Александр Дюма

Виконт де Бражелон или десять лет спустя

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПИСЬМО

В середине мая 1660 года, в девять часов утра, когда солнце, начавшее
уже припекать, высушило росу на левкоях Блуаского замка, небольшая ка-
валькада, состоявшая из трех дворян и двух пажей, проехала по городскому
мосту, не произведя большого впечатления на гуляющих по набережной. Они
лишь прикоснулись к шляпам со следующими словами:

- Его высочество возвращается с охоты.

И только.

Пока лошади брали крутой подъем от реки к замку, несколько сидельцев
подошли к последней лошади, к седлу которой были привешены за клюв раз-
ные птицы.

С истинно деревенской откровенностью любопытные выразили пренебреже-
ние к такой скудной добыче и, потолковав между собою о невыгодах охоты
влет, вернулись к своим делам.

Только один из любопытных - рослый, краснощекий веселый малый - спро-
сил, почему его высочество, имея Возможность хорошо проводить время бла-
годаря своим огромным доходам, довольствуется столь жалким развлечением.

Ему отвечали:

- Разве ты не знаешь, "что для его высочества главное развлечение -
скука?

Весельчак пожал плечами с жестом, который ясно говорил: "В таком слу-
чае я предпочитаю быть лавочником, а не принцем".

И каждый вернулся к своей работе.

Между тем его высочество продолжал свой путь с таким задумчивым и в
то же время величественным видом, что, верно, ему изумились бы зрители,
если бы таковые были; но жители Блуа не могли простить герцогу того, что
он выбрал их веселый город, чтобы скучать там без помехи. Завидев скуча-
ющего принца, они обыкновенно отворачивались, зевая, или отходили от
окон в глубину комнат, точно избегая усыпительного влияния этого вытяну-
того, бледного лица, сонных глаз и вялой походки. Таким образом, достой-
ный принц мог быть почти уверен, что никого не увидит на улицах, если
вздумает прогуляться.

Конечно, со стороны жителей Блуа это являлось преступной непочти-
тельностью: его высочество был первым вельможей Франции после короля, а
может быть и включая короля. Действительно, если Людовик XIV, тогда
царствовавший, имел счастье родиться сыном Людовика XIII, то его высо-
чество имел честь родиться сыном Генриха IV. Следовательно, жители Блуа
должны были гордиться предпочтением, которое герцог Гастон Орлеанский
оказал их городу, поселившись со своим двором в старинном Блуаском зам-
ке.

Но такова была судьба этого высокородного принца: он никогда не воз-
буждал внимания и удивления толпы. С течением времени он привык к этому.
Может быть, именно этим объясняется его равнодушный и скучающий вид.
Прежде он был очень занят. Казнь доброй дюжины его лучших друзей причи-
нила ему немало хлопот. Но со времени прихода к власти кардинала Мазари-
ни казни прекратились, его высочество остался без всякого занятия, и это
отражалось на его настроении.

Жизнь бедного принца протекала очень скучно. По утрам он охотился на
берегах Беврона или в роще Шеверни, потом переправлялся через Луару и
завтракал в Шамборе, с аппетитом или без аппетита; и до следующей охоты
жители Блуа ничего не слышали о своем владыке и господине.

Вот как принц скучал extra muros [1]; что же касается его скуки в
стенах города, то мы дадим о ней понятие читателю, если он потрудится
последовать вместе снами за кавалькадой к величественному входу в Блуас-
кий замок.

Его высочество ехал верхом на маленькой рыжей лошади, в большом седле
красного фландрского бархата со стременами в форме испанского сапога.
Пунцовый бархатный камзол принца, под плащом такого же цвета, сличался с
седлом, и благодаря этому красному цвету принц выделялся среди своих
спутников, из которых один был в лиловом, другой в зеленом платье. Чело-
век в лиловом, шталмейстер, ехал по левую руку, обер-егермейстер в зеле-
ном - по правую.

Один из пажей держал на шесте с перекладиной двух соколов. У другого
в руке был охотничий рог; шагах в двадцати от замка он лениво затрубил.
Все окружающие ленивого принца делали свое дело тоже лениво. Послышав
сигнал, восемь часовых, гулявших на солнце в квадратном дворе, схватили
алебарды, и его высочество торжественно вступил в замок.

- Когда герцог въехал во двор, мальчишки, которые мчались за ка-
валькадой, указывая друг другу на убитых птиц, разбежались, отпуская за-
мечания по поводу виденного. Улица, площадь и двор опустели.

Его высочество молча сошел с лошади, проследовал в свои покои, где
слуга подал ему переодеться, и так как его высочество еще не прислала
известить о завтраке, то его высочество опустился в кресло и заснул так
крепко, как будто было одиннадцать часов вечера.

Часовые, зная, что им нечего делать до самой ночи, растянулись на
солнце на каменных скамьях; конюха с лошадьми скрылись в конюшнях; каза-
лось, все заснуло в замке, подобно его высочеству, только несколько пти-
цы весело щебетали в кустах.

Вдруг среди этой сладостной Тишины раздался взрыв звонкого смеха,
заставивший нескольких солдат, погруженных в сон, открыть глаза.

Смех несся из одного окна замка, в которое в этот момент заглядывало
солнце, заключая его в огромный светлый угол, какие чертят, около полуд-
ня, на стенах профили крыш.

Узорчатый железный балкончик перед этим окном украшали горшки с крас-
ными левкоями, примулами и ранними розами, чья зелень, густая и сочная,
пестрела множеством маленьких красных блестящих точек, обещающих превра-
титься в цветы.

В комнате, которой принадлежало это окно, виднелся четырехугольный
стол, покрытый старой гарлемской скатертью с крупным цветочным узором.
Посреди стола стоял глиняный кувшин с длинным горлышком; в нем были ири-
сы и ландыши. По обе стороны стола сидели две девушки.

Держали они себя довольно странно: их можно было принять за пансионе-
рок, бежавших из монастыря. Одна, положив локти на стол, старательно вы-
водила буквы на роскошной голландской бумаге; другая, стоя на коленях на
стуле, нагнулась над столом и смотрела, как пишет ее подруга. Они смея-
лись, шутили и, наконец, захохотали так громко, что вспугнули птичек,
игравших в кустах, и прервали сон гвардии его высочества.

Раз уж мы занялись портретами, то да будет нам позволено написать еще
два - последние в этой главе.

Стоявшая на коленях на стуле шумливая хохотунья, красавица лет девят-
надцати - двадцати, смуглая, черноволосая, сверкала глазами, которые
вспыхивали из-под резко очерченных бровей; ее зубы блестели, как жемчуг,
меж коралловых губ. Каждое ее движение казалось вспышкой молнии; она не
просто жила в это мгновенье, она вся кипела и пылала.

Та, которая писала, глядела на свою неугомонную подругу голубыми гла-
зами, светлыми и чистыми, как небо в тот день. Ее белокурые пепельные
волосы, изящна причесанные, обрамляли мягкими кудрями перламутровые щеч-
ки; ее тонкая рука, лежавшая на бумаге, говорила о крайней молодости.
При каждом взрыве смеха приятельницы она с досадой пожимала нежными бе-
лыми плечами, которым, так же как рукам, недоставало еще округлости и
пышности.

- Монтале! Монтале! - сказала она наконец приятным и ласковым голо-
сом. - Вы смеетесь слишком громко, точно мужчина; на вас не только обра-
тят внимание господа караульные, но вы, пожалуй, не услышите звонка ее
высочества.

Девушка, которую звали Монтале, не перестала смеяться и шуметь после
этого выговора. Она лишь ответила:

- Луиза, дорогая, вы говорите не то, что думаете. Вы знаете, что гос-
пода караульные, как вы их называете, теперь заснули и что их не разбу-
дишь даже пушкой; колокол ее высочества слышен даже на Блуаском мосту,
и, стало быть, я услышу, когда мне нужно будет идти к ее высочеству. Вам
просто мешает, что я смеюсь, когда вы пишете: вы боитесь, как бы госпожа
де СенРеми, ваша матушка, не пришла к нам, - что она иногда делает, ког-
да мы смеемся слишком громко, - не застала вас врасплох и не увидела
этого огромного листа бумаги, на котором за четверть часа написано
только "Господин Рауль". И вы совершенно правы, милая Луиза: после этих
двух слов можно написать много других, таких значительных и пламенных,
что ваша добрая матушка получит полное право метать громы и молнии. Не
так ли? Отвечайте.

И тут Монтале расхохоталась еще громче.

Блондинка обиделась не на шутку. Она разорвала лист, на котором кра-
сивым почерком действительно было написано "Господин Рауль", и, смяв бу-
магу дрожащими вальцами, бросила ее за окно.

- Вот как! - сказала Монтале. - Наша овечка, наша голубка рассерди-
лась!.. Не бойтесь, Луиза: госпожа де Сен-Реми не придет, а если б и
вздумала прийти, так вы знаете - у меня тонкий слух. Притом же вполне
позволительно писать старому другу, которого знаешь двенадцать лет, осо-
бенно когда письмо начинается словами: "Господин Рауль!"

- Хорошо, я не буду писать ему, - проговорила Луиза.

- Ах, как я наказана! - воскликнула с хохотом черноглазая насмешница.
- Ну, берите скорей другой лист бумаги, и сейчас допишем письмо... Ах!
Вот и колокол гудит!.. Ну, да мне все равно! Герцогиня подождет или