Генри Лайон ОЛДИ

ОЖИДАЮЩИЙ НА ПЕРЕКРЕСТКАХ

Все вы идете к истине

различными путями,

а я стою на перекрестке

и ожидаю вас...

(Будда)

Итак, если свет, который

в тебе - тьма,

то какова же тьма?

(Евангелие от Матфея)

...Не листайте эти страницы в тщетной надежде отыскать крохи правды о
мире - ибо правды здесь нет, и мира этого нет, а есть лишь боль и память,
память и боль.

...Не листайте эти страницы, стремясь отвлечь себя чужой ложью о том,
что было и чего не было - ибо за ложь эту дорого плачено, дороже, чем за
правду, и поздно теперь порицать, утверждать или сомневаться.

...Не листайте эти страницы от нечего делать, ибо воистину страшен
тот час, когда человеку нечего делать, и идти некуда, и обрыв манит лишь
тем, что он - обрыв.

...Не читайте написанного, потому что слова - ширма, темница, оковы,
в которых бьется недосказанное; и меня не слушайте, когда я кричу вам об
этом, потому что и я связан словами, как и все; не слушайте меня, не
слушайте, не...

И не верьте мне, когда я говорю вам об этом.

МИФОТВОРЕЦ

Будто в руки взял

Молнию, когда во мраке

Ты зажег свечу.

(Басе)

Идемте, друзья мои;

никогда не бывает слишком

поздно, чтобы искать

новый мир.

(Теннисон, "Улисс")

В Доме было ужасно холодно. Временами мне казалось, что я неправ, и
лучше было бы сказать - зябко и сыро - но ознобу, сотрясавшему мое тело,
все эти словесные кружева казались глупыми и смешными. И, главное, не
меняющими сути.

Изредка я протягивал руки к витому подсвечнику, к его бронзовым,
позеленевшим от времени розеткам, где покорно истекали черным воском три
толстые свечи, и их пламя послушно согревало мои пальцы, подрагивая и
колеблясь в выборе собственного цвета - от охры до кармина.

Странный тюльпан, напоминавший залитый свежей кровью пергамент,
склонился ко мне из вазы и попытался прочесть написанное. Я прикрыл слова
ладонью, улыбнулся и пощекотал любопытный цветок кончиком пера. Он
обиженно качнулся на упругом стебле и сомкнул лепестки. Тюльпан мерз, как
и я. Он был уже очень старый, этот преступно-багровый тюльпан, ему скоро
придется умереть, засыпав сморщенными крылышками неведомых бабочек мой
стол, и я ничего не мог изменить в реальности срезанной жизни. Реальность
- это вообще не моя стихия...

Я встал и вышел из комнаты. Почти от самого порога начиналась
лестница - сегодня она была узкая и деревянная - и я спустился по ней в
нижний зал, слегка касаясь перил и поглаживая приятную на ощупь матовую
полировку.

Внизу горел камин, и отблески огня метались по оружию, развешанному
на массивных, потемневших от времени стенах. Я подошел к креслу с
затейливо выгнутыми подлокотниками и принялся разглядывать секиру,
висевшую над ним. Лезвие было тонким, непривычно-декоративной формы, но
древко охватывали металлические кольца с гравировкой. Вчера вечером здесь
висел ковер. Большой такой ковер, в темно-зеленых тонах, и в самом центре
орнамента чуть покачивалась кривая сабля в золоченых ножнах. Я отчетливо
помнил их - ковер и саблю - потому что никак не мог понять тайну гармонии
прямых углов ковра и дуги клинка, и все стоял, смотрел...

- Дура, - сказал я секире. Она не ответила.

Раньше я думал, что Дом смеется надо мной. Теперь я так не думаю.
Даже Предстоятели не властны над изменениями Дома, и их иллюзии теряют
силу на пороге. На пороге, который сегодня выглядит так, а завтра - совсем
иначе. А через час вообще никак не выглядит.

В западной стене зала обнаружилось окно. Высокое стрельчатое окно с
леденцовыми витражами в верхней части... Вдалеке виднелся косогор, и
силуэт черного всадника несся по его кромке на фоне чуть посветлевшего
неба. Только контур, слегка размытый движением, контур двухголового
кентавра с крыльями за человеческой спиной - лук, что ли?.. или плащ... -
и я машинально забарабанил пальцами по подоконнику, качнув шнур занавеси с
кисточкой на конце.

Всадник резко осадил коня, заплясавшего на рыхлой крутизне, и их тени
на мгновение слились в одну бесформенную массу. До меня донеслось
приглушенное ржание и сдавленный вопль ужаса. Огромное гибкое тело
вознеслось перед ошалевшим кентавром, и оскалившаяся пасть с пушистым
подбородком закачалась из стороны в сторону, повинуясь причудливому,
срывающемуся ритму...

Я выругался, отдернув руку от шнура занавеси, и мои пальцы намертво
впились в подоконник. Небо над холмами вновь опустело, но конь и человек
уже исчезли по ту сторону гряды, став невидимыми для меня, и лишь далекий
топот копыт отозвался легким дребезгом оконного стекла...

- Спасибо, Сарт... - услышал я у себя за спиной тихий голос, в
котором играло на серебряном ксилофоне время от заката до восхода.

- Не за что, - угрюмо буркнул я и, чуть помедлив, добавил тоном ниже:

- Рад служить, Предстоящая...

И повернулся навстречу смеху - призраку, тени, намеку на смех.

Там, где еще недавно горел камин, стояла миниатюрная женщина в
бархатной накидке с капюшоном, и добрая дюжина тройных шандалов напрасно
тратила свой свет, пытаясь высветить хоть что-то внутри этой агатовой
накидки.

Она шагнула вперед, сбрасывая капюшон и легко касаясь тонкими
пальцами ковра на стене - темно-зеленый ковер и золото кривых ножен в
центре - и все исчезло.

Тайна исчезла. Обычная женщина, мне по плечо, и вьющиеся волосы
обрамляли овал лица, и это лицо улыбалось мне, а я, как дурак, улыбался в
ответ, хотя в Доме было по-прежнему холодно, и настроение мое было
по-прежнему мерзким.

"Надолго, Лайна?.." - хотел спросить я. И не спросил.

"Что произошло, Предстоящая?.." - хотел спросить я. И тоже не
спросил.

- Это было хорошо придумано, - сказала она, и звездные камни ее
перстней обожгли мне глаза.

"Что именно?" - хотел спросить я. И не спросил. Я знал - что именно.

- Со шнуром, - сказала-пропела Лайна, опускаясь на дубовую скамью. -
Просто и изящно. Мастерски... Я полагаю, что гонец Махметкул-арра уже
захлебывается в ближайшей таверне красным вином и собственным враньем. Еще
одна легенда, еще один глоток пряного страха, еще один камень в пирамиде
мифа... Спасибо, Сарт. Прекрасная работа.

Тонкие губы Лайны-Предстоящей еле заметно подрагивали, породистый нос
с легкой горбинкой словно принюхивался к далекому, слабому аромату, и я
понимал, что неизвестный мне гонец Махметкул-арра в эту минуту с восторгом
рассказывает кому-то о случившемся, привирая добрую четверть, если не
половину, и его слушатели кивают головами, шепча темное имя Ахайри,
Матери-Ночи.

Лайна резко поднялась и направилась к мраморной лестнице, покрытой
чем-то алым и ворсистым. Она шла по ступенькам, чуть подобрав подол
длинного платья, и перила рядом с ней наверняка были гладкими и ледяными.
Каменными были перила. А мои ладони еще помнили дерево, дерево этих же
перил пятиминутной давности...

Шутки шутишь, Дом, Дом-на-Перекрестке? Мы бродим, мечемся, спешим, а
ты стоишь и поджидаешь всех нас, и твоя вечная изменчивость хранит внутри,
в самой сердцевине, некий тайный зародыш...

Чем прорастешь, Дом, Дом-на-Перекрестке?!

...Я смотрел вслед Предстоящей, а за моей спиной молчала стена с
обоями в цветочек, стена без всяких признаков окна с витражами, но я знал,
что там, снаружи, занимается рассвет.

Иначе бы Она не ушла.

- До заката, Предстоящая, - прошептал я и вновь почувствовал, что
мерзну.

- До заката, Мифотворец...

В Доме было ужасно холодно.