Андрей СТОЛЯРОВ

АЛЬБОМ ИДИОТА

Я расскажу все, как было, - ни о чем не умалчивая и ничего не
добавляя от себя.

Шторы были задернуты. Трепетала зелень на индикаторах плоского
магнитофона. И гитара, изнемогая от любви, беспрестанно выщипывала
гортанные звонкие струны: "О, прекрасная донна, подари мне эту розу!.. О,
прекрасная донна, я навсегда сохраню ее!.. Подари эту розу, как память о
нашей встрече!.. О, прекрасная белая роза!.. О, как она свежа!.."

Голос пел, обволакивая собою пространство. Сладость, нега и
безразличие пропитывали его.

Анпилогов поднялся и медленно скрипнул зубами.

- Я исчезаю, с меня хватит, - побуревшим сдавленным голосом сказал
он. - Зубри текст, Александр. Шестого ты обязан петь, как соловей.

- Соловей из меня - хреновый, - ответил Игнациус. - И к тому же до
шестого еще надо дожить.

Тогда Анпилогов неприятно сощурился.

- Тебя что-нибудь беспокоит? - спросил он.

- Да все то же, - вяло ответил Игнациус.

- Грун?

- Конечно. Мне кажется, мы торопимся.

Анпилогов нагнулся и обеими руками взял его за кончики воротника:

- Никакого Груна не существует. Он умер. Не было, нет и не будет уже
никогда. Даже имени его не осталось. Я советую: выбрось все это из головы.
Потому что крысятник уже давно шебуршится. Ты же знаешь, какой у них
разработанный нюх. Если кто-нибудь где-нибудь вымолвит хоть полслова... В
общем, все это может мгновенно обрушиться, Александр!..

Он - дышал и буравил прищуренными глазами.

- Порвешь рубашку, - мрачно сказал Игнациус.

В комнате стоял цветной полумрак. Одинокая ленивая пара танцевала
посередине гостиной - изгибаясь и донельзя прильнув друг к другу. Было
видно, что - Эмма и кто-то еще. Багровела, спускаясь до пола, суставчатая
бегония. Низенький, скучный, насупленный Рома Эритрин, прислонившись к
книжному стеллажу, равнодушно обкусывал бутерброд с серой семгой. Борода
его двигалась вверх и вниз. А желтушная кожа на лбу собиралась морщинами.
Игнациус тоже хотел есть. Семгу, однако, купили не для него. Он отлично об
этом знал. Сеньора Валентина под апельсиновым немецким торшером оживленно
беседовала с двумя плечистыми лакированными молодыми людьми, которые,
подрагивая вытянутыми ногами, нетерпеливо жрали маслины. Разговор шел об
Испании - идальго и акапулько. Валентина смеялась после каждой фразы и
трясла мелко завитой розовой головой. А увидев Игнациуса, воздела длинные
руки:

- Представляешь!.. Они недавно ходили по Эспланада дель Косо!

- Неужели в этих самых ботинках? - изумился Игнациус, опускаясь и
внимательно разглядывая подошвы.

Лакированные юноши, оторопев, назвали себя: Кенк и Пенк, - из
вежливости перестав жрать. Он не понял: это - клички или фамилии.

Очень громко поцеловал жену в лоб:

- О, белая роза!.. О, как ты свежа!..

- Вы закончили? - нервно сказала сеньора Валентина. - Ты, пожалуйста,
присмотри за Пончиком.

Подошел унылый тоскующий Эритрин и, дожевывая скупые волокна на
хлебе, как о чем-то само собой разумеющемся, попросил:

- Разменяй сто рублей.

- Откуда? - пожал плечами Игнациус.

Эритрин, как гиена, проглотил последний кусок.

- Понимаешь, этот жмудик клянется, что нет мелких денег. Он мне
должен десятку. За трехтомник еще. Но ведь он замотает, я его с детства
знаю...

- Где находится Сонная улица? - спросил Игнациус.

- На Фонтанке, около Репина, - ответил озабоченный Эритрин. - Ты - не
суйся туда, сожрут с потрохами...

- Это - как?

- А вот так. Расшифруют и тут же сожрут... Слушай, может быть, дашь
мне полтинник до вторника? Я же честно верну, я тебе - не Жаконя...

Эритрин был исключительно деловой. Крупный фирменный доставала.
Впрочем, нынче Игнациус чихал на него. Он до боли, до судорог выворачивал
шею. Аня сидела на диване в углу и ее бодро теснил какой-то редковолосый,
облизанный как червяк, очень скользкий гуттаперчевый тип, закинувший руку
на спинку - полуобнимая. Он шептал что-то мокрыми шлепающими губами. А
она, отогнув шелковистую штору, глядела в снежную пустоту.

Вероятно, следовало - немедленно прекратить. Но Игнациуса потянули в
пузатое кресло. Черноглазая разгоряченная Эмма приблизила к нему овечье
лицо. Он внимательно посмотрел - а кто же танцует? Танцевала теперь,
оказывается, сеньора Валентина. И причем - точно так же. Он тихо
присвистнул. Эмма, дружески отвлекая, схватила его за ладонь.

- У меня к тебе есть оч-чень серьезная просьба...

- Эмма Арнольдовна! Товарищ Булкина! - перекрыв сладость музыки,
сказал Игнациус.

Эмма дернулась, точно ошпаренная. Она терпеть не могла, когда ее
называли официально. Говорят, что Жека скрывал свою фамилию до последней
минуты, все анкеты в ЗАГСе заполнил - сам, и она услышала ее только при
регистрации. А потом рыдала неделю.

Прежнее имя, конечно, звучало гораздо мощнее - Эмма Неголая.

- Давай твою просьбу, - сказал Игнациус.

- Мы с Валентиной хотим серьезно заняться языком, - обиженно
протянула Эмма. Тронула бриллиантовые висюльки в ушах - проверяя. - Я
договорилась со Стасом, он водит испанцев, у него каталонское
произношение. Будет давать уроки раз в неделю, это совсем недорого.

- Ты уверена, что вам нужен именно испанский? - спросил Игнациус. - А
не суахили и не древневерхненемецкий? Вы же собирались голодать по системе
Бронц-Мюллера. А до этого, я помню, реставрировали иконы. Между прочим,
паркет я до сих пор не могу отмыть.

- Алекса-андр!.. - умоляющим голосом воскликнула Эмма.

- Честно говоря, питаться дафниями - спокойней.

- Ну, Алекса-андр!..

Задыхающийся Игнациус поднял палец.

- Хорошо. Один поцелуй.

- Я тебя люблю, - Эмма подставила бледную напудренную щеку.

- Все наоборот, - сказал Игнациус. - Ладно, останется за тобой.
Объясни мне лучше, где находится Сонная улица?

- На Голодае, - мгновенно ответила Эмма. - Я жила неподалеку целых
два года. Ужасный район. Переулок Каховского, Сонная, дальше - Проезд...

- А кто такой Стас?

- Тот, что танцует.

Игнациус посмотрел, как пара по центру комнаты сливается в некоем
действии, для обозначения которого требовались медицинские термины.

- Каталония, значит... А если попросту, без затей, дать ему в морду?

- Ты с ума сошел, это же - халипяк.

- Правильно, я чокнутый, - сказал Игнациус.

- Стас - серьезный каратист, - предупредила Эмма.

- Ну и что?

- Будешь мучиться, - предупредила Эмма.

- Помнится, у Жеки среди инструментов был небольшой ломик, -
задумчиво произнес Игнациус. - Небольшой такой, новенький, как раз - по
руке.

Эмма тут же исчезла и появилась сеньора Валентина, которая процедила,
улыбаясь всеми зубами и стараясь не привлекать внимания:

- Ты можешь вести себя нормально?

- Когда я вижу этих ребят, то у меня уши сворачиваются трубочками, -
ответил Игнациус.

- Пожалуйста, никаких историй.

- Никаких историй не будет.

И он засмеялся. Ему было весело. Из дверей, ведущих в детскую,
доносились дикие возгласы. Он слегка приоткрыл. Пончик и Ботулин,
разворотив постель, лупили друг друга подушками. Они визжали и прыгали от
восторга. Летал белый пух, торчали ножки перевернутых стульев. А из
опрокинутой керамической вазы, державшей камыш, натекла вдоль паласа
широкая черная лужа. Оба вдруг замерли, увидев его: возбужденные, потные,
испуганные, взъерошенные.

- Обливаться чернилами намного интереснее, - посоветовал им Игнациус.

И прикрыл утепленную дверь.

Сразу же возник тот тип, что теснил Аню. Который - червяк и
облизанный.

- Никакого просвета, как глухая, наверное, лесбиянка, - доверительно
сообщил он. - Я уже нарывался на таких, ну ее в задницу, проще снять вон
тех дур - эти сами разденутся. Правда, морды у них керосиновые, но морду
можно платком закрыть. И потом - в темноте не видно.

Он явно принимал Игнациуса не за того. От бесцветных и липких волос
его разило духами.

- Пошел ты - туда-сюда, - сказал ему Игнациус довольно вяло.

Тип отвалил срезанную челюсть.

- А чего?

- А ничего.