Грэм ГРИН

ВЫИГРЫШ

Пер. с англ. - М.: "Интердайджест", 1993.

OCR Палек, 2000 г.

Дорогой брат!

Вот уже четверть столетия мы связаны дружбой и общими делами, поэтому, не
испрашивая твоего разрешения, я посвящаю тебе это не очень серьезное,
легкомысленное творение. Прочитав эту небольшую повесть, ты, конечно же, в
отличие от критиков, не будешь отождествлять меня с ее героем. Мне также нет
нужды объяснять тебе, что повесть не преследовала цели поощрять
прелюбодеяние, ношение исключительно верхней части пижамы или регистрацию
браков в мэрии. Книга также не имела цели отбить охоту играть на деньги.

С любовью и благодарностью,

Грэм ГРИН

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

- Мне кажется, что эта небольшая, позеленевшая от времени статуя человека
в парике верхом на лошади - одна из самых знаменитых достопримечательностей
во всем мире.

Я сказал Кэри:

- Видишь, как блестит у лошади правое колено? К нему, вероятно, очень
часто притрагивались, как к ступне Святого Петра в Риме.

Она нежно и старательно, будто полируя, потерла это колено.

- Разве ты веришь в приметы? - спросил я.

- Да.

- А вот я - не верю.

- Я верю во все приметы. Я никогда не прохожу под лестницей. Я бросаю
соль через правое плечо. Стараюсь не наступать на щели между плитами
тротуара. Милый, ты связываешь судьбу с самой суеверной женщиной на свете.
Многие люди несчастливы. А мы - счастливые. И я не хочу ни на гран рисковать
своим счастьем.

- Ты так старательно потерла это колено, что нас обязательно ждет удача
за столом рулетки.

- Не о такой удаче я просила, - ответила она.

- О тот вечер я вспомнил, что наше счастье началось две недели назад в
Лондоне. Мы должны были обвенчаться в церкви Святого Луки на Мейда-Хилл и
собирались провести медовый месяц в Борнмуте. Честно говоря, мы не ожидали
от свадебного путешествия особенного наслаждения, а по мне, в конце концов,
все равно куда ехать, лишь бы Кэри была рядом. Конечно, мы могли позволить
себе поехать в Ле-Туке, но все-таки решили остановиться на Борнмуте, потому
что наши знакомые Реджи и Труффиты собирались отдыхать в Ле-Туке, а йам
хотелось побыть одним.

- К тому же ты просадил бы все деньги в тамошнем казино, - сказала Кэри,
- и нам пришлось бы вернуться домой очень быстро.

- Цифры - моя стихия, - запротестовал я. - Целыми днями мне приходится
иметь с ними дело.

- Какая жалость, что в твоей жизни это уже не первый медовый месяц. Ты
весело провел свой первый - в Париже?

- Ну, допустим, это был не месяц, а всего лишь уикэнд, - осмотрительно
заметил я.

- Ты очень ее любил?

- Пойми же наконец, - устало ответил я. - С того времени прошло уже более
чем пятнадцать лет. Тогда ты еще пешком под стол ходила. Не мог ведь я все
это время ожидать встречи с тобой!

- Но ты же ее любил?

- В тот самый вечер, как она меня бросила, я устроил Ремеджу роскошный
обед и угостил его самым лучшим шампанским, какое только мог найти. У нее
была мерзкая привычка по ночам брыкаться в постели: на одной кровати с ней у
меня просто не было места, чтобы как следует выспаться.

- А может быть, я тоже брыкаюсь по ночам?

- Ты - совсем другое дело. Мне даже хочется, чтобы ты брыкалась - тогда я
всегда буду уверен, что ты рядом. Представь себе только, какую уйму времени
мы тратим на сон. Четверть жизни!

Высказанная мною мысль заставила ее надолго задуматься. В отличие от
меня, цифры никогда не были ее стихией.

- Более, - наконец заключила она, - гораздо более. Например, я люблю
поспать часов десять.

- Еще хуже, - заметил я. - Добавь к этому часов восемь на работе без
тебя. А еда? Эта отвратительная привычка - необходимость есть...

- Хорошо, я обязательно буду брыкаться, - заверила она.

Эта беседа происходила за ленчем как раз в тот самый день, когда
начиналось наше так называемое счастье.

Обычно мы встречались в баре "Волонтер", расположенном недалеко от моей
конторы. Кэри пила сидр и с завидным аппетитом поедала холодные сосиски. Я
был свидетелем, как однажды она за один присест съела пять сосисок, а потом
еще и яйцо всмятку.

- Если бы мы стали богатыми, - отметил я, - ты бы не тратила столько
времени на приготовление еды.

- Кто знает, возможно, еда отнимала бы у нас еще больше времени. Вот
смотри, эти сосиски... Хоп, и их уже нет. Разве за такое короткое время мы
бы управились с икрой?

- А еще голавль, запеченный в тесте.

- И совсем небольшой зажаренный весенний цыпленок с зеленым горошком.

- А суфле "Ротшильд"?

- Ох, пожалуйста, не нужно быть богатыми, - взмолилась она. - Мы бы сразу
же разлюбили друг друга, если б у нас появились большие деньги. Я стала бы
такой полной...

- Для меня твоя внешность не играет никакой роли.

- Ну не скажи, - запротестовала она. - Ты сам прекрасно понимаешь -
некрасивых и толстых не любят.

Разговор как-то сам по себе внезапно оборвался. Кэри была еще слишком
юной, чтобы быть мудрой, но ее возраст уже позволял ей хорошо понимать, что
не всякую мудрость можно высказать вслух.

Я возвратился в величественное здание своей конторы, где повсюду -
стекло, стекло, стекло и блестящий мраморный пол, и современные скульптуры в
альковах, похожие на статуи святых в католических соборах. Я работал
помощником бухгалтера (перезревшим помощником бухгалтера), и само величие
этого здания делало мое дальнейшее продвижение по служебной лестнице почти
что невероятным. Чтобы подняться выше первого этажа, мне самому нужно было
бы стать чем-нибудь вроде изящной статуэтки.

В небольших и не очень комфортабельных конторах в Сити одни клерки
умирают, другие занимают их места на служебной лестнице; опытные джентльмены
следят за младшими коллегами, помогают им, опекают их, как в романах
Диккенса. Но здесь, в огромном производственном помещении, с мерным
постукиванием телетайпов, стрекотанием машинок каждый сотрудник чувствует,
что человека, не закончившего специального колледжа для привилегированных
особ, шансов сделать карьеру нет никаких. Не успел я сесть на место, как по
селектору разнеслось:

- Мистера Бертрама приглашают в десятую комнату. Мистер Бертрам - это я.

- Кто там находится в этой десятой комнате? - спросил я.

Никто не знал. Кто-то предположил:

- Это, наверное, где-то на восьмом этаже.

В голосе слышалось глубочайшее уважение, как будто речь шла о вершине
Эверест - восьмой этаж вознесся в небо настолько высоко, насколько разрешали
в то время предписания лондонского муниципалитета.

- Кто занимает десятый кабинет? - спросил я у лифтера.

- Неужели не знаете? - хмуро удивился он. - Вы давно здесь работаете?

- Пять лет.

Мы поднимались вверх.

- Вы просто обязаны знать, - заметил он, - кто сидит в десятом кабинете.

- А я вот не знаю.

- Проработать пять лет и не знать такого...

- Я прошу вас - скажите.

- Прибыли. Восьмой этаж, налево.

Когда я выходил из лифта, он мрачно кивнул вдогонку:

- Надо же, не знает хозяина десятого кабинета!

Потом он чуть смягчил свой тон, когда уже закрывал дверцы лифта:

- Ну кто ж еще там может быть? Конечно же Гом!

Это заставило меня замедлить шаг.

Я особенно не верю в счастье. И я отнюдь не суеверный человек. Но просто
неизбежно: если тебе перевалило за сорок и служебная карьера не
складывается, то ты начинаешь потихоньку верить, что рожден не под
счастливой звездой. Я не имел чести быть лично знакомым с Гомом, мне только
издали приходилось изредка видеть его, и для нашего личного знакомства -
насколько я знаю - никаких оснований не было. Он значительно старше меня и,
вероятно, умрет первым. Без особенных эмоций я, конечно же, выражу сожаление
по поводу его кончины. Но то, что меня внезапно вызвали с первого этажа на
восьмой, потрясло меня. Какую же ужасную ошибку я допустил? Вот тогда-то я
подумал, что мы с Кэри никогда не повенчаемся в церкви Святого Луки, так же
как не поедем в свадебное путешествие на две недели в Борнмут. И оказался
прав.

- Тома зовут Гомом те, кто его не любит, и все остальные - кто относится
к нему безразлично. Его поступки, как погоду, предсказать невозможно. Если у
нас в конторе устанавливали новую машину или заменяли старые, но еще