Аркадий СТРУГАЦКИЙ, Борис СТРУГАЦКИЙ

ХИЩНЫЕ ВЕЩИ ВЕКА

"Есть лишь одна проблема - одна-единственная в

мире - вернуть людям духовное содержание, духовные

заботы..."

А. де Сент-Экзюпери

У таможенника было гладкое округлое лицо, выражающее самые добрые
чувства. Он был почтительно-приветлив и благожелателен.

- Добро пожаловать, - негромко произнес он. - Как вам нравится наше
солнце? - Он взглянул на паспорт в моей руке. - Прекрасное утро, не правда
ли?

Я протянул ему паспорт и поставил чемодан на белый барьер. Таможенник
бегло перелистал страницы длинными осторожными пальцами. На нем был белый
мундир с серебряными пуговицами и серебряными шнурами на плечах. Он
отложил паспорт и коснулся кончиком пальца чемодана.

- Забавно, - сказал он. - Чехол еще не высох. Трудно представить
себе, что где-то может быть ненастье.

- Да, у нас уже осень, - со вздохом сказал я, открывая чемодан.

Таможенник сочувственно улыбнулся и рассеянно заглянул внутрь.

- Под нашим солнцем невозможно представить себе осень, - сказал он. -
Благодарю вас, вполне достаточно... Дождь, мокрые крыши, ветер...

- А если под бельем у меня что-нибудь спрятано? - спросил я. Не люблю
разговоров о погоде.

Он от души рассмеялся.

- Пустая формальность, - сказал он. - Традиция. Если угодно, условный
рефлекс всех таможенников. - Он протянул мне лист плотной бумаги. - А вот
и еще один условный рефлекс. Прочтите, это довольно необычно. И подпишите,
если вас не затруднит.

Я прочел. Это был закон об иммиграции, отпечатанный изящным курсивом
на четырех языках. Иммиграция категорически запрещалась. Таможенник
смотрел на меня.

- Любопытно, не правда ли? - сказал он.

- Во всяком случае, это интригует, - ответил я, доставая авторучку. -
Где нужно расписаться?

- Где и как угодно, - сказал таможенник. - Хоть поперек.

Я расписался под русским текстом поперек строчки "с законом об
иммиграции ознакомился(лась)".

- Благодарю вас, - сказал таможенник, пряча бумагу в стол. - Теперь
вы знаете практически все наши законы. И в течение всего срока... Сколько
вы у нас пробудете?

Я пожал плечами.

- Трудно сказать заранее. Как пойдет работа.

- Скажем, месяц?

- Да, пожалуй. Пусть будет месяц.

- И в течение всего этого месяца... - Он наклонился, делая какую-то
пометку в паспорте. - В течение всего этого месяца вам не понадобятся
больше никакие законы. - Он протянул мне паспорт. - Я уже не говорю о том,
что вы можете продлить ваше пребывание у нас на любой разумный срок. А
пока пусть будет тридцать дней. Если вам захочется побыть еще, зайдете
шестнадцатого мая в полицию, уплатите доллар... У вас ведь есть доллары?

- Да.

- Вот и прекрасно. Причем совсем не обязательно именно доллар. У нас
принимают любую валюту. Рубли, фунты, крузейро...

- У меня нет крузейро, - сказал я. - У меня только доллары, рубли и
несколько английских фунтов. Это вас устроит?

- Несомненно. Кстати, чтобы не забыть. Внесите, пожалуйста, девяносто
долларов семьдесят два цента.

- С удовольствием, - сказал я. - А зачем?

- Так уж принято. В обеспечение минимума потребностей. К нам еще ни
разу не приезжал человек, не имеющий каких-нибудь потребностей.

Я отсчитал девяносто один доллар, и он, не садясь, принялся
выписывать квитанцию. От неудобной позы шея его налилась малиновой кровью.
Я огляделся. Белый барьер тянулся вдоль всего павильона. По ту сторону
барьера радушно улыбались, смеялись, что-то доверительно объясняли
таможенные чиновники. По эту сторону нетерпеливо переминались, щелкали
замками чемоданов, возбужденно оглядывались пестрые пассажиры. Всю дорогу
они лихорадочно листали рекламные проспекты, шумно строили всевозможные
планы, тайно и явно предвкушали сладкие денечки и теперь жаждали поскорее
преодолеть белый барьер - томные лондонские клерки и их спортивного вида
невесты, бесцеремонные оклахомские фермеры в ярких рубашках на выпуск,
широких штанах до колен и сандалиях на босу ногу, туринские рабочие со
своими румяными женами и многочисленными детьми, мелкие партийные боссы из
Аргентины, финские лесорубы с деликатно притушенными трубочками в зубах,
венгерские баскетболистки, иранские студенты, черные профсоюзные деятели
из Замбии...

Таможенник вручил мне квитанцию и отсчитал двадцать восемь центов
сдачи.

- Вот и все формальности. Надеюсь, я не слишком задержал вас. Желаю
вам приятно провести время.

- Спасибо, - сказал я и взял чемодан.

Таможенник смотрел на меня, слегка склонив набок гладкое улыбающееся
лицо.

- Через этот турникет, прошу вас, - сказал он. - До свидания.
Позвольте еще раз пожелать вам всего хорошего.

Я вышел на площадь вслед за итальянской парой с четырьмя детьми и
двумя механическими носильщиками.

Солнце стояло высоко над сизыми горами. На площади все было
блестящее, яркое и пестрое. Немного слишком яркое и пестрое, как это
бывает в курортных городах. Блестящие красные и оранжевые автобусы, возле
которых уже толпились туристы. Блестящая глянцевитая зелень скверов с
белыми, синими, желтыми, золотыми павильонами, тентами и киосками.
Зеркальные плоскости, вертикальные, горизонтальные и наклонные,
вспыхивающие ослепительными горячими зайчиками. Гладкие матовые
шестиугольники под ногами и колесами - красные, черные, серые, едва
заметно пружинящие, заглушающие шаги... Я поставил чемодан и надел темные
очки.

Из всех солнечных городов, в которых мне довелось побывать, этот был,
наверное, самым солнечным. И совершенно напрасно. Было бы гораздо легче,
если бы он оказался пасмурным, если было бы грязно и слякотно, если бы
этот павильон был серым, с цементными стенами и на мокром цементе было бы
нацарапано что-нибудь похабное. Унылое и бессмысленное - от скуки. Тогда
бы, наверное, сразу захотелось работать. Обязательно захотелось бы, потому
что такие вещи раздражают и требуют деятельности... Все-таки трудно
привыкнуть к тому, что нищета может быть богатой... И поэтому нет обычного
азарта и не хочется немедленно взяться за дело, а хочется сесть в один из
этих автобусов, вот в этот красный с синим, и двинуть на пляж, поплавать с
аквалангом, обгореть, назначить свидание какой-нибудь киске или отыскать
Пека, расположиться с ним в прохладной комнате на полу, вспомнить все
хорошее, и чтобы он спрашивал меня про Быкова, про Трансплутон, про новые
корабли, в которых я и сам теперь плохо разбираюсь, но все же лучше, чем
он, и чтобы он вспоминал про мятеж и хвастался шрамами и своим высоким
общественным положением... Это будет очень удобно, если у Пека окажется
высокое общественное положение. Хорошо, если бы он оказался, скажем,
мэром...

Ко мне неторопливо приблизился, вытирая губы платочком, смуглый
полный человек в белом, в круглой белой шапочке набекрень. Шапочка была с
прозрачным зеленым козырьком и с зеленой лентой, на которой было написано:
"Добро пожаловать". На мочке правого уха у него блестела серьга-приемник.

- С приездом, - сказал человек.

- Здравствуйте, - сказал я.

- Добро пожаловать. Меня зовут Амад.

- А меня - Иван, - сказал я. - Рад познакомиться.

Мы кивнули друг другу и стали смотреть, как туристы рассаживаются по
автобусам. Они весело галдели, и теплый ветерок катил от них по площади
окурки и мятые конфетные бумажки. На лицо Амада падала зеленая тень
козырька.

- Курортники, - сказал он. - Беззаботные и шумные. Сейчас их развезут
по отелям, и они немедленно кинутся на пляж.

- С удовольствием прокатился бы на водных лыжах, - заметил я.

- В самом деле? Вот никогда бы не подумал. Вы меньше всего похожи на
курортника.

- Так и должно быть, - сказал я. - Я приехал поработать.

- Поработать? Ну что ж, к нам приезжают и для этого. Два года назад к
нам приезжал Джонатан Крайс, писал здесь картину. - Он засмеялся. - Потом
в Риме его поколотил какой-то папский нунций, не помню фамилии.

- Из-за этой картины?

- Нет, вряд ли. Ничего он здесь не написал. Здесь он дневал и ночевал
в казино... Пойдемте выпьем что-нибудь.

- Пойдемте, - сказал я. - Вы мне что-нибудь посоветуете.

- Советовать - моя приятная обязанность, - сказал Амад.

Мы одновременно наклонились и взялись за ручку чемодана.

- Не стоит, я сам...

- Нет, - возразил Амад. - Вы гость, а я хозяин... Пойдемте вон в тот
бар. Там сейчас пусто.