие, немедленно черпанул вторым сапожком и, не
удержавшись, плавно, как в замедленном фильме, повалился набок. В самый
миг падения отчетливо представилось жуткое бурое пятно в полплаща и
вспомнилось красивое слово: "бежевый". Больше плащу бежевым не быть.

Он еще старался вскочить быстрее, как будто грязь может не успеть
прилипнуть к чистой ткани, но ноги, так и не встретив опоры, проскользили
в разные стороны, и он снова упал, на этот раз на живот, до локтей
погрузив оба рукава в пованивающее навозом и соляркой месиво.

"Гнила, - мелькнула неуместная мысль. - Деревенские называют глину
гнилой".

После этого его опять повалило на сторону, и он понял, что тонет.

"Нива", смердя сиреневым выхлопом, и швыряясь из под колес грязью,
медленно уплывала по разбитой дороге.

- Сергей Лукич! - крикнул он, уже зная, что машина не остановится. -
Путило! Помоги!.. Сто-ой!!

Шматок грязи хлестко залепил в лицо, мгновенно ослепив и наполнив
открытый рот пресной горечью разведенного глинозема. С натугой Круглов
выдрал наружу одну руку, но лишь сильнее замазал глаза. Когда он
проморгался, легковушки уже не было, а успокоившаяся колея плотно зажала
ноги и туловище, словно не земля была вокруг, а мгновенно твердеющий
алебастр. И не за что было схватиться, чтобы вытащить себя, и не
оставалось сил держать запрокинутую голову над поверхностью жижи,
терпеливо ждущей, чтобы засосать и уложить его на дно колеи под гусеницы
запоздалому трактору.

Почему-то даже сейчас он не мог заставить себя крикнуть: "Спасите!"
Стыдно было, что ли? Он набрал воздуха, сколько вошло в сдавленную грудь,
и попытался звать на помощь, но сумел издать лишь сиплый писк. Зато
липучка, в которой он барахтался, словно проснулась и потянула его вниз.
Ефим хлебнул холодной грязи, забился, понимая, что топит себя
окончательно, и булькая, закричал:

- А-а-а!..

- Ты чего? - спросил Путило.

Круглов попытался вскочить, но ремни удержали, заставив вновь
откинуться на сиденье.

- Приснилось, - выдавил он.

- Бывает, - согласился Путило. - Здесь в два счета может укачать. Но,
заметь, дорога отличная. Сверху жижа, а внизу плотный грунт. Тут прежде
тракт проходил, так до сих пор путь держится.

- Понял, - сказал Круглов, вытирая лицо. На зубах скрипело, во рту
был вкус глины.

- А вот и деревня, - сообщил Путило. - Называется Горки. Хотели ее
переименовать, чтобы не путали, да руки не дошли. Так и осталось Горки.

Букву "г" Путило произносил мягко на хохляцкий манер, так что
получалось "Хорки".

"Хорки, так Хорки, - подумал Ефим. - Главное, чтобы сухо было".

- Нам еще версты полторы, сказал Путило. - Склады там.

- Чего так далеко?

- Укрепрайон. Где немцы доты строили, там и склады.

Автомобиль наконец доплыл к первым домам. Здесь Путило не рисковал
опрокидывать "ниву" в переполненные колдобины, он слишком хорошо знал, как
деревенские бутят ямы под окнами битой стеклотарой и прочими составляющими
культурного слоя. Путило старался держаться тропки, протоптанной вдоль
палисадничков, огороженных пряслами в одну жидкую жердинку. Обвислые
розетки счерневших от мороза георгинов уныло размазывали грязь на дверцах
раскачивающейся машины. Пару раз автомобильный бок шкрябнул по жердям,
кажется даже сломал одну, но и после этого в деревне ничто не проснулось,
она оставалась такой же молчаливой, серой и придавленной к земле, как и
молчаливое, серое, придавленное к земле небо над ней.

Деревня была длинная, всяко дело больше километра, а домов Ефим
насчитал десятка два. Между одинокими постройками словно провалы в хорошо
прореженной челюсти пустели заросшие бурьяном фундаменты, кучи деревянной
трухи, уголья. Казалось, здесь много лет кряду не утихала война, и теперь
уцелевшие людишки нарочно живут победнее, зная, что все равно налетят и
ограбят. Не одни, так другие. Так что не стоит и наживать.

Возле одного дома у калитки Круглов заметил человеческую фигуру.
Существо, кажется женского пола и очень неопределенного возраста, сухо
смотрело на телепающийся в грязи экипаж. На существе была затертая,
пыльного цвета телогрейка, из-под которой свисал выцветший подол
подозрительного покроя, а уж из-под него торчали преогромнейшие кирзовые
сапоги. То был не человек даже, а как бы природное явление, такое же
вечное и обязательное, как заросли пожухлой лебеды или покосившийся столб,
неведомо кем и когда вкопанный в стороне от дороги. Мимо сквозили века,
народы, завоеватели какие-то, а существо стояло, опершись о плетень,
строго глядя на разболтанную колею и не видя, кого несет по этой колее
мимо тихой деревни Хорки.

Оккупанты спрыгивали с танковой брони и храпящих степных лошадей,
бежали по избам, волокли кур, граммофоны и голосящих девок, с оттяжкой
рубили кривым булатом непокорных, жгли дома и сараюшки, но не обращали
внимания ни на бурьян, ни на кривоватый столб, ни на безликую кирзовую
фигуру. А зря, потому что проходило малое время, и следа не оставалось от
захватчиков, самая память о них истиралась, а бурые стебли, подгнивший
столб и согнутая фигура продолжали стоять.

Щелкнув дверцей оппеля, Ефим выскочил наружу. Настроение у него было
прекрасное. Да и в самом деле, чего опасаться? - глубокий тыл, земля,
можно сказать, своя. Смешная деревня, забавные люди, осень, яблоки...
Хорошо! Автомат остался висеть на плече дулом вниз: все кругом зер гут,
яблоки не стреляют. Пропечатывая на скользких размывах глины рубчатые
шрамы следов, Ефим приблизился к стоящему у плетня существу. Сдвинув на
затылок пилотку, оглядел аборигена. - Пожалуй, это все-таки, женщина. -
Затем спросил:

- Шпрехен зи дойч?

- Ich verstehe nicht, - непонятно ответило существо, глядя насквозь
прозрачными выцветшими глазами.

Ефим недоуменно пожал плечами, четко, словно на плацу, развернулся. О
чем говорить, с кем не о чем говорить? Нога, уютно упрятанная в сапог,
проскользнула, словно под каблук попал небрежно брошенный огрызок яблока.
Ефим изогнулся, стараясь удержаться растопыренными руками за воздух.
Брошенный шмайсер ударил дулом в поясницу, и Ефим всем телом грохнулся на
дорогу, смертельно скользкую, но все еще твердую под тонким слоем жижи.

Коротко в три толчка ударила очередь.

"Совсем не больно... - успел удивиться Ефим. - Сейчас..."

- Опять что-то приснилось? - вопросительно произнес Путило. - Здоров
ты спать.

- Недосып, - севшим голосом выговорил Ефим. - Сессия. Экзамены
сдавал.

- Какие же экзамены в сентябре? - недоверчиво поинтересовался Путило.
- Сессия, вроде, весной бывает и зимой.

- Так получилось, - уклончиво ответил Круглов.

- Ага, - согласился Путило. - А что сдавал?

- Помологию. Профессор Рытов - зверь. Душу вынимает.

- Ага, - повторил Путило, не отрывая взгляда от дороги.

"Нива", натужно завывая, ползла в гору. Деревня уже осталась позади,
дорога оврагом вгрызалась в холм или, может быть, изначально была
проложена по впадине. Время от времени по сторонам над обрывами являлись
невысокие деревья, корячившие пустые ветви в провисшее небо.

- Яблони, - сказал Путило, мотнув головой. - Раньше тут сплошняком
сады росли, торговля шла крупная, на ярмарке плодоводства в девятьсот
одиннадцатом году отдельный павильон был - "Псковские яблоки", в Берлине -
фирменный магазин, не помню чем. Потом, конечно, все хизнуло, повалилось,